Н.Д.Абсава К вопросу об отчуждении и некоторых его формах

АБСАВА НАНА ДАВИДОВНА, кандидат экономических наук, профессор Независимого университета г. Зугдиди (Грузия).

 

Ещё на заре теперь уже ушедшего столетия великие мыслители пророчили ему стать веком человека. И несмотря на то, что ХХ век по праву считается веком великих перемен и революционных потрясений, веком поразительных научных открытий и освоения новейших технологий, благому предсказанию великих гуманистов доселе не суждено было сбыться. Теперь очевидно, что прорицатели ошиблись, но особо настораживает другое обстоятельство: теоретическое обоснование проблемы человека, что должно предшествовать его действительному освобождению и утверждению, по-прежнему не адекватно уровню развития естествознания и производительных сил. Соответственно и общественные отношения таковы, что не могут способствовать становлению действительного человека. Напротив, в этом отношении прогресс

до настоящего времени осуществляется путём его неосуществления.

Реакционные и пессимистические подходы к проблеме самоутраты человека ещё более усугубляют и без того незавидное положение как в сфере общественных отношений, так и в исследующих их закономерности отраслях науки. Так, провозглашая отчуждение результатом цивилизации или рассматривая его как врождённое, неотъемлемое качество человеческой природы, теория подогревает в человеке порождённые противоречиями жизни настроения безысходности. Проявления же такого настроения могут быть многообразными и весьма опасными. Однако, прежде чем приступить к рассмотрению некоторых из этих проявлений, вкратце остановимся на самой сути явления.

Проблема отчуждения сложна и многогранна. И не случайны наличествующие в социально-экономической литературе смешения, связанные с данной проблемой. Ведь начало этим смешениям было положено Гегелем, а источником, питающим их, стало нечёткое различение у К.Маркса понятий «Entfremdung» и «Entаuberung». Мешает раскрытию проблемы и то обстоятельство, что данные понятия в русском языке покрываются одним термином «отчуждение». По этим причинам понятия «Entfremdung» и «Entаuberung» социально-философской мыслью нередко воспринимаются как синонимические. (См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 465).

На наш взгляд, именно чёткое различение указанных понятий способствует правильному прочтению «Экономическо-философских рукописей 1844 года», что, несомненно, является ключом к разгадке проблемы.

По самому общему определению, отчуждение — это крайняя форма социального перерождения человека, потеря им своей родовой сущности.

Общеизвестно, что субстанцией человека является «свободная осознанная деятельность». Поэтому именно характером отношения человека к труду определяется степень его отчуждения или очеловечения. Точно так же от того, какие условия труда имеются в тех или иных конкретно-исторических условиях, зависит, насколько человечны общественные отношения того или иного исторического этапа, насколько достойно человека соответствующее данной эпохе общество. Следовательно, исследуя проблему отчуждения, необходимо установить, как изменялись роль и место человека в сфере предметной деятельности

по мере развития общества.

Отношение к труду как к нормальному проявлению жизнедеятельности* стало меняться по мере роста производительности труда в первобытном обществе и появления излишка или избытка, который развивается в двух направлениях: в одном случае он (излишек) превращается

в товар, в другом — в частную собственность. Здесь-то и возникает необходимость размежевания понятий «Entfremdung» и «Entаuberung».

На наш взгляд, «Entаuberung» (обозначим его условно словом «отсвоение») выражает объективный феномен экономического порядка, обозначающий переход объекта от одного субъекта к другому. Поэтому «присвоение» надо рассматривать как категорию парную именно «отсвоению» («Entаuberung»), а не «отчуждению», так как последнее касается лишь субъекта и, как нельзя лучше, выражает процесс самоутраты человека. Что же касается вопроса о категории парной «отчуждению», большинство авторов предлагают категории, парные не самому «отчуждению», а «отчуждённому труду» или «отчуждению труда».

Мы считаем, что выражения «отчуждённый труд» и «отчуждение труда» неправомерны, так как труд — это процесс, а процесс не может быть ни отчуждён, ни «отсвоен» (если, конечно, авторы в указанных случаях слово «отчуждение» используют в значении «Entаuberung»). Дело

в том, что причина утверждения в социальной литературе выражений «отчуждённый труд» и «отчуждение труда» заключается, опять-таки,

в нечётком различении понятий «Ehtfremdung» и «Entаuberung», а также в том, что в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Марксом ещё не установлена категория «рабочей силы». Поэтому там, где он говорит об отчуждении труда, наверняка, имеет в виду, с одной стороны, «отсвоение» («Entаuberung») рабочей силы (а точнее права её использования) и результатов труда, воспринимаемых непосредственным производителем чуждой, враждебной ему силой. С другой стороны, под выражением «отчуждённый труд» или «отчуждение труда» Маркс подразумевает и характер самого процесса труда. Если процесс носит монотонный, изнурительный, обессиливающий характер, если он не развивает имманентных способностей человека, а производит слабоумие и кретинизм, то его не следует называть трудом. Ведь труд, как субстанция человека, представляет собой не только средство удовлетворения внешних материальных и духовных потребностей, а является его сущностным призванием и внутренней потребностью. Деятельность, деградирующая человека, адекватно выражается категорией «работа».* Такую трансформацию содержания труда Маркс называет «отчуждением труда». Но так как труд — это процесс, выражения «отчуждение труда» или «отчуждённый труд» так же бессмысленны, как и выражения «перерождённый труд» или «перерождение труда». Подобно тому, как, скажем, прибыль есть превращённая, а не отчуждённая форма прибавочной стоимости, работа является принудительной,

а не отчуждённой формой труда.

