Р.И.Косолапов «Бедная русская идея»

КОСОЛАПОВ РИЧАРД ИВАНОВИЧ, доктор философских наук, профессор Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова. С марта 1976 по март 1986 года — главный редактор журнала «Коммунист».

 

• Статья была ранее опубликована в газете «Московский строитель».

 

1. Есть ли у неё основания

Три слова, вынесенные в заголовок, принадлежат классику отечественной философии Владимиру Соловьёву. Они отнюдь не обидны для русского и россиянина: в нашем родном языке слово «бедный» имеет не одно значение.

Бедность может означать скудость и нищету, а может свидетельствовать и о несчастливой судьбе, «невезучести», суровости бытия при несомненном богатстве. В этом смысле «бедная русская идея», которой и в самом деле решительно не везло, есть прежде всего бесконечно богатая идея, поднимающаяся, как ни у какой другой нации, до вершин всечеловечности.

Владимир Соловьёв освещал «вопрос о смысле существования России во всемирной истории», который и до него, и после него ставили и пытались решить многие. Философ указывал на великий исторический факт выступления Российской державы на международной арене и спрашивал себя: «какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам; каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира?».

Найдётся немало людей, которые сочтут этот вопрос надуманным или же, хуже того, объявят тех, кто его ставит, националистами, шовинистами, великодержавниками и т. п. В самом деле, разве можно без иронии воспринимать выражения типа «австрийская идея», «габонская идея» и др., хотя мы и не думаем неуважительно относиться к народам соответствующих государств? Вспомним: «англосаксонская идея»,

по сути, прикрывала колониальное владычество Великобритании,

а пресловутая «германская идея» оправдывала расизм и безудержную экспансию немецкого империализма, ввергшего человечество в мясорубку двух мировых войн. Так имеет ли объективное основание и может ли иметь моральное оправдание «русская идея»?

 

2. Смердяковы наших дней

С лёгкой руки «перестройщиков»-космополитов расплодилось немало охотников давать уничижительные характеристики русским и славянам, россиянам, всем советским людям. Александр Ципко, делавший вначале научную и политическую карьеру на «идее социализма», а потом «перестроившийся» на погром её, договорился до того, что мы — «народ, спящий умом и сердцем, в сущности не народ, а стадо». «...Русские люди, заражённые учением о классах и неотвратимости коммунизма, — развивал Ципко сей взгляд, — превратились в подлинных чудовищ». Подобные «перлы» и «комплименты» можно прочесть на страницах многих изданий, как будто взявших выгодный подряд на охаивание собственного народа, на внушение ему бердяевской «философии вины», устойчивого комплекса неполноценности. Против этого восстаёт не только оскорблённое чувство патриота, но и трезвый ум гражданина, не теряющего голову в демагогической кутерьме.

Мы «выпали» из современной мировой цивилизации и надо в неё возвратиться, внушала «демократическая» печать. Таков был штамп «перестройщиков», фальшивый от начала до конца. Я достаточно поездил по Западу и знаю, куда нас хотят возвращать.

В современной мировой цивилизации в целом можно выделить два ведущих начала, две доминанты, определяющих всё остальное, — доминанту творчески-гуманистическую и доминанту технико-репродуктивную. Так вот, первая, если уж говорить правду, окрашена в XX веке в основном в российские тона, что, кстати, упорно замалчивается; вторая, связанная с поставленным на поток выпуском техники производства и быта, с индустрией «массовой культуры», окрашена в цвета североамериканские.

Научная и инженерная мысль стратегического полёта (Менделеев и Лебедев, Зелинский и Циолковский, Жуковский и Понтрягин, Курчатов и Королёв, Павлов и Леонтьев...). Симфоническая и оперная классика (достаточно назвать Чайковского и Мусоргского, Прокофьева и Шостаковича, Рахманинова и Скрябина). Живопись — реалистическая (в особенности историческая и жанровая — имён не перечесть), импрессионистская (к примеру, Серов и Врубель) и авангардистская (зародившаяся, по общему признанию, в России). Монументальная человековедческая литература... Всё это гигантское достояние россиян человечеству, цивилизуясь и дальше, впитывать и осваивать ещё много лет.

А русский социализм и русский космизм? Первый дал миру Герцена и Бакунина, Чернышевского и Лаврова, Кропоткина и Ленина, пример планового ведения хозяйства, которое (разумеется, с поправкой на частнособственническую систему) используют все передовые капиталистические страны; второй предвосхитил актуальные теперь, всё обостряющиеся глобальные проблемы современности, необходимость нового мироощущения землян. Спрашивается: кто из чего и куда «выпал»?

