К юбилею октября С.Н.Мареев. Случайность и необходимость Октябрьской революции.
МАРЕЕВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ, доктор философских наук, профессор.
Почти сто лет прошло с Октября 1917 года, и семьдесят лет наша страна жила под знаком Великой Октябрьской социалистической революции. Считать её случайностью — унижать свой народ. Даже Господь Бог, говорят, не может сделать бывшее не бывшим. Что было, то было. Забыть нельзя. Но можно очернить, оболгать, испохабить.
А ещё говорят, что Октябрьская революция была не революцией,
а «верхушечным насильственным переворотом», то есть произошла от злого умысла большевиков и их коварства. Один академик договорился до того, что понять природу Октября вообще невозможно: мистика какая-то.
И действительно, это трудно понять: не было ничего, и вот тебе
всё враз перевернулось. Случайность в истории, конечно, есть. Если бы её не было, то именно тогда история была бы мистической, поскольку не оставляла бы человеку ни малейшей возможности делать историю самому.
Но субъективные действия людей имеют логику. Это называют диалектикой объективного и субъективного в истории. И задача историка шаг за шагом прослеживать всю цепочку событий в их необходимых сцеплениях. Когда из насыщенного жидкого раствора вдруг образуется кристалл — правильное геометрическое тело, мы говорим: «чудо».
Но в его основе — действие химических законов. Так и в истории есть свой Разум. И это не мистика. Объективная логика революции 1917 года тоже рождалась мз цепочки событий, которые, конечно, неотделимы от желаний и действий и так называемых простых людей, и известных политиков.
С чего началась революция?
Сегодня многие «историки» позволяют себе говорить, что началом революции стала «буза», затеянная в очередях за хлебом. Какие-то истерички затеяли бузу, а в результате случилась Февральская революция 1917 года. И эта оценка полностью совпадает с оценкой императрицы Александры Фёдоровны, которая писала мужу — императору Николаю II 25 февраля
1917 года: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи. Это — хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы дома». (История России. XX век. — М., 1998. С. 144).
Была бы погода похолодней, считала императрица, и не было бы революции в России. Где тут случайность, а где необходимость? Где тут причина, а где повод? Революции начинаются с чьей-то истерики, или сама истерика должна быть выражением объективного недовольства, а может, и отчаяния, которое способно перейти в глухой народный ропот, а затем в бунт. Возмущение в очередях потому и имело далеко идущие последствия, что было выражением необходимой причинной связи,
о которой не ведала царица.
Это, конечно, перл: «рабочие, которые мешают другим работать»!
И зачем они это делают? Царице как будто невдомёк, что этих «мальчишек» и «девчонок» возмущает не только отсутствие хлеба, но и то, что их отцы и братья гибнут и гниют в окопах за непонятные им цели. А ведь фактор Первой мировой войны был важнейшим в истории Великой революции. И вполне определённо можно сказать: не было бы войны,
не было бы и Великой революции. Именно это игнорируют
те «историки», которые утверждают, что с подачи большевиков
в 1917 году была порушена наша такая замечательная жизнь.
То, что женщины, стоявшие в очередях за хлебом, затеяли «бузу», как будто бы случай. Не застряла бы баржа с хлебом, которую к тому же разграбили, не было бы «бузы». Но расстройство транспорта во время войны закономерно вело к ухудшению снабжения городов. И то, что женщин поддержали мужья, а потом и солдаты расквартированных
в Петрограде полков, стало началом той цепочки событий, которая становилась исторической необходимостью.
А.Ф.Керенский впоследствии скажет, что, если бы не было корниловского мятежа, то не было бы и Октябрьского переворота. Но с большей уверенностью можно сказать, что не только Октября, но и Февраля бы не случилось, если бы не было мировой войны, в которую Россию втянула царская камарилья. Россия к войне не была готова, о чём царя предупреждали. Не хватало современных видов вооружения. Транспорт не справлялся с военными перевозками. Лимит снарядов был
по одному-два в день на одно орудие. И когда русской артиллерии отвечать немцам было нечем, солдат заставляли ходить в атаку под страхом смертной казни.
В итоге к началу 1917 года усталость от войны, рост цен, спекуляция, очереди за хлебом в Москве и Петрограде сошлись воедино. После того как взбунтовались женщины, стоявшие в очередях, люди начали громить лавки и магазины. Желающих громить было предостаточно. И ситуацией, понятно, могли воспользоваться бандиты. Но существенным фактом для развития событий стало то, что 18 февраля рабочие Путиловского завода в Петрограде объявили забастовку. Администрация ответила массовыми увольнениями. Более 30 тысяч рабочих оказались без средств к существованию. Начались массовые выступления
в Москве. 23 февраля (8 марта) во главе демонстрации были женщины, которые требовали хлеба и возвращения мужчин с фронта. Экономические забастовки переросли во всеобщую политическую стачку
под лозунгами «Долой царизм!», «Долой самодержавие!», «Долой войну!». Начались столкновения рабочих с полицией и жандармерией.
25 февраля бастующих было уже более 300 тысяч. Могла ли всё это вызвать истерика недовольных обывателей?
Исход решила армия: все полки, расквартированные в Петрограде, перешли на сторону народа. 25 февраля Николай II из Ставки посылает командующему Петроградским военным округом приказ: «Завтра же прекратить в столице беспорядки!». Но это был уже глас вопиющего
в пустыне: царя не захотел защищать никто, самодержавие было обречено. И во всём последующем раскладе сил, в том числе в период Гражданской войны, идейных монархистов почти не оказалось. 2 марта царь подписал акт об отречении от престола.
Так случился Февраль. И это была народная революция. Никто не может упрекать народ в том, что он не захотел жить по-старому. Vox populi supreme lex, как говорили древние, — воля народа есть высший закон! Революция в несколько дней смела царское самодержавие.
Двоевластие как предпосылка
Октябрьской революции
Не только обыватель, но и люди с гуманитарным образованием склонны считать, что переход от Февральской к Октябрьской революции был результатом опять же козней большевиков. И если б не большевики,
то всё прекрасно бы наладило Временное правительство. Но политическая ситуация в тот период не была чёрно-белой, в ней было много участников и привходящих моментов, что привело, прежде всего, к двоевластию.
По всем канонам политической науки в России должна была установиться республика. Но республиканская власть, которая пришла
на смену царской власти, оказалась после Февраля очень необычной, чего ещё не было в истории. История вообще великий импровизатор, но действует тем не менее основательно. Сюрприз был в том, что революционный народ, собравшийся у Таврического дворца, где проходили заседания Думы, узнал, что в стране образовались два органа власти: Временный комитет Государственной думы и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. И народ, что важно, с равным энтузиазмом приветствовал тот и другой.
Первого марта 1917 года между лидерами этих двух органов было достигнуто соглашение об образовании Временного правительства
во главе с князем Г.Е.Львовым. Но это не ликвидировало и не могло ликвидировать двоевластие в стране. Временное правительство не могло ликвидировать Совет, потому что он обладал реальной военной силой. Ведь в Совет входили солдатские комитеты, которым, по сути, подчинялись войска. И Совет при необходимости мог сразу же провозгласить себя единственной общенациональной властью.