 

___

* Как ни парадоксально, такое отношение к труду до определённого момента имело место в первобытном обществе. Этот парадокс, с одной стороны, имеет под собой, опять-таки, парадоксальную материальную основу — примитивные орудия труда; с другой стороны, он обусловлен системой целей и общественными отношениями первобытного общества.

 

* Неоднозначность понятий «работа» и «труд» научно обосновано в грузинской социально-экономической литературе. См.: Пачкория Дж.С. Экономикс или единая политическая экономия?! — Зугдиди, 1994. С. 36—40, 104—108, 117—119 (на груз. яз.).

 

Учитывая вышесказанное, вопрос о категории парной «отчуждённому труду» и «отчуждению труда» снимается, и нет смысла обсуждать, насколько приемлемы в этом качестве категории «свободный труд» (тавтология) и «экономическая свобода», предлагаемые Т.Субботиной. (См.: Экономические науки. 1987. № 2. С. 19). Этот принцип распространяется и на категориальную пару «отчуждённый труд» — «ликвидация частной собственности». (Нарский И.С. Отчуждение и труд. По страницам произведений К.Маркса. — М., 1983. С. 58—59) Однако, даже если на месте категории «отчуждённого труда» в данном примере представить категорию «отчуждения» в паре с категорией «ликвидация частной собственности», она не составит единства взаимообусловливающих и одновременно взаимоисключающих категорий. И в самом деле, между ними существует лишь односторонняя связь, а именно: ликвидация частной собственности является лишь условием снятия отчуждения. Что же касается категориальной пары «отчуждение — свобода» (см.: Давыдов Ю.Н. Труд и свобода. — М., 1962. С. 45), и она не может быть принята безоговорочно. Дело в том, что категория свободы, во-первых, крайне общо выражает явление, исключающее отчуждение, и совсем его (отчуждение) не обусловливает, и наоборот; во-вторых, и это общеизвестно, она спарена с категорией необходимости.

На наш взгляд, в качестве парной «отчуждению» может рассматриваться категория, адекватно отражающая процесс возврата отчуждённого человека к своей родовой сущности, и таковой нам представляется категория «эмансипации».

Вернёмся теперь к вопросу развития излишка в двух направлениях.

В первом случае имеется в виду то, что избыточный продукт становится предметом обмена. Обмен же предполагает равноправность контрагентов данного акта: каждый признает за другим право собственности на его вещь. Следовательно, тот, кто «отсваивает» («Entаuberung») продукт своего труда, в то же время присваивает чужой продукт. Здесь речь идёт об относительном характере отношений «отсвоения» — присвоения. Что же касается частной собственности, она возникает с переходом эквивалентного обмена в свою полную противоположность — безвозмездное присвоение. Теперь уже речь идёт о таких отношениях, при которых непосредственный производитель «отсваивает» результат своего труда, не присваивая взамен продукта другого производителя. Присваивающий же сам не является производителем, и естественно, ни объективно, ни субъективно не даёт производителю ничего. В этом случае, с точки зрения непосредственного производителя, происходит утрата опредмеченного труда, и, тем самым, излишек или избыток

(а иногда и часть необходимого продукта) становится для него прибавочным продуктом. Но для присваивающего — это необходимый продукт, превращающийся в частную собственность. Частная собственность же, первоосновой которой является избыточный продукт, в дальнейшем сама становится причиной превращения этого продукта в прибавочный. Следовательно, опредмеченный труд, являющийся внешним, вещественным свидетельством сущностных сил непосредственного производителя и социальной сущности человека вообще, противостоит ему как чуждая, враждебная сила. Это значит, что труд приобретает характер не-труда в полярном значении, то есть, если для не-труженика труд превращен во времяпровождение, в досуг и безделье, то для непосредственного труженика труд переходит в свою полную противоположность — работу.

То, что является субстанцией человека (труд), в антагонистических обществах воспринимается, с одной стороны, как элемент угнетения (физический труд) и, с другой стороны, как привилегия отдельных лиц (умственный труд). Такой антагонизм труда исключает возможность того, чтобы человек был одновременно и действительной высшей целью, и главным средством её достижения, то есть самоцелью. Иначе говоря, реализация человека — труженика происходит путём его нереализации, а это значит, что он является средством осуществления враждебной ему цели — утверждения даром присваивающих. При таком положении дел, внешнее проявление сущностных сил человека, вместо того, чтобы носить в динамике характер положительной творческой деятельности, становится причиной его постепенного перерождения — отчуждения.