Разговоры «специалистов» по «выпадению» в силу понятных причин не вокруг духовно-социальных ценностей, а около магазинных витрин. Мы выпали из современной бытовой, торговой, сервисной «цивилизации» — это так. Нам нужен насыщенный культурный рынок товаров и услуг. Постыдно наблюдать отечественное варварство в этой сфере, позволяющее любому западному обывателю безапелляционно рассуждать о том, до чего-де довела этот бедный народ Октябрьская революция. Ради рынка товаров и услуг нас заставляют ни много ни мало вернуться на три четверти века назад, отдать в частные руки промышленность и сельское хозяйство, восстановить рынок капиталов и наёмного труда. Но можно ли столь безголовно оценивать пройденный путь, знавший разные этапы, и куда мы в результате придём? «Специалисты» по «выпадению» больше бьют на чувства, не стесняясь передёргивать факты и не утруждая себя глубокой думой о будущем. Между тем, осуществление их рекомендаций ведёт лишь к тому, что у нас восстановится отсталый капитализм полуколониального типа, и мы, при всём своём духовном арсенале, докажем только то, чего так опасался Ленин, — что «наш народ совершенно безнадёжно народ дураков». Отставание России, которая останется в далеко не гордом одиночестве, без союзников и друзей, будет усугублено торжеством «демократии». Имеющиеся у нас уникальные возможности будут перехвачены западным капиталом. Но причём здесь «русская идея»?

«Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна», — говорил Смердяков, рисуясь, своей собеседнице в «Братьях Карамазовых». В ответ на возражение, что если бы он служил в армии, и рассуждал бы, и поступал иначе, Смердяков заявляет, что не только не хочет быть военным, но и желает уничтожения всех солдат. «А когда неприятель придёт, — спрашивает недоумевающая Марья Кондратьевна, — кто же нас защищать будет?». — «Да и не надо вовсе-с, — кокетничает Смердяков. — В 12-м году было на Россию нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнего и, хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с». Нынче мы дожили до того, что буквально те же речи лишь с заменой Наполеона на Гитлера, Франции — на фашистскую Германию произносятся также в связи с победой советского народа в Великой Отечественной войне. Кровь закипает в жилах от кощунства. Но приходится сдерживать себя и предупреждать: россиянин, соотечественник, берегись смердяковщины!

 

3. Русская идея без мистики

Владимир Соловьёв рассматривал «человечество в его целом,

как великое собирательное существо или социальный организм, живые члены которого представляют разные нации. С этой точки зрения очевидно, — отмечал он, — что ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя, но что жизнь каждого народа представляет лишь определённое участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, — вот её истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога». Я совершенно согласен с этим утверждением, тем более, что автор мотивирует его как истину, оправданную рациональной философией и подтверждённую точной наукой. Разумеется, будучи атеистом, я считаю ссылку на «план Бога» излишней: опоры на философию и точную науку вполне достаточно, — но считаю полемику в данной связи ненужной, лишь затемняющей суть дела, которая понимается здесь аналогичным образом.

Итак, речь идёт об органической функции, которая досталась славянам русского корня во вселенской жизни. Какое до неё дело нашим смердяковым? Есть ли названная функция искусственная выдумка, плод чванного национального воображения, раздуваемого лишь эгоистическим желанием возвыситься над другими, привносится ли сюда нечто мистическое, идущее от туманных верований, но питающее всё тот же кичливый национализм, или тут есть некие краеугольные основания? Согласитесь, существует немало причин задавать себе этот вопрос, ибо далеко не каждой нации дано играть вселенскую роль.

Обойдусь без мистики. Уникальное положение нашего народа в мире было предопределено уже исключительностью условий, в которых он формировался. Сюда относятся многочисленность родственных славянских племён и их разбросанность по территории Европы, постоянное соприкосновение с соседствующими скандинавами, германцами и угро-финнами, греками Северного Причерноморья и романскими народами нынешней Северной Италии, скифами и сарматами, булгарами и хазарами, татаро-монголами и персами.

Специфика распространения наших предков по лицу Земли состояла в том, что им негде было укрыться и как-то обособиться. Места

их обитания были проходным двором для масс пришельцев с юга и

из глубин Азии, объектом нашествий с Севера и Запада. Это много раз приводило к полному опустошению некогда освоенных и окультуренных областей, но это же воспитывало национальный характер: терпимость, открытость, готовность понять любую человеческую душу, чуткость ко всему доброму и бескорыстие в делании добра людям, доверчивость и беспечность, с одной стороны; свободолюбие, мужество, умение отстаивать Родину, стойкость в борьбе — с другой.