Но лидеры Совета — умеренные социалисты, меньшевики и эсеры — считали, что революция должна завершить буржуазно-демократические преобразования, а это обычно делает буржуазное либеральное правительство. Убеждения лидеров Петроградского Совета были влиятельным субъективным фактором, в той мере, в какой убеждение продуктивней настроения толпы. Лидеры Совета, «социалисты», по существу, уступали власть буржуазии. Но эта ситуация оказалась патовой, прежде всего потому, что двух основных задач буржуазно-демократических преобразований Временное правительство решить не смогло. Это были два взаимосвязанных вопроса: о земле и о мире. Так двоевластие создавало предпосылки для Октябрьской революции.
Не решив вопросов о земле и о мире, буржуазная революция не могла закончиться и не закончилась. Царя свергли, но главных вопросов
не решили. Здесь надо искать ответ на вопрос: была это революция или переворот. Но кто и как мог решить эти насущные вопросы?
В своих тезисах «О задачах пролетариата в данной революции» В.И.Ленин пишет: «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе
от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму
её этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 114). Так видел ситуацию Ленин. Первый этап, второй этап! Революция — это процесс. И только как процесс революция может быть понята в своей внутренней необходимости. Нерешённые задачи первого этапа формируют задачи второго.
Теперешние историки решают задачу «разоблачения» той парадоксальной ситуации, когда задачи буржуазной революции в России в итоге решал пролетариат через Советы с большевиками во главе. И для этого историки предлагают отказаться от самой идеи объективных и субъективных предпосылок. Так, в учебнике «История России. XX век» мы читаем: «Попытки целого направления отечественной историографии (с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно) определить „предпосылки” революции можно считать безуспешными. Зависимость между выделяемыми объективными и субъективными „предпосылками”, с одной стороны, и масштабом, глубиной, результатами революции — с другой, выявить так и не удалось. Сама концепция „предпосылок” навязывала вывод о закономерности революции, её социалистической природе (после Октября), ведущей роли „самого прогрессивного” рабочего класса и т. п.». (История России. XX век. С. 147).
Беспомощная методология авторов, выразившаяся в отказе от объективных предпосылок Октябрьской революции, на деле ведёт к признанию её беспричинной. Причём, отказывая Октябрьской революции в объективных предпосылках, они в абсолютную максиму превращают субъективный фактор. Таким образом, благодаря нашей «новой» историографии, от вопроса о земле и мире как предпосылках революции мы вновь уходим в область морализаторства о злой воле большевиков и их жажде политической власти. Вместо фактов, этого «хлеба» науки истории, у таких современных историков мы находим весьма абстрактные рассуждения о «мировых противоречиях» предреволюционного периода. Но если абстрагироваться от конкретных фактов, то «доказать» можно всё, что угодно. А стоит взглянуть всё-таки на факты. Так кто же мог довести революцию до её логического конца? Личности царя в «Истории России. XX век» уделено место гораздо большее, чем всем «объективным» и «субъективным» предпосылкам революции.
Но революция смела царя так, что и не заметила. Может, проблемы мог разрешить Александр Фёдорович Керенский?
Здесь нужно вспомнить, что вопрос о земле оставался нерешённым
в Российской империи со времён реформ 60-х годов Александра II: крестьяне были освобождены от крепостной зависимости, но фактически без земли. Земля оставалась у помещиков, которые прихватили ещё и часть общинной земли. Средний крестьянский надел в Центральной России составлял около одной десятины. Как жаловались мужики в «Плодах просвещения» великого мужицкого демократа Льва Николаевича Толстого, «барин смилосердуйся, земля наша малая, курицу некуда выпустить!».
П.А.Столыпин, взявшийся после революции 1905—1907 годов за решение крестьянского вопроса, не смог осуществить реформы, которые не были поддержаны ни снизу, ни сверху. Он хотел, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. А так не бывает. Да и сам подход Столыпина: «сначала успокоение, потом реформы» — был абсолютно реакционным. «Успокоение» означало военно-полевые суды, экзекуции, расстрелы, виселицы. Поэтому Столыпин ассоциируется в памяти народной
со «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами». И вот теперь тот же самый вопрос встал перед Временным правительством.
Но вопрос о земле оказался тесно связанным с вопросом о мире. Россия оставалась втянутой в империалистическую войну, которую она продолжать не могла, потому что все ресурсы были исчерпаны, армия разваливалась и была уже совершенно небоеспособна. Однако и выйти из этой войны она не могла в силу международных обязательств и тех огромных долгов, которые наделало ещё царское правительство. Временное правительство приняло на себя все эти обязательства и выдвинуло лозунг «Война до победного конца!».
Хотеть победить тевтонов, конечно можно. Но как заставить солдат воевать — вот в чём вопрос. А солдаты — те же крестьяне, которые ждали от Временного правительства решения вопроса о земле. Но это правительство лишь обещало решить данный вопрос, откладывая его
до созыва Учредительного собрания. В общем, в России завязался такой клубок противоречий, который, как гордиев узел, мог быть разрешён только ударом меча. Иначе говоря, революция должна была вступить в свой второй этап. Необходимость второго этапа определялась тем, что либеральное Временное правительство не могло в принципе развязать узел тех противоречий, которые в ходе событий после Февраля только обострялись.
От кризиса к кризису
Предпосылки исторического события сами являются следствием предшествующих событий. Теоретические абстракции, взятые сами по себе, в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности. «Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоёв. Но, в отличие от философии, эти абстракции не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 26).
Дальше дело конкретной истории. Как писал Ленин, Маркс и Энгельс ждали от будущей истории ответов на те вопросы, которые уже зафиксировала теория. Но в области истории нельзя создать теорию того, чего ещё нет! Поэтому Маркс и называл себя не философом, а историком. Он не кудесник — любимец богов, который может предсказывать будущее. Он может определённо утверждать только то, что люди не будут всегда жить так, как они живут, потому что настоящая жизнь людей противоречива, и в рамках существующего способа жизни противоречия настоящего лишь обостряются, а разрешиться они не могут. Но в какой конкретной форме будущего общества они разрешатся, это покажет только время.
Маркс и Энгельс иронизировали над казарменным коммунистом Вильгельмом Вейтлингом, который ломал голову над тем, как люди будут распределять места в театре будущего коммунистического общества. Теперь нам смешно вспоминать времена, когда «научные коммунисты» обсуждали вопрос, будут ли люди коммунистического общества питаться в общественных столовых или у себя дома. Как захотят, так и будут питаться, это они сами решат.
И всё же: почему буржуазное Временное правительство не могло решить вопрос о мире в условиях массового дезертирства и братания
на фронтах? Фактор войны, как уже говорилось, имел решающее значение для победы Октябрьской революции. Русско-японская война 1904—1905 годов дала революцию 1905—1907 годов. Война
1914—1918 годов дала Великую Октябрьскую социалистическую революцию. И важным этапом здесь стало то, что в ситуации, когда Россия терпела поражения, А.Ф.Керенский, будучи военным министром, вместе с генералитетом затеяли в 1917 году летнее наступление. Приказ
о наступлении отдал он сам. «Вся Россия, — пишет он в своих воспоминаниях, — пребывала в лихорадочном ожидании. Пойдут ли войска вперёд? Никто не рискнул бы ответить на этот вопрос». (Керенский А.Ф. Русская революция. 1917. — М., 2005. С. 202).