Таким образом, разграничение понятий «Entfremdung» и «Entаuberung» позволяет установить, что в зависимости от характера отношений «отсвоения» — присвоения, они могут выступать основой отчуждения, но сами им (отчуждением) не являются. Частная собственность, возникшая в результате развития отношений «отсвоения» — присвоения, порождает социальное перерождение человека. Однако частная собственность является необходимым, но недостаточным

условием отчуждения. Отчуждение — явление, адекватное всеобщему товарному производству, и лишь в его условиях оно принимает всеобщий характер. При этом, крайность социального перерождения человека вызвана отношениями всеобщего товарного производства, в условиях господства которых цель общественного производства реализуется не в естественно-натуральной форме богатства (избыток или излишек, непосредственный прибавочный продукт, феодальная земельная рента), как это имело место в докапиталистических формациях, а в прибыли.

При всеобщем товарном производстве действительным богатством признана его абстрактная форма — деньги, а главная закономерность социального движения отражается во всеобщей формуле капитала —

Д — Т — Д’. Именно этим детерминировано то обстоятельство, что

в обществе денег человек, утратив свою внутренне-качественную сущность, приобретает внешне-количественную определённость в виде неограниченной потребности в деньгах (в этом и состоит суть отчуждения). (См.: Пачкория Дж.С. Самоутверждение человека // Сакартвелос комунисти. 1989. № 11. С. 39; на груз. яз.). Поэтому в любом обществе, где денежные отношения являются системообразующими, наличие тех или иных форм отчуждения объективно неизбежно. Подтверждением тому может служить наше «социалистическое прошлое», когда отчуждение существовало в латентной, а, следовательно, в более опасной форме, хотя, исходя из цели социалистического производства, оно вообще не должно было иметь места.

Так как отчуждение, со всеобщей точки зрения, представляет собой явление адекватное всеобщему товарному производству, а в классическом понимании всеобщее товарное производство является основой рыночной экономики, не может не вызывать интереса та ориентация характера человека, которая более всего соответствует современной экономической системе. Ведь, как отмечает Э.Фромм, ориентация, посредством которой человек соотносит себя с миром, составляет самую суть его характера. (Фромм Э. Психоанализ и этика. — М., 1993. С. 59).

Рыночная ориентация характера формируется в эпоху господства меновой стоимости над потребительной стоимостью. Закономерностями рыночной системы детерминировано то обстоятельство, что принцип оценки человека здесь таков же, что и товара. Человек ценится не столько его качественными характеристиками, сколько способностью как можно удачнее продать себя. Так как в подобных условиях

успех зависит не от внутренних способностей, а от искусства продавать собственные способности или их предметное свидетельство — товар, человек стремится к развитию не сущностных сил и человеческих качеств, а умения привлекательнее преподать себя рынку. Соответственно, смысл жизни низводится до удовлетворения желания быть выгодно проданным на рынке. Следовательно, если субстанция действительного человека проявляется в положительной продуктивной деятельности, то внутренняя природа отчуждённого человека выражается далеко

не в продуктивных деяниях. Рассмотрим некоторые из них.

Одной из самых крайних форм отчуждения является взяточничество. Особо опасная природа взяточничества и коррупции объясняется их далеко идущими негативными последствиями. Ведь эти последствия касаются не отдельных индивидов, а влияют на все сферы общественной жизни.

В словаре С.И.Ожегова значение слова «взятка» истолковано следующим образом: «Взятка — деньги или вещи, даваемые должностному лицу как подкуп, как оплата преступных, караемых законом действий…». (Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М., 1988. С. 67).

В толковом словаре грузинского языка читаем: «Взятка… 1. Подношение или деньги, преподносимые должностному лицу с целью подкупа… 2. Устар. и местн. (Пш.) Подарок, вознаграждение за сделку или

за оказание каких-либо услуг». (Толковый словарь грузинского языка. — Тб., 1963. Т. 7. С. 358).

В Грузинской Советской Энциклопедии взяточничество определено следующим образом: «Взяточничество — преступление, подрывающее нормальную деятельность и авторитет государственного аппарата. Видами взяточничества являются получение взятки, дача взятки и посредничество во взятке. Получением взятки признаётся, когда должностное лицо лично или через посредника принимает либо деньги, либо другие материальные ценности или ожидает какую-нибудь имущественную выгоду за выполнение или невыполнение служебного действия. Не обязательно, чтобы согласование между взяткодателем и взяткополучателем опережало то служебное действие, в котором заинтересован взяткодатель («взятка-подкуп»). Принятием взятки признается и такой случай, когда должностное лицо за выполнение действия получает вознаграждение («взятка — вознаграждение»)». (Грузинская Советская Энциклопедия. — Тб., Т. 6. С. 628).

Взятка, как видно из приведённых определений, представляет собой один из источников полученного преступным путём материального благосостояния. Это один из видов нетрудового дохода. С другой стороны, для взяткодателя она является средством либо покрытия совершённого преступления, либо незаслуженной реализации его личных интересов. При этом, с точки зрения всеобщего, сделка между взяткодателем и взяточником чревата далеко идущими последствиями. Лица, которые незаслуженно добиваются определённого положения путём подкупа должностных лиц, не могут свои действия всецело подчинить общим интересам, даже при наличии у них такого субъективного желания. И это хотя бы потому, что они с самого начала связаны путами отношений взяточничества. Феномен взяточничества оказывает губительное влияние на общество и, в особенности, на его самую перспективную и чувствительную часть — подрастающее поколение и молодёжь. Образ жизни людей, которые дачей взятки и получением взятки добиваются материального благосостояния и прокладывают путь к намеченным целям, негативно влияет на указанную часть общества и в том смысле, что существование прецедента добывания «счастья» без борьбы порождает в молодом поколении стремление к лёгкой жизни.