Исторической удачей для древней Руси явилось то, что ей суждено было стать первой наследницей греко-римско-византийской культурной традиции. Именно здесь, на оси Новгород — Киев начиналось раннее Европейское Возрождение, растоптанное в 30-х годах XIII века копытами батыевых орд. Лишь спустя шесть столетий звёздной россыпью талантов блистательного XIX века России удалось подтвердить то, на что она действительно способна.

Впрочем, тот горестный XIII век не был однозначен. Он принёс Руи разорение, но положил начало её миссии пострадать за других, той, от которой она не избавлена по сие время. Не буду подсчитывать число жертв. От этой статистики сердце останавливается. Скажу только, что ни один народ (ни один!) не заплатил за свою и других (не чужую) независимость и прогресс столькими жертвами и лишениями.

С XIII по XX век Россия трижды вставала на пути претендентов на мировое господство. Бывая в Италии и видя творения знаменитого Кватроченто, я всё время думал о том, что же делалось тогда на Руси. Итальянскому Возрождению у нас соответствовало формирование общенационального сознания и собирание сил, что и дало себя знать в Куликовской победе. Страдание за других оставило глубокий след в национальной психологии, способствовало развитию такой её черты, как всемирная отзывчивость, открытая Фёдором Достоевским в творчестве Александра Пушкина.

Известно, что жертва, приносимая во имя другого, может озлобить её приносящего, заставить возненавидеть и того, ради которого жертвуют. Но не так вышло у нас. Чужой боли и чужой беды не бывает — вот убеждение, которое вынес народ из самых страшных испытаний. В нём лишь укрепилась предрасположенность к добру и доверию, даже когда дело касалось вчерашнего врага. Этим как слабостью до сих пор пользуются циники и прагматики, подчас и не догадываясь, что в ней и состоит не постижимая для них и недоступная им сила.

 

4. Русская идея и христианство

Философская традиция связывает «русскую идею» с христианством, и в этом немало верного. Два бессмертных национально-освободительных подвига конца XIV и начала XVII веков связаны с именами пастырей душ Сергия и Гермогена. В пору феодальной раздробленности идеология православия наряду, естественно, с общим языком и фольклором была, пожалуй, самой мощной скрепой и фактором морально-политической консолидации русичей. Однако ограничиваться этим, а тем более делать «русскую идею» инструментом то ли безоглядной апологии православной церкви, то ли проведения отнюдь не российских интересов, значило бы делать новую ошибку.

«Если в философии истории вообще есть твёрдо  установленные истины, — писал Владимир Соловьёв, — то таковой следует считать

то положение, что конечное призвание еврейского народа, истинный смысл его существования существенно связаны с мессианской идеей, то есть, с идеей христианской». Напрасно философ пишет, что это тот случай, когда народ не понял своего призвания, — тем самым невозможно спасти упомянутую «истину». Какая зауженность взгляда и близорукость! Ведь на христианское православие надо смотреть не с докринёрски-богословской позиции, учитывать как языческую, дохристианскую образную систему и психологический склад племён русской народности, так и совмещение, срастание вновь обретённых верований со старыми, составившее весьма своеобразную, затейливую, пёстро окрашенную связь. Более чем странно настраивать нас при таком потенциале духовности на чьё-то там ещё мессианство.

Когда Михайло Ломоносов указывает на сходство древнего многобожия в России с греческим и римским вплоть до второстепенных и «рядовых» божков вроде кентавров-полканов, гигантов-волотов, нимф-русалок и т. д., он, несомненно, свидетельствует об общности народного мировосприятия. Но для философского обобщения русско-славянского духа этого, очевидно, недостаточно. О многом можно только догадываться, не столько научно отслеживая процесс, сколько наблюдая его результат.

Мне представляется, что вся духовная эволюция русского народа так или иначе ведёт к кристаллизации двух существенных черт: во-первых, к отторжению любого абсолютного авторитета — от единого бога-творца до обожествляемой личности: во-вторых, к доминированию идеи, ставшей впервые известной как афоризм учителя Перикла — Анаксагора: «человек есть мера всех вещей». На мой взгляд, это ярко проявилось в «рассмотрении вер» киевским князем Владимиром, который заменил прежнее языческое вероисповедание самым в то время гуманным.

