В.И.Староверов. Великая антикрестьянская реформа 1861 года
Что и как юбилеем? На исходе минувшей зимы российские, а отчасти и мировые, буржуазные СМИ, обществоведы и политики с антирусским душком пропиарили 150-летие со дня Манифеста императора Александра II об отмене в России крепостного права и прочие его реформы. Они ознаменовали политический отход России от защиты цивилизационной особости её традиционной истории, попытку влить её в русло капиталистического развития Европы. Многочисленные публикации, конференции, интервью историков и политиков почти в унисон юбилеили Манифест, открывший, по словам пламенного адепта буржуазных свобод, «независимого экономиста» Николая Вардуля, «одну из самых светлых страниц российской истории» (Вардуль Н. Александр II или Пётр I? // Московский комсомолец, 19 февраля 2011 г. С. 3). Славили царя-освободителя Александра II, олицетворявшего, по словам того же Вардуля, «исторический прогресс», противопоставляя его носителям «исторического регресса», коими маркировались защитники российской державной самости, они же злостные «диктаторы» Иван Грозный, Петр I, В.И.Ленин, И.В.Сталин.
Политически отконвертировал этого рода оценки президент Д.А.Медведев, утверждая на состоявшейся в Мариинском дворце научно-практической конференции «Великие реформы и модернизация России»: «эпоха великих реформ началась с отмены крепостного права», «открыв России путь к прогрессу и развитию», ибо Александр II и его единомышленники «сделали шаг в будущее».
Юбилейные славословия в большинстве своём кропились ядом антикоммунизма и антисоветизма, особенно в выступлениях упоённых духом буржуазности историков и политиков. Так, заместитель директора Института истории РАН В.М.Лавров косноязычно утверждал: «Старый экономист» Ленин скрывал от мужиков, что почти вся земля им (кем? или кому?) передана за десятилетия рыночно-буржуазной модернизации России». Косноязычие его было намеренным, если судить по утверждениям, будто «преодолев первую русскую революцию.., страна вышла на первое место в мире!», по иллюстрации им «сталинского крепостничества» тем, что в ходе коллективизации крестьяне были «лишены паспортов» (будто они имели их ранее), и по тому подобным перлам лавровского историзма (Беседа с В.Лавровым // Комсомольская правда, 3—10 марта 2011 г. С. 7).
Наиболее наивные историки снисходительно упрекали советский агит-проп, что, в отличие от нынешнего юбилейного елееизвержения, 100-летие реформы было скромно отмечено лишь несколькими публикациями. Отсутствие помпы легкомысленно объясняли недооценкой коммунистами крестьянства, хотя это якобы была «Великая крестьянская реформа». Впрочем, такая расхожая некогда у российских обществоведов аттестация её на сей раз употреблялась редко. Президент недвусмысленно дал понять, что дела полуторавековой давности не просто история России. Они напрямую завязаны на проблемы её капиталистической современности. Выразив надежду, что «Россия XXI века будет свидетельством безусловной правоты реформаторов века XIX-го, — он заявил. — По сути мы продолжаем тот курс, который был проложен полтора века назад».
Заявление Медведева снимает флёр мифологического романтизма, которым долгое время прикрывалась сущность Манифеста 1861 года, позволяет увидеть в нём одно из ключевых звеньев серии российских либеральных реформ, в эволюционном алгоритме якобы неудачно выполнявших в нашей стране задачи, осуществлённые на Западе благодаря его «великим буржуазным революциям».
Мифология эпопеи крестьянского «освобождения». Вюбилейной суете ещё раз проявилась живучесть в мнении российских либералов мифа, будто отмена крепостного права свершилось чуть ли не моментально, «по манию царя» Александра II. На самом деле это феномен длительного действия. Уже в 1803 году Александр I указом о вольных хлебопашцах рекомендовал крепостникам отпускать крестьян с землёй. Но за полтора десятилетия отпущено было всего 0,2% крепостных. Отмена крепостного права по воле Александра I началась с Прибалтики в 1816—1819 годах, то активизируясь, то затухая. К 1861 году крепостными оставались, по разным источникам, 25—40% крестьян, и «освобождались» они 31 год: крепостничество в Калмыкии было отменено только в 1892 году.