Взятка особо опасна из-за той скрытой формы, в которой она существует. Такую форму она приобретает в результате перехода натуральной формы подкупа в денежную. Денежная форма подкупа и есть способ существования взятки, адекватный её действительному содержанию. Имеющееся в подношении* противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью, количественно ограничивает его (подношения) величину. Существование в натурально-вещественной форме подношения, как подкупа или вознаграждения за оказанные услуги, делает невозможным его рост до сколько-нибудь значимой величины. Безмерность не может стать свойственным ему качеством. То, что в случае подношения мера не переходит в безмерность обусловлено тремя моментами: во-первых, подкуп в виде подношения представляет собой вещественно-натуральную форму явления; во-вторых, естественные потребности любого человека (в нашем случае подкупаемого лица) количественно всегда ограничены (из-за своей натурально-вещественной формы подношение способно удовлетворять именно естественные потребности); в-третьих, существование подкупа в форме подношения, то есть в виде потребительных стоимостей, делает его видимым обществу, что не отвечает интересам взяточника. Именно по причине доминирования в подношении потребительной стоимости, его количественный рост, после определённой меры, упрощает дело установления источника материального благосостояния подкупаемого. Таким образом, подношение, как вознаграждение, представленное в виде потребительных стоимостей, после определённой меры исключает существование подкупа в скрытой форме.

___

* В отличие от русского языка, в котором слова подарок, дар, подношение воспринимаются почти как идентичные, грузинский язык позволяет зафиксировать трудноуловимые «градации», способствующие различению содержания этих, на первый взгляд, тождественных явлений. Так, например, слово «сачукари» (подарок) носит лишь положительный в социальном смысле заряд, тогда как слово «дзгвени» (обозначим его русским «подношение»), наряду со значением подарка, воспринимается и как вознаграждение, как средство подкупа, мзда.

 

Из вышесказанного можно заключить: во-первых, подношение, как наглядная форма подкупа, способствует упрощению борьбы против этого явления, и, во-вторых, оно, хотя и с самого начала предполагает наличие социального перерождения человека, но как количественно ограниченная величина, не вызывает перерастания этого перерождения в его крайнюю форму — отчуждение. Именно поэтому подкуп

в форме подношения отождествляется с подарком в обыденном смысле слова, то есть с определённой формой выражения уважения к его (подарка) получателю. К сожалению, именно такое отношение к указанному явлению стало господствующим в современном нам обществе. Более того, лица, требующие вознаграждения за оказание определённых услуг, часто пользуются б`ольшим авторитетом, чем честные, порядочные люди, бескорыстно выполняющие свои служебные обязанности. В этом смысле примечательно приведённое выше старогрузинское определение взятки: «подарок, вознаграждение за сделку или оказание каких-либо услуг». В данном определении, как мы видим, фигурируют два разных по содержанию понятия — «подарок» и «вознаграждение». Уже из этого факта явствует раздвоенное отношение раздвоенного человека к взятке как к социальному явлению. Если слово «вознаграждение» является носителем как положительного, так и отрицательного содержания, то слову «подарок» такую негативную, с содержательной точки зрения, нагрузку можно придать лишь искусственно. Однако, вместо того, чтобы подарок выступал как особая форма выражения любви и уважения к тому или иному человеку со стороны его преподносителя, в условиях тотального господства меновой стоимости и превращения взятки в явление обычное, повседневное он (подарок) приобретает качество вознаграждения, подношения, преподносимого с корыстной целью. На это недвусмысленно намекает грузинская пословица, которая дословно звучит следующим образом: «Подарку (подношению) рад глупец». Или ещё: «У маленького подарка (подношения) спросили, — куда направляешься? — К большому подарку (подношению), — был ответ». Подарок, как правило, стал либо формой подкупа, обязывающего подкупаемого, пусть в иной форме, к ответному действию, либо вознаграждением или своеобразной формой расплаты

с долгом.

Раздвоенное отношение к подношению, как к форме подкупа, меняется его однозначно отрицательной оценкой, как только натуральная форма подкупа переходит в денежную. Денежная форма вызывает поразительный рост масштабов взятки. Деньги, как абстрактная форма богатства, делают количественно неограниченной величину взятки, но несмотря на это, она (взятка) остается невидимой для посторонних. Поэтому взяточник отдаёт предпочтение именно денежной форме подкупа. Не мудрено, ведь деньги не пахнут. Именно по этой причине контролировать данное явление — задача не из лёгких. Кроме того, несмотря на то, что взятка большей частью общества внутренне оценивается как явление негативное, внешне это настроение не проявляется в соответствующих действиях. То, в чём заключается ещё одна из серьёзнейших причин, препятствующих борьбе против взяточничества, видно

из самого определения этого социального недуга: «Взяточничество — преступление, которое заключается в получении материального вознаграждения (взятки)… должностным лицом…». (Энциклопедический словарь. — М., 1953. Т. 1. С. 300). В словаре русского языка взяточничество определено как должностное преступление (Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М., 1988. С. 67), в Большой Советской Энциклопедии читаем: «Получением взятки признается принятие должностным лицом… к.-л. материальных ценностей (предметов, денег)…». (БСЭ.