Владимир решительно отверг магометантство, папизм и иудаизм и внял проповеди греческого философа Константина. Ветхозаветному деспотическому единоначалию Яхве-Саваофа он предпочёл очеловеченно-мученическое и демократически-простонародное посредничество Христа. «...Кто распространил царство Иисусово? — Передаёт Ломоносов слова Константина, обращённые к Владимиру. — Сильные ли полки, не терпящие никакого противостояния? Избранные ли военачальники, смыслом, важностию, богатством, долговременным искусством и храбростию страшные во Вселенной? Никак! Двенадцать человек убогие, не знатные, простые, из деревень, из рыбачьих хижин, ни гражданских, ни военных дел отнюдь не знающие люди, предприемлют торжествовать над Царствами, разделяют между собой вселенную; и перешед пески, горы, стремнины и снеги, воюют против бесчисленных народов, наги и безоружны увещевают нечестивых к благочестию, сребролюбивых к убожеству, сластолюбивых к воздержанию; и что ещё больше, опровергают издревле почитаемых идолов, пред лицом жрецов, дышащих ядом ненависти, водружают кресты, и пред ними, умирая, торжествуют». Если даже это легенда, то её суть и пафос как нельзя более подходили уже сложившемуся мироощущению и настрою наших предков.

5. Русская идея и ноосфера

Страдательности, жертвенности, беззаветности российской судьбы совершенно естественным образом, по законам живой диалектики соответствуют универсальная душевная проникновенность и эмоционально-интеллектуальный гуманизм.

Такое не произрастает в обстановке самозабвенного довольства и не вычитывается из книжек, а вырабатывается лишь в горниле жизни. Вряд ли поэтому случайно то обстоятельство, что российская наука первая «дошла» до понимания всепланетного и, более того, космического значения человеческого разума. Наряду с понятиями литосферы (земная твердь), биосферы (всё живое), атмосферы (газовая мантия планеты) в ней появилось понятие ноосферы, целостно-противоречивого слоя научной мысли.

«Мы переживаем в настоящее время, — писал Владимир Вернадский в 30-х годах, — исключительное проявление живого вещества в биосфере, генетически связанное с выявлением сотни тысяч лет назад Homo Sapiens, создание этим путём новой геологической силы, научной мысли, резко увеличивающей влияние живого вещества в эволюции биосферы. Охваченная всецело живым веществом, биосфера увеличивает, по-видимому, в беспредельных размерах его геологическую силу, и, перерабатываемая научной мыслью Homo Sapiens, переходит в новое своё состояние — в ноосферу». Понятно, что предпосылкой этого вывода явилось давно укоренившееся в нашем национальном сознании убеждение в единстве всего человеческого рода, готовность идти по пути его сознательного сплочения в «обобществившееся человечество».

Нам ещё предстоит овладевать поистине безграничным содержанием концепции ноосферы. Как новая геологическая и, очевидно, социальная сила, современная научная мысль таит в себе и новые опасности (изобретение всё более совершенного оружия массового уничтожения, культивирование экологически опасных производств, засорение общественного сознания ложью, использование науки в интересах мафиозно-фашиствующих группировок и т. п.), и чудодейственные возможности. Она качественно меняет прежние представления о соотношении духа и материи, властно требует новой исторической формы философского материализма. Именно как проявление формирующейся ноосферы следует рассматривать восприятие Россией марксизма, его ленинскую ступень, отнюдь не прерывающую развитие отечественной мысли, представляющую её важный и знаменательный этап.

Когда слышишь сейчас хулу и проклятие в адрес ленинизма, поневоле думаешь: до чего же односторонне подчас мыслят люди! В рамках смыкающейся ноосферы, если понимать её как целостность, марксизм-ленинизм отнюдь не антагонист христианскому гуманизму. Более того, он спаситель гуманизма вообще.