Отдавать приказ о наступлении, не будучи уверенным в том, что войска пойдут вперёд, мог только безответственный человек. «По правде сказать, — пишет Керенский, — обстановка в частях 7-й и 11-й армий, которые вели наступление, оставляла желать лучшего. Целые дивизии готовы были взбунтоваться, полки повиновались чисто формально. Одни офицеры вообще игнорировали резолюцию о наступлении, другие открыто саботировали подготовку к боевым действиям». (Там же. С. 203).
В последние годы, в особенности в связи со 100-летней годовщиной начала Первой мировой войны, много говорят и пишут о победоносной русской армии, у которой «украли» победу. Кто «украл», не совсем понятно, — то ли царь со своей камарильей, то ли «большевики». Но вот что можно было прочесть в статье «Перед лицом неминуемой гибели»
в газете «Известия Советов рабочих и солдатских депутатов» 13 июля 1917 года: «Работа безответственных демагогов уже породила свои кровавые плоды на поле сражений. Вражда и замешательства проникли в ряды армии. А силы армии и её боеспособность развеялись, как призрак... Армия разобщена и надломлена, недосчитывающие бойцов полки бегут от врага... Наши армии отступают; и хуже того — они бегут прочь, обезумевшие от войны. Мы трепещем за судьбу России и революции и исполнены позора». (Цит. по: Керенский А.Ф. Прелюдия
к большевизму. — М., 2006. С. 27).
Армия полностью утратила боевой дух и патриотический порыв. «Офицеры и солдаты уже не горели прежним огнём, — признаёт сам Керенский. — Мы прекрасно понимали, как трудно им сдерживать непривычные переживания перед сражением. Была в них глубокая тревожная душевная сосредоточенность. Люди как бы чувствовали в душе ещё незажившую рану. Офицеры до последней секунды не были уверены, пойдут ли солдаты в атаку. Солдаты со своей стороны спрашивали себя, стоит ли идти
на смерть, когда дома, в тылу, осуществляются мечты многих поколений крестьян?». (Керенский А.Ф. Русская революция. 1917. — С. 204).
Керенский имеет в виду земельный вопрос, решить который Временное правительство ещё только обещало. И это свидетельство не какого-то «большевика», а человека, определённо заинтересованного
в том, чтобы довести войну до победы. Но уже никто, в том числе и сам Керенский, всерьёз не верил в эту самую победу. Власть над армией ускользала из рук Временного правительства.
Уже в апреле 1917 года назрел первый правительственный кризис. Россия тогда считалась самой свободной страной в мире из всех воюющих стран. Но свобода — великое благо в обычной жизни — не совместима с войной и военной организацией. Известным Приказом № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта
1917 года, пунктом 4 предписывалось: «Приказы военной комиссии Государственной Думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов». (Ненароков А.П. 1917. Краткая история, документы, фотографии. — М., 1987. С. 59).
Это означало подчинение армии Совету. В Кронштадте вообще отказались принимать комиссара, назначаемого Временным правительством. Центробалт, так назывался орган, избранный представителями всех кораблей и частей Балтийского флота, практически выводил
из подчинения Временного правительства Балтийский флот:
в Кронштадте, можно сказать, власть была уже Советская.
Всё это неизбежно должно было вызвать реакцию генералитета. Она и последовала в виде так называемого корниловского мятежа. Что, в свою очередь, завело ситуацию в безвыходное положение, когда Временное правительство оказалось между двух огней: с одной стороны военная диктатура генерала Корнилова, а с другой — революционный народ, который единственно мог препятствовать его диктаторским поползновениям. И граждане всё больше склонялись на сторону большевиков, они стали той силой, которая могла дать перевес той той или другой стороне.
Солдат должен беспрекословно подчиняться приказам своего командира. Но одним из последствий Февральской революции стала демократизация армейской жизни. И это усугубило ситуацию на фронте. Между тем 18 апреля министр иностранных дел П.Н.Милюков обратился с нотой к правительствам союзных с Россией держав, в которой он заверил их
в решимости Временного правительства довести войну до победного конца. Ответом народа на заявление правительства стали массовые антивоенные демонстрации. П.Н.Милюков, а также тогдашний военный и морской министр А.И.Гучков были вынуждены уйти в отставку.
После длительных переговоров между Временным правительством и Исполкомом Петроградского Совета 5 мая 1917 года было достигнуто соглашение о коалиционном составе правительства. В него вошли 10 министров, представляющих интересы либеральной буржуазии, и
6 министров-социалистов. Лидер эсеров В.М.Чернов получил пост министра земледелия. А.Ф.Керенский переместился в кресло военного и морского министра.
Новое правительство выступило с декларацией, в которой обещало начать переговоры о заключении мира, разработку аграрной реформы, установление государственного контроля над экономикой. Но стабилизировать положение в стране Временному правительству не удавалось. Продолжалось падение производства, ухудшались условия жизни всех слоёв населения. Специалисты, обследовавшие положение с продовольствием ещё в январе 1917 года, писали: «Продовольственный вопрос запутался безнадёжнее прежнего. Пресловутая развёрстка успела наглядно обнаружить свою несостоятельность, а продовольственное дело в империи превратилось в общеимперскую продовольственную катастрофу, грозящую ещё худшими последствиями стране и
её будущему». (Цит. по: Белоусов Р.А. Экономическая история России XX века: В 4 кн.: Кн. 1. На рубеже двух столетий. — М., 1999. С. 338).
Очередной, теперь уже июльский, кризис наступил после неудачного наступления русской армии на Юго-Западном фронте в Галиции.
2 июля 1917 года подали в отставку министры-кадеты. Поводом послужил «украинский вопрос»: украинское правительство требовало широкой автономии, кадеты же были сторонниками «единой и неделимой». Но действительная цель кадетов состояла в том, чтобы оказать давление на правительство, заставив его принять жёсткие меры против революционных масс: разоружение рабочих, отправка революционных частей столичного гарнизона на фронт, запрещение деятельности левых организаций и т. п. Попытка отправить некоторые части из столицы на фронт вызвала выступление революционных солдат и рабочих некоторых заводов. К ним присоединились матросы Кронштадта.
4 июля 1917 года в Петрограде состоялась демонстрация, собравшая до 500 тысяч человек. Накануне в некоторых армейских комитетах звучали призывы к вооружённому свержению Временного правительства, реквизиции предприятий, банков, складов, магазинов. В некоторых районах города была открыта стрельба, появились убитые и раненые. Это по сути было стихийное восстание: никаких общих решений относительно вооружённого восстания не было. Выступления были подавлены прибывшими
с фронта воинскими частями. Временное правительство получило поддержку Исполкома Петроградского Совета. Тем самым Советы оказались на стороне контрреволюции. Меньшевики и большевики во главе с Лениным заняли позиции по разные стороны баррикад. Большевиков, которые выступали за прекращение войны, обвинили в получении денег от немецкого генштаба. Властями был отдан приказ об аресте Ленина, большевики перешли на нелегальное положение.