3-е изд. — М. 1971. Т. 5. С. 18). То, что взяточничество — должностное преступление, что сам совершающий преступление является должностным лицом, создаёт серьёзные трудности в проведении мер по искоренению рассматриваемого явления. И чем выше должность взяточника, чем внушительнее количественная сторона взятки, тем губительнее её результаты с качественной точки зрения. Соответственно, и степень сложности борьбы со взяточничеством зависит от уровня должности взяточника. Ведь ни для кого не секрет, что взятка не жжёт руки представителям самых высоких эшелонов власти. Когда же коррумпирован сам государственный аппарат, те его органы, которые должны стоять на страже правопорядка, борьба против взяточничества, с точки зрения всеобщего, не может быть целенаправленной и последовательной, в результате чего её эффективность мало ощутима для общества.

В денежном обществе всегда будет существовать возможность той или иной формы отчуждения. Не составляет исключения и взяточничество. До тех пор, пока в движении находятся наличные деньги, не может исчезнуть опасность наличия условий для взяточничества, даже если все другие непосредственные причины его существования будут искоренены. Поэтому необходимым условием сведения до минимума фактов взяточничества представляется строгий учёт и контроль со стороны соответствующих служб и широкой общественности.

Не менее опасную форму социального перерождения человека представляет собой делячество. Это объясняется тем, что нередко данное понятие отождествляется с понятием деловитости. В реальной жизни порой трудно отличить делового человека от деляги.

Чтобы убедиться в неоднозначности понятий «деловитость» и «делячество», обратимся к словарю русского языка:

«Деловитый — толковый, серьёзный, предприимчивый…». (Ожегов С.И. Словарь русского языка. — М., 1988. С. 129);

«Деловой — знающий дело, толковый, дельный. Д. человек. Деловое отношение к работе…». (Там же);

«Дельный — способный к серьезной работе. Д. работник…». (Там же);

«Деляга (прост, неодобр.). Человек узко деловой, озабоченный главным образом непосредственной, ближайшей выгодой…». (Там же);

«Делячество — узкий практицизм, при котором упускается из виду общественно-политическая сторона дела…». (Там же).

Как видим, слова деловой, деловитый имеют лишь положительную смысловую нагрузку, которая заключается в полезном характере деятельности человека. В Толковом словаре грузинского языка положительный смысл этих слов отмечен ещё более подчёркнуто. Такой вывод следует уже из того, что в указанном словаре деловитость отождествляется с трудом, работой и деятельностью. (См.: Толковый словарь грузинского языка. — Тб., 1960. Т. 6. С. 862). И хотя категории работы и труда на самом деле неоднозначны, в данном случае они используются для толкования понятия «деловитости» и всех производных от неё слов, как отражающих положительную, продуктивную деятельность человека. Выше было отмечено, что в грузинской социально-экономической литературе имеется научно обоснованное соображение о смысловой нетождественности и даже противоположности категорий работы и труда, правда, эта точка зрения в экономической науке не является общепринятой. Отсюда, естественны связанные с данными понятиями смешения, имеющие место, как в социально-экономической науке, так и, тем более, в разговорной речи.

Деляга же, как следует из приведённого толкования, в основном заинтересован в непосредственной выгоде и ради достижения этой цели не гнушается никакими средствами. Действие таких людей, мотивируемое желанием обеспечить себе материальное благополучие, часто связано с такими явлениями, как хищение государственного имущества, афера, мошенничество и т. д. Опасность данной формы отчуждения состоит в том, что под видом предприимчивости и серьёзного отношения к делу так называемые заслуженные люди набивают собственные карманы, и при этом, не лишены благосклонности со стороны общества. На самом деле, эти почитаемые обществом дельцы реализуют свои корыстные цели, обкрадывая своих почитателей и нанося ущерб всему обществу.

К сожалению, с узаконением у нас бизнеса, делячеству был дан широкий размах. Делячество стало нормой современной экономической системы. Сегодня уже никто не помнит действительного содержания данного понятия. Вместо него в разговорной речи крепко внедрилось слово «бизнес». В словаре иностранных слов бизнес истолковывается следующим образом: «Бизнес (англ. business) — в капиталистических странах— экономическая деятельность, дающая прибыль; любой вид деятельности, приносящий доход или иные личные выгоды». (Словарь иностранных слов. — М., 1988. С. 78). Звездочка здесь, по замечанию редакторов словаря, указывает на переносный смысл слова. В нашей действительности именно это переносное значение было принято

за действительное содержание данного рода деятельности. Источником дохода стала не положительная, со всеобщей точки зрения, экономическая деятельность, а любое, выгодное лишь с точки зрения единичного, деяние. Несмотря на это, материальное благосостояние подобного рода «деятелей» обществом, как правило, воспринимается как вполне заслуженное, ибо их доходы рассматриваются как вознаграждение за риск, которому подвергаются вышеуказанные «деятели»

в процессе ведения «бизнеса».