Кризис, который пережило христианство в XX веке, был объективно обусловлен. Во-первых, его мифологические содержание и форма не смогли конкурировать с рационалистическим напором естественных, технических и общественных наук. Во-вторых, оно было догматизировано церковной организацией, которая своим бюрократизмом и внутренним разложением шаг за шагом разочаровывала массы. В-третьих, церковь и её кадры, как правило, выступали на стороне консервативно-реакционных сил, против отчаявшихся миллионов «униженных и оскорблённых» и не могли не быть отодвинутыми в сторону в пору следующих друг за другом революционных потрясений. При этом проповедь свободы и человеколюбия, защиты сирого и возвышение трудящегося не только не прекратилась, а, наоборот, стала господствующей. Её на нелицеприятном жаргоне классовой борьбы, ожесточённой толпы, «шершавым языком плаката» осуществляли другие люди, с их иным мировоззрением и изменившимися целевыми установками. Чтобы там ни говорили о перипетиях гражданской войны, коллективизации и репрессий 30-х годов, но бескорыстные коммунисты (их нечестно путать с карьерно-ловчившими «партбилетчиками»), ошибаясь и спотыкаясь («Се человек!»), осуществляли всё ту же очистительную миссию (вполне в духе изгнания торгующих из храма), хотя их клеймили как «антихристов». Те, кто это отрицает, настаивая на своей «правоте» ещё николаевской чеканки, опять раскачивает страну для нового Октября. Конечно, я высказываю тут свою личную точку зрения, отнюдь не навязывая её другим.

Это противоречие жизни надо понять и в него надо вникнуть. Не бездумное воскрешение деления на «белых» и «красных», которым кое-где опять балуют и которое может вылиться в безумное братоубийство, а оценка любой общественной силы с точки зрения её ответственности за народ и за державу — лишь эта позиция соответствует требованиям момента, лишь она спасительна. Печально наблюдать, как, по праву извлекая из тьмы забвения Гумилёва и Ахматову, тут же стараются неправедно растоптать Блока и Маяковского. Уже отпылали костры не только из книг Маркса, Энгельса, Ленина, — бросали в огонь также творения Горького и Фадеева. Остановитесь! Это не русский взгляд на действительность. Это взгляд на культуру с «кочки» мелкого лавочника. «Русская идея» сегодня — это единая ноосфера, это соединение наших святынь. Иначе нам не выжить в мире, как миру не выжить без нас.

6. Жить для других и жить для себя

Природный интернационализм, — им были всегда живы русский народ и его славянские братья, — коренился в таких чертах их жизнеустройства, которые, при всём буйстве теперешнего стяжательского («приватизаторского») индивидуализма, не дают себя уморить до сих пор. Кто называет эти черты общинностью, кто — артельностью, кто — соборностью или коллективизмом. О вкусах на слова спорить не будем, искать же сферы согласия обязаны.

Предрасположенность к поиску оптимальных форм товарищеского и братского общежития — очень характерная черта россиян, находившая самое разнообразное, хозяйственно-трудовое, религиозное, нравственно-утопическое, военно-демократическое (как в казачьих областях) и т. п. выражение. Российский крестьянин без радости вспоминает кампанию раскулачивания и коллективизации, но думать по этой причине, что

он будет с удовольствием, в угоду столичным фантазёрам-«рыночникам» ликвидировать совхозы и колхозы, по меньшей мере наивно. Жизнь берёт своё, пусть грубо и неизящно, но по основному течению уверенно. Примат общественных начал как гарантия коллективного и личного преуспевания и в этом смысле идея коммунизма приняты в народе потому, что он своим чутким инстинктом видит в них прямой путь к сохранению драгоценной самобытности, к избежанию мучительной атомизации общества, обособлений и бесконечной грызни, которыми сопровождается становление капиталистического способа производства.

Марксизм потому и привился на российской почве, что давал научное реалистическое обоснование для кровных черт российского уклада жизни и психологии масс. Многие его вульгарные и прямолинейные сторонники наломали, правда, дров. Они рушили часто то, что могло бы стать годным строительным материалом для нового общества, материалом, прочность которого была обусловлена его эволюционным происхождением, привычностью в быту. Эти потери мог бы компенсировать умный и быстрый научно-технический, социальный и духовный прогресс. Но и он сдерживался. Бросив в мир принцип подчинения экономики потребностям человека, на которых должен основываться хозяйственный план, и начав его энергично осуществлять, мы потом застыли на полдороге. Это не помешало коммунизму, как реальному гуманизму, являющемуся экономическим и технологическим, социальным и нравственным императивом, прослыть «русской идеей» XX века. И нам надо либо энергично подхватить её и вновь деловито, без шараханий вправо и влево продолжить, либо перестать быть самими собой.

Слушая и читая смердяковых нашего времени, поневоле проверяешь себя и думаешь: «Уж не напрасен ли труд предков, веками собиравших, сплачивавших и оборонявших Отечество? Не мёртво ли само понятие Отечества в стране, обуреваемой каким-то приступом самооплёвывания и мазохизма?». Пишу так и потому, что знаю уже ждущих «хозяина»... из Америки. Пишу так и потому, что знаю тех, кому выгодно внушать народу предрассудок насчёт его, якобы, неспособности мудро распорядиться собой и своими ресурсами, начать, наконец, жить для себя.