8 июля Временное правительство возглавил А.Ф.Керенский. Двенадцатого числа он, «демократ», ввёл смертную казнь на фронте.
18 июля Керенский сместил «либерального» главнокомандующего А.А.Брусилова, назначив на его место Л.Г.Корнилова. Дело шло к установлению в России диктатуры. Но кто конкретно станет диктатором? Претендентами на эту роль оказались Лавр Георгиевич Корнилов и сам Александр Фёдорович Керенский.
Несмотря на то, что большевики были загнаны в подполье, их ряды стремительно росли. Если к началу Февральской революции численность РСДРП(б) не превышала 24 тысяч человек, то к маю она увеличилась
до 100 тысяч, а в сентябре она насчитывала уже до 350 тысяч человек!
На одном только линкоре «Республика» было, по некоторым данным,
600 большевиков. Это означало, что могучий корабль оказался в распоряжении большевиков. И всё это в результате мирной агитации, а не насильственных действий, которые были применены только к небольшой группе офицеров и адмиралу Вирену, которые не только не подчинились общей воле кронштадтцев, но всячески их оскорбляли, позабыв о том, что времена, когда можно было бить матросов по зубам, уже прошли.
12—15 августа в Москве проходило Государственное совещание, созванное Временным правительством. Совещание призвано было сплотить все силы для того, чтобы победоносно завершить войну. На совещании присутствовали союзники-соперники Керенский и Корнилов. Однако смотр сил выявил и намечавшиеся глубокие различия между отдельными группами участников. Определённо обозначилась группа, которая представляла командный состав армии, казачество, крупных промышленников. Их поддерживали зарубежные вкладчики капиталов, высшие слои бюрократии, либеральные помещики. Эта группа требовала сильной власти, порядка в тылу и на фронте, дисциплины, защиты интересов крупных собственников.
Не такой определённой была программа центристской «революционной демократии», к которой относил себя и Керенский. Представители социалистических партий не подкрепляли словесную риторику
по поводу завоеваний революции ясной программой решения назревших преобразований. Большевики на совещании никак не были представлены. Этот факт следует подчеркнуть особо. К осени 1917 года, помимо и без участия большевиков, в политических кругах созрела идея демократической диктатуры, иначе говоря, бонапартизма.
Планы ужесточения политики Временного правительства были связаны с катастрофическим положением на фронте. После инспекции
состояния армии на Юго-Западном фронте комиссары М.Филоненко и Б.Савинков (известный террорист-революционер!) направили 11 июля Керенскому следующую телеграмму: «Мы чувствуем себя обязанными своей совести заявить, какие следует принять меры. Выбора нет: смертная казнь для тех, кто откажется рисковать своей жизнью за родину, землю и свободу». (Керенский А.Ф. Прелюдия к большевизму.
С. 27). Комиссары прибыли для воодушевления солдат, но вынесли решение о массовых расстрелах. И Керенский на это согасился: «Я полностью одобряю истинно революционное и в высшей степени правильное решение, принятое Центральным исполнительным комитетом Совета Юго-Западного фронта в этот критический момент». (Там же).
Керенскому было некуда деваться. Высокие слова о «великой волне патриотизма», которые выдавливал из себя Керенский, звучали откровенной ложью. И здесь нужно привести ещё одну телеграмму Керенскому от командующего 11-й армией генерала Балуева: «Ознакомившись с духом армии, я в ужасе, я потрясён от того, какая опасность и позор ожидают Россию. Время не ждёт. Всё высшее командование и офицеры не могут сделать ничего, как принести в жертву свою жизнь. Параграф 14 Декларации (то есть право расстреливать на месте) исполнять нельзя, потому что командир в одиночку противостоит сотням и тысячам вооружённых людей, склонных к побегу... Как верный сын России, посвятивший свою жизнь служению моей стране, я считаю своим долгом заявить правительству, что русская демократия и революция в опасности». (Там же. С. 27—28).
Итак, новая демократическая власть на расстрелы солдат была готова. Но смертная казнь за отказ победоносно воевать уже не проходила, потому что расстреливать надо было сотни и тысячи вооружённых людей. Если полк отказывается подчиняться приказам полковника, то тот должен из своего нагана расстрелять весь полк! Отношения между офицерским корпусом и рядовыми давно обострились, и уже в феврале 1917 года в результате демократизации армии не командиры расстреливали солдат, а начались расправы
над офицерами, прежде всего над теми, которые унижали солдат, издевались над ними.
Когда после Октября меньшевики во главе с Плехановым стали кричать о «большевистском терроре», Ленин ответил им: «Когда ваш Керенский восстановил смертную казнь на фронте, это не был террор, господа?
Когда ваше коалиционное министерство руками Корниловых расстреливало целые полки за недостаточное воодушевление в войне, это не была гражданская война, господа?
Когда в одну только минскую тюрьму ваши Керенские и Авксентьевы засадили 3 000 солдат за „вредную агитацию”, это не был террор, господа?
Когда вы душили рабочие газеты, это не был террор, господа?
Разница только в том, что Керенские, Авксентьевы и Либерданы вкупе и влюбе с Корниловыми и Савинковыми практиковали террор против рабочих, солдат и крестьян в интересах кучки помещиков и банкиров,
а Советская власть применяет решительные меры против помещиков, мародёров и их прислужников — в интересах рабочих, солдат и крестьян». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 186).
Керенский, ужесточая порядки на фронте, хотя и шёл навстречу генералам, но приписывал им одно только желание свести старые счёты: «Все несчастья, катастрофы, позор, ужас первых трёх лет войны
для них больше не существовали. Первопричину всего этого, в том числе и июльских событий в Петрограде, они склонны были видеть исключительно и единственно в революции и её влиянии на русского солдата. Зольдау, Варшава, Ковель, Митава и так далее и так далее — всего этого как будто бы не было никогда... Вино ненависти ко всему новому бросилось в эти старые мудрые головы. Россия и Временное правительство не получили ни совета, ни помощи от военачальников.
С другой стороны, здесь в первый раз генерал Деникин обрисовал программу „реванша” — этой „музыки будущего” военной реакции, которая вдохновляла многих и многих сторонников корниловского движения». (Керенский А.Ф. Прелюдия к большевизму. С. 32). Это уже из добавлений в протокол его допроса следственной комиссией в октябре 1917 года в Гатчине, которые были сделаны Керенским десять лет спустя. Понятно, что сказать то же самое тогда, перед лицом следственной комиссии, затеянной генералами, он не мог.
И там же высказано ещё одно соображение относительно надежды армейских генералов на сдвиг народа вправо от хоть и урезанной,
но демократии, к откровенной военной диктатуре. «Я думаю, — писал Керенский, — гипотеза о том, что Московское совещание доказало, что народные массы могут отойти от Временного правительства, чтобы следовать более правым курсом, была опасной утопией, потому что такие мечты, неспособные привести к результатам, могут лишь вызывать раздражение в массах и усиливать их недоверие к другому сословию». (Там же. С. 57—58). И далее он пишет по поводу генералов и их иллюзии, что кто-то из народа их может поддержать: «Однако никакие уроки, извлечённые из фактов и реальности, не могли разубедить их, и они продолжали шуметь достаточно для того, чтобы сделаться удобным оружием в руках демагогов слева, стремившихся пробудить в массах зверя, который в конечном итоге разбил свою клетку и в бешенстве вырвался на волю». (Там же. С. 58).