Здесь, кстати, нелишне обозреть мнение некоторых авторов по поводу той разницы, которую они усматривают между способностью

к труду и предпринимательской способностью. Так, например, Макконнелл К.Р. и Брю С.Л. пишут: «Труд — это широкий термин, который экономист употребляет для обозначения всех физических и умственных способностей людей, применимых в производстве товаров и услуг

(за исключением особого вида человеческих талантов, а именно, предпринимательской способности, которую мы, в силу её специфической роли в капиталистической экономике, решили рассматривать отдельно). Таким образом, работы, выполняемые лесорубом, продавцом, футболистом, физиком-ядерщиком, — все они охватываются общим понятием— „труд”». (Макконнелл К.Р., Брю С.Л. Экономикс. —М., 1992. Т. 1. С. 37). Далее, чтобы раскрыть суть специфического значения «особой способности» ими определяются «четыре взаимосвязанные функции предпринимателя». (Там же). К ним авторы учебника относят умение брать на себя «инициативу соединения всех экономических ресурсов в единый процесс производства товаров и услуг», решимость брать, опять-таки, на себя «трудную задачу принятия основных решений в процессе ведения бизнеса», быть новатором, правда, лишь

на коммерческой основе, и, наконец, главной функцией предпринимателя называется готовность к риску, которая компенсируется прибылью. (См.: там же. С. 38).

Здесь неэтичным представляется сам подход к классификации «человеческих талантов», способностей, ничего не говоря о сомнительном, с точки зрения политэкономии, определении труда — то, что Макконнелл и Брю называют трудом (см.: там же. С. 37), в экономической науке давно уже принято называть рабочей силой. Труд же — это рабочая сила в динамике, то есть это процесс, причём целесообразный, и все виды деятельности не могут охватываться общим понятием «труд», как это считают названные авторы.

Более того, правильнее будет сказать, что налицо сортировка,

а не классификация людских ресурсов. Если поверить авторам, такие качества, как инициативность, готовность брать ответственность за решение трудных задач, новаторство и умение рисковать, необходимы лишь в предпринимательской деятельности и присущи только предпринимателю. Но разве эти качества не проявляются в каждодневной деятельности людьми, занятыми, например, в сфере образования, медицины, правопорядка и т. д. При этом конкретный результат их труда, с точки зрения значимости, несравненно важнее результата предпринимательской деятельности и, в отличие от аморфной прибыли, принадлежащей частному лицу, является достоянием всего общества. Тем не менее, именно прибыль явилась критерием, определившим в данном примере, подход в оценке человеческих способностей. Иначе, согласно логике сторонников данного подхода, труд, результатом которого всегда выступает потребительная стоимость, не требует незаурядных человеческих способностей, тогда как для занятия предпринимательской деятельностью, главным результатом которой является особая концентрированная форма меновой стоимости — прибыль, необходимы «особые таланты», вознаграждаемые внушительными предпринимательскими доходами. Таковы приоритеты современного рыночного общества, определившие, как отмечают вышеназванные авторы, специфическую роль предпринимательской способности в капиталистической экономике. (См.: там же. С. 37).

Но даже смирившись с таким положением, не может не беспокоить вопрос: почему наличие риска в бизнесе является источником прибыли, не идущей, с количественной точки зрения, ни в какое сравнение

с доходом не менее рискованной работы, скажем, пожарного? Почему годовой доход, связанного с риском для жизни, труда шахтёра является смехотворно малым по сравнению с прибылью, полученной бизнесменом от одной немудрёной коммерческой сделки? И вообще, если критерием величины вознаграждения брать степень риска, если рассматривать такой подход исходным в определении размеров дохода, а также если учитывать уважительное отношение части общества к бизнесменам как к людям рискованным, то напрашивается вывод: вор, грабитель, убийца, мошенник, контрабандист и т. д., и т. п. достойны более обеспеченной жизни и уважения со стороны окружающих, чем учёные и учителя, врачи и инженеры, шахтёры и металлурги, и вообще все честные труженики.

Однако, если кто-то возмутится и гневно спросит: разве то, чем занимаются бизнесмен и вор одинаково полезно для общества? — мы ответим, опять-таки, спрашивая: разве общество, в котором, чтобы заняться полезным делом, человеку нужно рисковать, достойно человека?* Или, наоборот, если общество человечно, то почему для реализации общественно-полезного дела должна существовать необходимость риска? Как ни крути, ответ тут может быть один: либо общество античеловечно, либо род и цели деятельности, а может и то, и другое. Такой вывод следует уже из того, что предпринимательская деятельность, связанная с коммерческим риском, оценивается и вознаграждается в современном обществе несравненно выше любого общественно-полезного труда, сопряжённого с риском для жизни.

___

* Кстати, в рассматриваемом выше учебнике, мы читаем буквально следующее: «…предприниматель рискует не только своим временем, трудом и деловой репутацией, но и вложенными средствами — своими собственными и своих компаньонов или акционеров». (Там же. С. 38).

 

Одной из древнейших форм проявления социального перерождения человека является проституция. Проституция — латинское слово (prostitute) и означает осрамление, опорочение, осквернение, выставление для разврата, обесчещивания.

В словарях и энциклопедиях рассматриваемое явление определяется как обусловленное исторически социальное отклонение. Торговля женщинами собственным телом — явление, возникшее в классово-антагонистическом обществе и органически ему присущее. (См.: БСЭ.