Какие, мы, однако, мастера, доводить всё до крайности! Такого не может позволить себе ни француз, ни немец, ни американец. А мы не только позволяем, но и изощряемся перед лицом всего света, в том, как бы побольше садануть по собственному национальному самолюбию. Но не довольно ли?! Пора знать и меру. Доведение всего до крайности — наша национальная черта, подмеченная многими — от Фёдора Достоевского до Дмитрия Лихачёва. Это нечто вроде бесконечно длящегося эксперимента на своём собственном организме, — с одной стороны, несомненно, опасного, а то и гибельного, с другой — безусловно, полезного, представляющего собой пробу на выдержку, выявляющего диапазон его возможностей, социально-исторический потенциал. Так что же, вместо того, чтобы делать дело, нам так и продолжать на себе экспериментировать?

Сейчас, в связи с поспешным, без основательного совета с народом введением рыночной экономики зреет угроза окончательной утраты Россией своего национального лица. Законы коммерции с подобными ценностями не считаются, и пластическая операция может быть проведена, скорее всего, по заокеанской методике. Однако и те, кто страстно заинтересован в этом за рубежом, и те, кто подыгрывает им внутри страны, умеют просчитывать лишь близкие выгоды, но не разбираются в более отдалённых последствиях.

Новый, на этот раз ультраимпериалистический передел мира за счёт Советского Союза и союзных с ним государств не осчастливит планету. Напротив, она намного больше потеряет, чем приобретёт. Не станет стимула, толкавшего капиталистические монополии на социальное соревнование, вынуждавшего их поступаться частью прибылей для страхующего буржуазный строй повышения уровня жизни трудящихся.

Не станет мощного противовеса любым притязаниям на мировое господство, политике «с позиции силы», ядерному шантажу и т. п., которые не перестали быть фактором международных отношений, а лишь хитро в них встроены, приобрели внешне пристойные манеры. Не станет, наконец, страны, которая упорно сопротивляется попытке заменить компьютером свой природный интеллект, сознаёт связь времён отечественной и мировой кульуры, не торопится засыпать мёртвым прахом славяно-греко-латинский родник своего народного духа, мешает прагматикам и пошлякам задуть факел Прометея.

Противостоит или же соответствует общечеловеческим интересам радужная самобытность России? Я считаю, что в целом соответствует, и готов с кем угодно поспорить. Во всяком случае, суетливые и суетные решения тут непригодны. Речь ведь идёт не об одной стране, а о грядущем облике мира, и масштаб мышления должен быть не кухонный или кафедральный, не кабинетный или «белодомовский». Всемирно-исторический!

«Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве», — считал Владимир Соловьёв. Так вышло, что этот принцип — гуманистический интернационализм — в наивысшей степени в истории нашей страны и её народов. Мы не можем жить для себя, не живя для других. Живя для других, мы живём для себя, — для русского, советского человека непременным слагаемым благосостояния всегда была незапятнанная совесть. После Октябрьской революции и особенно после Победы в Великой Отечественной войне нам по временам казалось, что осуществляется концепция Третьего Рима. Так ли это на самом деле и стоять ли ему впредь, судить сейчас не берусь. Но что «четвёртому не быти» — уверен. Пусть читатель сам рассудит, насколько «бедна» эта «бедная русская идея».

 

7. Формула спасения

Предлагаемые заметки не могли бы появиться, не живи мы в условиях искусственно созданного общенационального кризиса, возможно, на его пиковой отметке. Будни начала 90-х годов во многом напоминают ситуацию 1917-го. Тогда Ленин соединил три идеи: идею предотвращения империалистической войны; идею предотвращения национальной катастрофы; идею социалистического переустройства общества. Он выступил как гуманист и интернационалист, патриот и демократ,

как революционер, и страна пошла за ним. Аналогичную формулу необходимо иметь и сегодня. Считаю, что без «русской идеи», модернизированной применительно к рубежу XX—XXI веков, составить её нельзя. Духовность (отнюдь не сводимая к религиозности), Народность (предлагающая утверждение социальной справедливости и социального равенства), Державность (означающая высокую ответственность за судьбы нынешних и грядущих поколений соотечественников) должны стать компонентами этой формулы. Остальные додумаем вместе, если ещё не разучились думать.

 

Изм. 1993. № 1(2). С. 45—49.

Версия для печати