Отношение Керенского к «массе», как видим, было в целом то же, что и у правой реакции: этого «зверя» надо держать в клетке. Но «масса»
не пожелала сидеть в клетке. И потому Керенский посчитал восстание «массы» в октябре 1917 года «контрреволюционным».
Московское совещание 12—15 августа не привело к единству армии и Временного правительства. «Менее чем через месяц, — пишет Керенский, — сам глава армии подал пример неповиновения по отношению к вышестоящему — высшей правительственной власти. Таким образом, было подтверждено право каждого, кто носил оружие, действовать по своему разумению». (Там же. С. 89). Понятно, что Керенский
в данном случае имел в виду корниловщину.
Корниловский мятеж
и роль личности в истории
Если авторитет Временного правительства неумолимо падал,
то росту авторитета большевиков посодействовал именно генерал Корнилов. «Корниловщина, — скажет потом В.И.Ленин, — и последующие события, как практические уроки, сделали возможной октябрьскую победу». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 4). И Керенский не зря именно этому событию посвящает целую книгу, написанную им уже
в Америке. Книга так и называется «Корниловский мятеж».
Сейчас многие либеральные «политологи» пытаются представить
(и совершенно бездоказательно) дело так, что большевики силой пришли к власти на немецкие деньги. Но прав Ленин, и с ним нельзя не согласиться в том, что большевиков привёл к власти в значительной мере Корнилов. События, происшедшие в конце августа — начале сентября, вошли в историю под названием корниловский мятеж. Но против кого он был поднят?
Внешним образом события выглядели так. 26 августа Л.Г.Корнилов двинул на Петроград снятый с фронта конный корпус генерала А.М.Крымова, в который входила и так называемая Дикая дивизия, набранная из горских народов Кавказа. Его главной целью было усмирить революционно настроенные массы, разогнать Советы и установить военную диктатуру. В ответ в Петрограде были немедленно сформированы части Красной гвардии численностью до 60 тысяч человек для защиты столицы. Большевики играли ведущую роль в этом процессе. Керенский, объявивший большевиков вне закона, молча «простил» их за прошлое: они оказались единственной силой, способной организовать отпор контрреволюционному мятежу. Эшелоны, шедшие на Петроград, были остановлены практически без вооружённой борьбы: войска были распропагандированы и отказались идти на Петроград. Крымов застрелился. Казаки проследовали к себе на Дон. Но какова во всём этом роль Керенского и Временного правительства?
Вопрос этот до сих пор остаётся неясным. После подавления «мятежа» Керенский, приказал арестовать Корнилова и группу генералов. Они были отправлены в небольшой город Быхов. Однако создавалось впечатление, что их не наказывали, а охраняли от гнева народного. Насколько «сложным» в этой ситуации было положение самого Керенского, говорят его воспоминания, которые написаны, понятно, в своё оправдание. Но и по ним видно: он сознавал, что теряет власть. Керенский не мог опереться ни на революционный народ, который всё больше склонялся на сторону большевиков, ни на армию, вернее, на генералитет, который был настроен смести не только «большевиков», но и «демократию» во главе с Керенским. Ведь если бы мятеж Корнилова удался и «мятежники» вошли в Петроград, то судьба Керенского оказалась бы незавидной. И это стало очевидным в свете тех «приключений», которые он пережил уже после бегства из Зимнего. Но об этом несколько позже.
Генерал Корнилов был костью в горле Керенского. Тому, кто читал книгу Керенского «Корниловский мятеж», очень трудно понять, чего ждал и чего хотел Керенский от Корнилова. С одной стороны, он хотел, чтобы Корнилов вступил в Петроград и навёл «порядок». С другой стороны, он понимал, что это будет конец его власти. И хорошо, если его просто отпустят домой.
Керенский понимал, что Корнилов «помог» большевикам. «Если в какой-нибудь газете нейтральной страны, — писал он, — был бы задан вопрос германскому правительству, не собирается ли оно воздвигнуть на Зигаллее в Берлине монумент победителю России — Ленину? —
то я весьма серьёзно могу заявить, что большевики должны воздвигнуть на одной из площадей прежней России обелиск Корнилову с надписью: „In hoc signo vinces” (Под этим знаменем победишь!)». (Керенский А.Ф. Прелюдия к большевизму. С. 199).
Между Корниловыи и Керенским существовала плохо скрываемая вражда. Корнилов обзывал членов Временного правительства «германскими агентами». А о самом Керенском отзывался так: «Должен сказать вам, что я больше не доверяю Керенскому и Временному правительству. Последнее не имеет силы, чтобы опираться на твёрдую власть, которая только одна может спасти страну. Что же до Керенского,
он не только слабый и нерешительный, но даже неискренний». (Цит. по: там же. С. 218). Вместе с тем Керепский характеризует Корнилова точно так же: «Самый мудрый человек не смог бы разгадать загадочное поведение Корнилова». (Там же. С. 221).
После корниловского мятежа Керенский потерял всякую опору в армии. Не мог он уже открыто травить большевиков: за ними были революционные массы, которые спасли его от Корнилова. Кого ему бояться больше, Керенский не знал. «...Авантюра Корнилова, хотя и обречённая на провал, — писал он, — всё же сыграла роковую роль в судьбе России, поскольку глубоко и болезненно ударила по сознанию народных масс. Это потрясение оказалось тем более сильным, что было неожиданным. Авантюра маленькой группы в воспалённом воображении масс превратилась в заговор всей буржуазии и высших сословий против демократии и рабочих масс. Большевики, которые до 13 августа были бессильны, 7 сентября стали руководителями Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и завоевали там большинство впервые за весь период революции». (Там же. С. 17—18). А в другом месте он замечает: «Авантюра Корнилова была прологом к большевистскому государственному перевороту. Если бы не 9 сентября,
не было бы и 7 ноября». (Там же. С. 277).
Керенский определяет мятеж Корнилова как «авантюру», а Октябрьскую революцию как «переворот». Хотя как достаточно трезвый человек он фактически признаёт, что в сложившейся ситуации власть большевизма была неизбежна. И «социалист» Керенский понимал это почти так же хорошо, как большевик Ленин. «В октябре, — говорил впоследствии Ленин, — было дело так, что мы точно учли именно массовые силы. Мы не только думали, мы твёрдо знали, на основании опыта массовых выборов в Советы, что рабочие и солдаты в сентябре и начале октября в громадном большинстве уже перешли на нашу сторону. Мы знали хотя бы из голосований на Демократическом совещании, что и в крестьянстве коалиция провалена — значит, наше дело уже выиграло». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 349). «Дело выиграло» уже до Октября! А нам говорят: большевистский переворот. «Переворот», который произошёл в ночь с 25 на 26 окитября, только поставил точку после целого периода постепенного перехода власти от Временного правительства к Советам.