3-е изд. —М., 1975. Т. 21. С. 114; Грузинская советская энциклопедия. — Тб., 1984. Т. 8. С. 209; Словарь иностранных слов. — М., 1988. С. 405; Толковый словарь грузинского языка. — Тб., 1960. Т. 6. С. 298).

Противоположной точки зрения придерживается известный итальянский учёный-криминалист Чезаре Ломброзо. Он считает, что проституция существовала и тогда, когда человек находился в первобытном состоянии. Отсутствие чувства стыда и проституция на заре развития общества выступали такими же нормальными явлениями, какими они остаются в жизни диких племен в современную эпоху. Он приводит множество примеров того, как представляли женщины в диких племенах предмет общего обладания, хотя такая принадлежность в разных племенах представала в разных формах. В большинстве этих племён даже не существовало понятия «брака», а акт совокупления по понятиям многих древнейших народов не содержал ничего, что могло бы оскорбить чувство общественной благопристойности. (См.: Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. — М., 1995. С. 224).

Из сказанного видно, что мнение Ломброзо о возникновении и сути проституции отличается от вышеприведённых определений. Однако, если проституция означает посрамление, осквернение, если она связана с понятием торговли телом, тогда в племенах, для которых чувство стыда является чуждым, а беспорядочное половое сожительство считается нормой, излишне говорить о существовании проституции. Это то дикое, естественное состояние людей, при котором они во многом ещё полностью не отличаются от животного мира, а их поведению трудно дать социальную оценку с позиций современного человека. Поэтому, когда Ломброзо рассматривает «общую принадлежность женщин» как проституцию, то это следует понимать как отголосок существующего в условиях патриархата отношения господствующего пола к женщине. Такое отношение просматривается хотя бы в следующей позиции Ломброзо: «…Любовь женщины к мужчине не имеет в своём основании чувственной подкладки, а является известного рода связью, которая устанавливается обыкновенно между низшим и высшим существами». (Там же. С. 218). К сожалению, о подходе к явлению с позиций патриархата свидетельствуют и те, признанные классическими определения проституции, которые даны в энциклопедических и толковых словарях. Согласно этим определениям, посрамлённой, осквернённой, опороченной оказывается лишь женщина, как торговка собственным телом. Как будто торговля предполагает одного контрагента, словно продажа существует без купли, якобы в этой сделке не проявляется экономический диктат сильного пола и рассматриваемое явление, наряду с осквернением тела, не означало бы растления души.

Когда речь идёт о проституции, на первый план должны выступать её социальные моменты, а не физиологическая сторона явления. Что же касается физиологических отклонений (болезненное половое влечение), они равно могут характеризовать представителей обоих полов, и являются предметом исследования преимущественно медицины.

То, что проституция определяется как продажа женщинами собственного тела с целью добывания средств к существованию, не значит, что прелюбодеяние — явление чуждое для материально обеспеченных представительниц прекрасного пола. В последнем случае причины перерождения — отчуждения женщины, — те же, что и вообще человека. К этой причине добавляется ещё одна — патриархат. «Мужчины одержали победу над женщинами, но увенчать победителей великодушно взялись побеждённые. Рядом с единобрачием и гетеризмом неустранимым общественным явлением сделалось и прелюбодеяние, запрещённое, строго наказуемое, но неискоренимое». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 70).

Однако, прелюбодеяние существует не только рядом с однобрачием, но и внутри него. В обществе, где господствует меновая стоимость и где женщина является носителем этой стоимости, основой однобрачия и семьи выступает прагматическая сделка, обусловленная соображениями экономического порядка. Подобная сделка так же безнравственна, как безнравственны краткосрочные «договоры» между проституткой и её клиентами. Ведь, «если нравственным является только брак, основанный на любви, то он остаётся таковым только пока любовь продолжает существовать». (Там же. С. 84—85). Сделка, являющаяся основой семьи, созданной по экономическим соображениям, отличается от заключаемых между проституткой и её партнёрами «договорами» тем, что она является долгосрочной (обычно, пожизненной) и число её контрагентов строго ограничено двумя лицами. Такое положение дел превращает женщину, как хранительницу семейного очага,

в подотчётную перед всем обществом, тогда как мужчина — глава семейства освобождается тем же обществом от определённых нравственных табу. Кроме того, грехопадение женщины грозит ей потерей кормильца (сколько бы мы не говорили об эмансипации женщин, большинство представительниц прекрасной половины человечества реально находится в материальной зависимости от сильного пола, т. е. с точки зрения всеобщего, говорить о существовании объективной основы эмансипации можно лишь с изрядной долей лукавства).

Экономическое господство мужчины (существующее положение

в соотношении между полами, и это общеизвестно, детерминировано закономерностями развития производительных сил и производственных отношений, и, в этом смысле, то есть с объективной точки зрения, нельзя винить мужчин в узурпации привилегий. Однако, с точки зрения субъективной, а на данном этапе этот фактор является значительным, если

не решающим, именно от доброй воли сильного пола зависит приближение сроков установления паритета между двумя половинами человечества) и утвердившиеся в обществе нравственные нормы становятся непосредственной причиной появления скрытой формы проституции в тех кругах общества, которые составляют так называемые порядочные люди.

И до тех пор, пока сохраняется положение, когда мужчина рассматривает женщину, с одной стороны, как свой придаток, как средство исполнения прихоти и предмет вожделения, и, с другой, как домработницу, прислугу и «средство производства потомства», до тех пор ему грозит опасность мщения от «любящих жён» и «верных любовниц». Господство мужчины в семье и в любви есть результат его экономического господства, и его утрата является необходимым условием освобождения не только женщин, но и мужчин, и, в первую очередь, именно их, так как пока они рассматривают противоположный пол как средство, как носителя меновой стоимости, как предмет развлечения, они (мужчины) остаются воспроизводителями проституции, а так как это воспроизводство характеризуется тенденцией расширения, рассматриваемое социальное зло потенциально может коснуться каждого представителя сильного пола и тогда «его величество самец» предстанет перед «слабым созданием» лишь как самоуверенный рогоносец, вызывая в ней незаметную ему джокондову улыбку.

Если борьба за существование вынуждает женщин к торговле собственным телом, то предметом торгов для мужчин, как правило, стала его душа, его внутренняя сущность (хотя, если бы существовал спрос

на его тело, он, наверняка, тут же кинулся бы постигать секреты древнейшей профессии, дабы оказать «достойную» конкуренцию искушенным в мастерстве соблазна жрицам любви). Такие «врождённые» качества мужчины, как принципиальность, моральная стойкость, устойчивость во взглядах и т. п. трансформируются сложными жизненными перипетиями и, в конце концов, проявляются в аморализме, в неимении собственной позиции, в непостоянстве принципов. Таким образом, рядом с женщиной, превратившей собственное тело в товар, красуется мужчина-проститутка. Однако, если первые за свой образ жизни порицаются обществом и даже несут уголовную ответственность, то мужчины-проститутки могут быть спокойны, так как торговля душой внешне ведётся в пределах «внешней порядочности» и не на йоту не выходит за рамки установленных «нравственных норм». Более того! Мужчина-проститутка вызывает восторг среди окружающих, так как он является «драгоценнейшим украшением» духовно деградированного общества.

Вот как описывает Ги де Мопассан отношение к проституированному мужчине проституированного же общества: «Мужчина-проститутка, каким вы встречаете его в свете, так привлекателен, что покоряет вас уже после пятиминутной беседы. Он расцветает улыбкой, как будто только для вас. Невольно думается, что именно ради вас его голос приобретает особенно любезные интонации. При расставании с ним вам кажется, что вы знакомы уже лет двадцать. Вы готовы дать ему взаймы денег, если он попросит. Он вас очаровал как женщина.

Если он поступает по отношению к вам не совсем чистоплотно, то и тогда вы не в состоянии питать к нему вражду, до того он мил при новой встрече! Он извиняется? Да вы готовы сами просить у него прощения! Он лжёт? Да вы никогда не поверите этому! Он без конца водит вас

за нос, никогда не выполняя своих обещаний? Но вы так признательны ему за одни лишь обещания, словно он перевернул весь мир, чтобы вам услужить». (Ги де Мопассан. Собр. соч. в семи томах. — М., 1977. Т. 3.

С. 306—307).

Мужчины-проститутки поддаются любому колебанию своей душонки. «Это те, которые управляют при помощи сладких слов и лживых обещаний, это те, которые умеют пожимать руки так, чтобы привязать к себе сердца, умеют особым, проникновенным тоном говорить полузнакомым людям: „Дорогой друг”, — менять мнения, даже не замечая этого, воспламеняться любой новой идеей, быть искренними в своих убеждениях, убеждениях флюгера, столько же обманывать самого себя, сколько и других, и забывать на другой день всё то, что они утверждали накануне». (Там же. С. 306).

Проституирование души для мужчины стало, как правило, необходимым условием для утверждения себя в отчуждённом обществе. И хотя в этом обществе положение мужчины-проститутки внешне выглядит почётным и непоколебимым, по сути, он так же жалок и гоним, как женщина ему продающаяся. Вокруг него царят ложь и лицемерие, цинизм и вероломство. И если для него стало нормой предавать всех и вся,

то и его никто не щадит, как жертвенную пешку, каковой он воспринимает окружающих.

Рассмотренные выше явления, на наш взгляд, являются наиболее характерными и распространенными формами отчуждения, хотя перечень проявлений самоутраты человека не может быть ими исчерпан. Проявления отдаления человека от своей родовой сути гораздо многочисленнее и многообразнее. Однако, наряду с обще-абстрактным, конкретно-исторический подход к проблеме позволяет сделать выводы

не в пользу пессимистических теорий о непреодолимости человечеством отчуждения. В подтверждение нашему оптимизму процитируем Э.Фромма. Рассуждая о дихотомии экзистенциального и исторического в человеке, выдающийся учёный пишет: «От дихотомии экзистенциального плана коренным образом отличается множество исторических противоречий в индивидуальной и общественной жизни, которые

не являются необходимой частью человеческого существования, но создаются человеком и им же разрешаются в момент ли их возникновения или позже — в соответствующих условиях». (Фромм Э. Психоанализ и этика. — М., 1993. С. 48).

Соответствующие объективные условия понятны. Теперь дело 

за субъектом!

Версия для печати