«В результате военных неудач, — констатировал Керенский, — в руках руководителей вспыхнувшего в сентябре корниловского мятежа оказалась армия, сильно настроенная против Временного правительства». (Керенский А.Ф. Прелюдия к большевизму. С. 207). Но армия, как известно, оказалась в итоге не у руках Временного правительства и
не в руках «мятежника» Корнилова, а в руках большевиков. И большевики в этих условиях были просто обязаны взять власть. Об этом Ленин и писал в своём письме Центральному Комитету, Петроградскому и Московскому комитетам РСДРП(б) от 12—14 сентября «Большевики должны взять власть». «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, — отмечал он, — большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 239). Должны, потому что их отказ от власти в этих условиях означал бы в силу слабости Керенского добровольную отдачу власти в руки реакционных генералов.
Существует версия, что истеричность Керенского и его слабость была связана с перенесённой операцией по удалению почки. Но это был тот субъективный момент, который придал особую физиономию объективной слабости Временного правительства, которое не могло решить основные задачи революции.
Керенский хотел занять позицию, которая устраивала бы и правых, и левых. Но именно поэтому она не устраивала ни тех, ни других. «Мне трудно, — жаловался Керенский, — потому что я борюсь с большевиками левыми и большевиками правыми, а от меня требуют, чтобы я опирался на тех и на других... Я хочу идти посередине, а мне не помогают». (Энциклопедический словарь юного историка: Отечественная история. — М., 1998. С. 54). «Середина» была обречена.
Кстати, правительство обещало 17 сентября созвать Учредительное собрание. Но обстоятельства складывались так, что оно не смогло собраться ни в сентябре, ни в октябре, а состоялось только в январе 1918 года, когда проблемы мира и земли, которые оно было призвано решать, уже были решены II съездом Советов 26 октября 1917 года.
Кульминация революции:
штурм Зимнего дворца и II съезд Советов
«Октябрьский переворот (24—25 октября), — пишут авторы учебника «История России. XX век», — был осуществлён в Петрограде как по нотам». (История России. XX век. С. 171). Что имели в виду «историки» под «нотами», не совсем понятно, но «переворот» прошёл весьма организованно.
Конечно, то, что произошло в ночь с 25 на 26 октября 1917 года, было вооружённым захватом власти в Петрограде. Но, безусловно, штурм Зимнего дворца, где размещалось Временное правительство, как
он показан в фильме С.Эйзенштейна — не более, чем театрализованное представление. Со стороны большевиков и Военно-революционного комитета, как докладывал Н.И.Подвойский, было «вооружённой силы достаточно». «Вокзалы, телефоны, телеграф — наши. На их стороне — батальон. Есть артиллерия. Нейтральны: 1, 4, 14-й казачьи полки, инженерный полк, Павловское училище, Михайловское артиллерийское училище, кавалерийские полки, артиллерийская кавалерийская бригада, Инженерное училище, самокатный батальон, автомобильная школа, один автобронеотряд, Семёновский полк, измайловцы. Кажется, все существенные. Есть ещё мелкие команды, да они не в счёт». (Это есть наш последний и решительный бой! В 2-х кн. Кн. 2. — М., 1987. С. 268).
Нейтральные военные силы во время восстания оставались нейтральными или перешли на сторону восставших. Таким образом, активных защитников Зимнего оказалось совсем мало. Вот как характеризовал ситуацию один из руководителей Военной организации при ЦК и ПК РСДРП(б), депутат Петроградского Совета А.Ф.Ильин-Женевский: «На вызов Временного правительства явились лишь ничтожные кучки юнкеров разного рода оружия. Было совершенно очевидно, что весь петроградский гарнизон стоит
на стороне Петроградского Совета. Группируя сведения, поступившие ко мне со всех сторон, я составил себе такую картину количества войск, прибывших к Зимнему дворцу на защиту Временного правительства:
1) два отделения Михайловского военного училища;
2) 700 человек юнкеров Петергофской школы прапорщиков;
3) 300 человек Ораниенбаумской школы прапорщиков;
4) три роты (около 500 человек) Гатчинской школы прапорщиков;
5) 200 человек ударного женского батальона;
6) 200 человек казаков.
Всего, по моим подсчётам, выходило около двух тысяч человек. Это была вся та «несметная рать», которую Временное правительство смогло противопоставить Петроградскому Совету. Понятно, что дальше ждать было бы смешно, и Петроградский Совет приступил к активным действиям по свержению Временного правительства и захвату власти в свои руки». (Там же. С. 226).
Понятна ирония по поводу «несметной рати». Но она могла бы стать и приличной силой, если бы эти люди были полны решимости защищать Временное правительство. Однако «несметная рать» начала таять ещё до начала штурма. Солдат, посланный на разведку, доложил, что «всё обстоит благополучно, части, находившиеся в Зимнем дворце, постепенно сдаются». (Там же).
Смешно было ждать! Но ещё «смешнее» выглядела позиция Г.В.Плеханова, который после взятия власти Петроградским Советом написал открытое письмо петроградским рабочим о том, что напрасно они взяли власть! А как же её не брать, если она сама даётся тебе в руки? Большевики были «обречены» на то, чтобы взять власть. И свою реальную обречённость понимал сам Керенский. Власть уже фактически была в руках восставшего народа. И речь шла только о формальной передаче власти
от Временного правительства Петроградскому Военно-революционному комитету, что и было сделано в ночь с 25 на 26 октября 1917 года. Эта передача прошла бы совершенно бескровно, если бы Временное правительство приняло ультиматум ВРК и дало распоряжение «защитникам» Зимнего прекратить всякое сопротивление. Но его и так почти не было.
И гораздо больше крови пролилось бы, если бы делегаты II съезда Советов последовали призыву одного из лидеров меньшевиков Ю.О.Мартова. Вот как пишет об этом очевидец: «Истеричным, хриплым голосом он начал всячески поносить большевиков, называя революционные действия пролетариата „тайным заговором“ и предлагая восставшим рабочим и солдатам образумиться, пока ещё не поздно.
Он призывал делегатов пойти на улицы Петрограда и уговорить восставших разойтись по домам». (Там же. С. 313).
Меньшевики покинули II съезд Советов. Это было поражение.
«Мы ушли, — писал в своих „Записках о революции” меньшевик Н.Н.Суханов, — неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя
с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав всё будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции». (Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3-х тт. — М., 1992. Т. 3. С. 343).
Ю.О.Мартов и Г.В.Плеханов не понимали, что миром дело уже не может кончиться. И если бы даже восставшие поддались уговорам и разошлись по домам, то стоявший под Гатчиной генерал П.Н.Краснов быстро оказался бы в Питере и навёл там такой «порядок», что Нева и каналы Северной Пальмиры окрасились бы кровью. И тут прав тот наш современник, который сказал: если драка неизбежна, то бить нужно первым.
Плеханов, следуя своему догматическому марксизму, считал, что рабочему классу не надо брать власть. Но теоретический догматизм
на деле обернулся практическим предательством. Когда масса пришла в движение, то говорить ей что называется «под руку»: прекратите борьбу, идите по домам — это значит предать народ. Керенский не мог удержать власть. И если бы не революционный народ во главе с большевиками, то к власти пришли бы такие «политики», как генерал Л.Г.Корнилов и генерал А.М.Каледин. А это означало бы откат революции назад, и все жертвы оказались бы напрасными.
С русскими генералами смогли справиться только большевики
во время Гражданской войны. Что касается Каледина, то этот герой Первой мировой и участник Брусиловского прорыва сразу же отказался исполнять решение Временного правительства о демократизации армии. А.А.Брусилов отмечал по поводу Каледина, что ото «потерял сердце и не понимает духа времени».
Плеханов и меньшевики так и не поняли той, по словам Ленина, «революционной диалектики», когда продолжить демократические преобразования могла уже только пролетарская революция. Защитниками Временного правительства оказались лишь юнкера, которые были арестованы, а потом отпущены домой под честное слово, что больше
не станут вмешиваться в происходящую борьбу. В конце концов несколько матросов и красногвардейцев во главе с членом «Полевого штаба ВРК» В.А.Антоновым-Овсеенко вошли во дворец и арестовали министров Временного правительства, которых отправили в Петропавловскую крепость, а потом тоже отпустили домой под честное слово.
Народ, а потом, как выяснилось, и армия оказались не на стороне Временного правительства. Когда речь заходит о людских потерях при штурме Зимнего дворца, то называют обычно 6 человек погибших. И всё это подтверждает, что не произошло никакого военного переворота, а был реализован один из этапов в народной революции. И это, конечно, не было случайностью.
Революция после Октября
Само по себе взятие власти Советами, как было сказано, явилось чисто формальным актом, поскольку народ оказался не на стороне Временного правительства. Но была ещё армия, которая еле-еле удерживала фронт против немцев. И Керенский, не дожидаясь, когда революционные матросы его арестуют, бросился на арендованном у американского посла автомобиле — не нашлось даже своего автомобиля — навстречу армии, от которой он ждал спасения. Насчёт переодевания в женское платье это, конечно, преувеличение. Но переодевание всё-таки было. Однако
не для того, чтобы спастись от революционного народа, а для того, чтобы спастись теперь уже от армии, вернее, от офицеров и генералов. Впрочем, всё это описывает сам Керенский. Поэтому и надо просто дать ему слово. «Мне было предложено переодеться в матросский бушлат, бескозырку, надеть шофёрские очки. Бушлат оказался коротким, слишком маленькая бескозырка едва держалась на макушке. Я считал подобный маскарад нелепым, опасным, но делать было нечего. У меня оказалось несколько минут». (Керенский А.Ф. Русская революция. 1917. С. 362).
Это случилось в Гатчине, которая была в руках революционных солдат и матросов. И Керенский с небольшой свитой оказался практически запертым в гатчинском дворце. «Положение, — как писал он спустя десять лет, — могло спасти только чудо, предельная самоотверженность столь малочисленных защитников Гатчины. Но даже угроза неотвратимой опасности не заставила нас сплотиться, проявить энергию, инициативу, только, сгустив враждебную обстановку, ускорила полный развал. Большинство руководствовалось инстинктом самосохранения. Казаки непрестанно злились на офицеров, обрекающих их на неизбежную гибель; офицеры под злобным натиском симпатизировавших большевикам солдат и собственных казаков всё чаще и чаще задумывались, какой ценой придётся заплатить за спасение собственной жизни, если большевики возьмут Гатчину. Казаки искренне верили, что их предали, видя задержку с прибытием подкрепления. Офицеры не видели необходимости скрывать ненависть ко мне, чувствуя, что я уже не в состоянии уберечь их от озлоблённого народа». (Там же. С. 258—259).
Такова была обстановка. А утром 14 ноября прибыли парламентёры
во главе с П.Е.Дыбенко. «Матросы требуют выдачи большевикам Керенского без всяких условий. Казаки готовы согласиться». (Там же. С. 359). И они согласились: «Казаки купили свободу и право вернуться домой с оружием ценой одной человеческой головы». (Там же. С. 361). Вот тогда-то и явились, как пишет Керенский, «два неизвестных мне человека, солдат и матрос», которые и предложили ему переодеться. От матросов он бежал, теперь матросы его спасают. Но это и говорит о том, что главной и решающей фигурой всей революции был революционный матрос, а не генералы.
Керенский бежал из Гатчины в сторону Луги. Но революция продолжалась. И Ленин прекрасно понимал, что победа Октябрьской революции не окончательна и не бесповоротна. И главное, будет ли она поддержана «мировой» революцией, которая явно задерживалась. Да и революция в России не завершилась Октябрём. Оставался ещё один возможный центр власти — Учредительное собрание, которое Временное правительство так и не смогло созвать. И оно было созвано 5 января 1918 года. А в ночь с 5 на 6 января Учредительное собрание прекратило заседание в 5 часов утра.
Большевиков обвиняют в том, что они «разогнали» Учредительное собрание. «Разгон» выглядел так. Ленин выдал на этот счёт следующее указание: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 477—478).
Учредительное собрание имело в себе контрреволюционную часть. И было бы странно, если бы революция допустила рядом с собой контрреволюцию. На заседании 5 января фракцией большевиков была зачитана декларация, в которой Учредительному собранию было предложено признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и
те декреты, которые были приняты II съездом Советов. Правоэсеровская и меньшевистская часть собрания уклонилась от такого признания, после чего большевики и левые эсеры покинули собрание.
В декларации было сказано: «Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания». (Там же. С. 228). Было заявлено также: «Учредительное собрание в его нынешнем составе явилось результатом того соотношения сил, которое сложилось до Великой Октябрьской революции. Нынешнее контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперёк дороги рабочему и крестьянскому движению». (Там же. С. 227).
В партии эсеров после выборов произошёл раскол на правых и левых, и левые эсеры вошли в Правительство. А правые эсеры полностью перешли в лагерь контрреволюции. И если бы Учредительное собрание осталось в том составе, в каком оно было созвано, то после ухода большевиков и левых эсеров это был бы по сути возврат к двоевластию дооктябрьского периода. Но такое уже было. И не случайно 3(16) января было принято постановление ВЦИК, в котором говорилось, что «всякая попытка со стороны ... какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет рассматриваема, как контрреволюционное действие». (Там же. С. 226).
Решение о роспуске Учредительного собрания не заставило себя ждать, и 6 января оно было принято. Вся власть опять перешла к Советам. «Народ, — говорил Ленин в своей речи о роспуске, — хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам». (Там же. С. 241).
«Демократы» и «социалисты» распущенного Учредительного собрания откочевали в Самару и там конституировались как Комитет Учредительного собрания — КОМУЧ. Они, как и Керенский в октябре-ноябре 1917 года, пытались спрятаться под крылышком белых генералов.
Но генералы только условно могли принять услуги «социалистов» и «демократов». И судьба многих «демократов», бежавших под защиту генералов от «большевиков», как покажет дальнейший опыт Гражданской войны, оказалась трагичной. Члены Комитета Учредительного собрания, бежавшие к «омскому правителю», были перебиты офицерами
во время восстания рабочих в Омске в декабре 1918 года.
Вот как описывает Н.Е.Какурин эти события. «Чернов и некоторые другие члены Учредительного собрания были арестованы. Чернов был освобождён вскоре чехами; ему вместе с некоторыми товарищами удалось бежать, и они были великодушно приняты Советским правительством на его территории, за что вскоре отплатили ему новыми интригами и заговорами; прочих же арестованных и доставленных в Омск членов Учредительного собрания постигла более печальная участь: заключённые в омскую тюрьму, они были самочинно там убиты офицерским отрядом во время восстания рабочих в Омске зимою 1918 г.». (Какурин Н.Е. Как сражалась революция. В 2-х тт. / 2-е изд. Т. 1. 1917—1918. — М., 1990. С. 58—59).
Такова была общая судьба всех довольно многочисленных «демократических» правительств, которые возникали на разных территориях. Их или истребляли белые генералы, а в особенности белые атаманы типа Дутова, Калмыкова, Семёнова, или они служили весьма прозрачной ширмой генеральским диктатурам, поскольку генералы понимали, что им надо быть хотя бы немножко «демократами».
«Демократию» прокламировал «правитель России» адмирал Колчак, который заявил представителям прессы 28 ноября 1918 года, что «государства наших дней могут жить и развиваться только на прочном демократическом основании». (Там же. С. 59). Нынешние «демократы» изображают адмирала Колчака этаким рыцарем без страха и упрёка. Но что творилось под сенью его «демократии»? Тут мы позволим себе пару выдержек из того же исследования Какурина, который, впрочем, сам ссылается в основном на двухтомную работу Г.К.Гинса «Сибирь, союзники и Колчак». Один гражданский администратор правительства Колчака писал: «Незаконность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге”, аресты по доносам, передача гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, — когда это проявляется
на гражданском населении, — начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне не известно ещё ни одного случая привлечения
к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору». (Там же. С. 61).
Главной социальной базой диктатуры Колчака в Сибири могли быть только сибирские крестьяне. Но именно с этими людьми Колчак не находил общего языка. И он боролся с ними путём карательных экспедиций. «Крестьян секли, обирали, оскорбляли их гражданское достоинство, разоряли. Среди ста наказанных и обиженных попадался, может быть, один виновный. Но после проезда экспедиции врагами омского правительства становились все поголовно». (Там же).
Насколько порка была в России универсальным методом «демократического» правления, говорит любопытный факт: у атамана Семёнова
на его штабном вагоне было начертано такое предупреждение: «Без доклада не входить, а то выпорю». Пороли всех — стариков, женщин, детей и прочего звания людей. Доставалось всем: «В городах происходили дикие расправы с представителями демократии и интеллигенции социалистического направления; так, в Канске один из участников переворота 18 ноября повесил на площади городского голову этого города». (Там же).
Такое творилось у Колчака. Не отставал от Колчака и Деникин. Какурин цитирует Г.К.Гинса: «Пьянство, порки, погромы составляли бытовое явление». Другой автор, видный деятель деникинского правительства К.Н.Соколов, пишет: «Правилом было беспрепятственное и систематическое ограбление жителей, в котором принимали участие лица разных рангов и положений». (Там же. С. 78).
А вот что творилось у Юденича, у которого этими делами заправлял дезертировавший из Красной Армии Булак-Балахович. Здесь Какурин цитирует работу М.С.Маргулиса «Год интервенции»: «Людей вешали днём
в центре города на фонарях, причём адъютант Балаховича предлагал казнимым самим вешаться». «Вереницы повешенных украшали все улицы города; на некоторых столбах висело по три человека. В конце концов, против белого террора в городе восстали представители союзников, и тогда Балахович перенёс место своих казней за город». (Там же. С. 81).
Белое движение подорвало самоё себя, настроив против себя крестьянство, которое единственно могло быть его социальной базой и опорой. Нестор Махно со своими «селянами» так потрепал тылы Добровольческой армии, что красным там уже мало что оставалось делать: армия была обречена. И то же самое Колчак, которого «истребили» сибирские мужички ещё до прихода Красной Армии. «Основными движущими силами в Гражданской войне, — пишет Какурин, — явились пролетариат, буржуазия и крестьянство. Последний слой являлся колеблющимся элементом громадного удельного веса, бросавшимся из одной стороны в другую и в конечном итоге определявшим собою окончательное соотношение сил обеих сторон». (Там же. С. 46). Именно репрессивная политика белых генералов и
их «правительств» толкала крестьянство на сторону революции.
А вот что пишет о своих «подвигах» бравый барон Врангель, к которому на службу в Крым побежал «демократ» и «легальный марксист» П.Б.Струве. «Переговоривши с полковниками Чичинадзе и князем Черкесовым, я решил сделать опыт укомплектования пластунов захваченными нами пленными. Выделив из их среды весь начальствующий элемент, вплоть до отделённых командиров, в числе 370 человек, я приказал их тут же расстрелять. Затем объявил остальным, что и они достойны были бы этой участи, но что ответственность я возлагаю на тех, кто вёл их против своей родины, что я хочу дать им возможность загладить свой грех и доказать, что они верные сыны отечества». (Бароны Врангели. Воспоминания. — М., 2006. С. 104—105).
370 душ! Так просто и буднично! Как говорят, не хило. Нынешние поклонники убийц русского народа скажут: что делать, война есть война. Но война-то с обеих сторон. И зачем тогда красных уличать в «зврствах» по отношению к белым. И пускай они приведут хотя бы один такой случай, когда были бы расстреляны сотни простых русских людей. Вот и отлилось им, этим «утомлённым солнцем» в Крыму, откуда дёрнул барон Врангель, оставив на произвол судьбы своих офицеров, которым мест на пароходах не хватило.
И после этого говорят, что «большевики» взяли власть насилием!
О «большевиках» приходится говорить здесь вообще условно, потому что в Иркутске в самом начале 1920 года к власти пришёл «политический центр», состоявший в основном из эсеров, который предал суду адмирала Колчака. Ему вменялось в основном то, что он попустительствовал убийцам членов Учредительного собрания и своих политических противников. Колчак был расстрелян ещё до вступления советских войск в Иркутск, то есть до прихода собственно большевиков.
* * *
Керенский всё время говорит о «демократии», которую он противопоставляет «большевикам». Но эта «демократия», буржуазная демократия, оказалась никому не нужна. Вопрос стоял так: диктатура Корнилова или какого-то другого генерала, или «Вся власть Советам!». Третьего тут было не дано. Меньшевики с эсерами объективно оказались
на стороне контрреволюции. И здесь Плеханов переставал быть марксистом. Не зря Ленин стал уже с апреля 1917 года называть его не «товарищем», а «господином».
«Если мы так легко побеждали наших калединцев, — говорил Ленин, — и создали Советскую республику при сопротивлении, не заслуживающем даже серьёзного внимания, то такой ход событий предрешён был всем объективным предыдущим развитием, так что оставалось сказать только последнее слово, сменить вывеску, вместо „Совет существует как организация профессиональная” написать: „Совет есть единственная форма государственной власти”, — то совсем не так обстояло дело в отношении задач организационных». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 7).
Что было дальше? Хорошо и давно известно, что было после Октября. Но могло ли быть иначе? А этот вопрос уже требует опять-таки конкретно-исторического исследования. Впереди был тяжело давшийся Брестский мир. Началась муниципализация и раздача земли крестьянам. В промышленности усиливался народный контроль. Элементы госкапитализма
по сути не противоречили социалистическим мероприятиям. Ситуация, однако, оставалась открытой, и о ней нужно говорить отдельно.
Версия для печати