Другой миф связан с представлениями о преемственности либе-ральных реформ Александра II, в том числе его Манифеста, с антикрепостнической политикой прочих Романовых. В действительности между характером последней и либеральными реформами были принципиальные различия. Давление на российскую экономику необходимости антикрепостнических преобразований ощущается уже в допетровские времена. Первым уловивший эти потребности был фаворит Софьи князь В.В.Голицин, который начал убеждать её в целесообразности освобождения крестьян с землей, соблазняя, что это увеличит «с лишком по-ловиною доход царский». Начиная спетровских реформ, давление на-растало. Сдерживать его становилось год от года всё труднее. В 1736 году дворянам-фабрикантам была разрешена покупка крепостных для работы не на земле, а в промышленности. Но подневольный труд последних на «посессионных фабриках» оказался малопроизводительным. Всё сильнее назревала необходимость отмены крепостного права, являвшегося главным препятствием первоначальному накоплению капитала как экономическому основанию буржуазного строя.
Тем не менее, Романовы, видя воочию непривлекательные для са-модержавия политические, а для масс социальные плоды первоначального накопления капитала на Западе, всемерно сдерживали это давление. Даже заигрывавшая с Дидро и Вольтером Екатерина II не решалась ослабить сопротивление этому давлению, а напротив, усиливала противодействие. Её законоположения об усилении крепостной зависимости крестьян от помещика имели объективно антикапиталистическую направленность. То же можно сказать о манифесте вольности дворянству Павла I.Александр I указом о вольных хлебопашцах 1803 года распространил право покупки земли на купцов, мещан, подённых крестьян и освобождённых от крепостной неволи. Но подготовленные по его поручению проекты отмены крепостного права по всей России не обеспечивали простор её капиталистическому развитию. Они обещали крестьянам выкуп личной свободы без земли (Н.С.Мордвинов); личное освобождение, но с минимальным наделом земли, выкуп её крестьянином (А.А.Аракчееев); освобождение с неограниченным наделом, но с выкупом его за свои средства в течение 60 лет (проекты М.М.Сперанского и Е.Ф.Канкрина). Но даже в этом виде проекты порождали недовольство основной массы дворянства. А по донесениям тайных агентов полиции, не устраивали они и потенциальных буржуа, не говоря уже о жаждавшем «земли и воли» крестьянстве. А потому были положены под сукно.
Неудачная попытка открыть дорогу буржуазно-демократическим преобразованиямРоссии вылилась в восстание декабристов 1825 года. Оно ещё более насторожило Николая I, усилившего в ответ на него самодержавный абсолютизм. Создав режим полицейско-крепостнического государства, опираясь на поддержку крупных крепостников, он придушил все, в том числе буржуазно-демократические, свободолюбивые веяния. В аграрно-крестьянском вопросе — особенно. Тем не менее нараставшее давление промышленного прогресса колебало даже Николая I. В 1842 году он поручил графу П.Д.Киселёву осуществить подготовку к раскрепощению крестьянства. Такой проект был подготовлен. Однако разразившаяся в Европе буржуазная революция 1848 года напугала царя и побудила его отказаться от намерения освободить крестьян, чтобы не спровоцировать революцию и в России.
К тому же Запад в эту пору ещё в большей степени, чем прежде, от-вращал Россию следовать его примеру. В частности, тем, что его население жило хуже российского. Вот что писал в 1839 году англичан-путешественник, отнюдь не благоволивший России: «В целом... по крайней мере, что касается просто(!) пищи и жилья, русскому крестьянину не так плохо, как беднейшему среди нас. Он, может быть, груб и тёмен, подвергается дурному обращению со стороны вышестоящих, несдержан в своих привычках и грязен телом, однако он никогда не знает нищеты, в которой прозябает ирландский крестьянин. Быть может, его пища груба, но она изобильна. Быть может, хижина его бесхитростна, но она суха и тепла. Мы склонны воображать себе, что если уж наши крестьяне нищенствуют, то мы можем по крайней мере тешить себя уверенностью, что они живут во много большем довольстве, чем крестьяне в чужих землях. Но сие есть грубейшее заблуждение. Не только в одной Ирландии, но и в тех частях Великобритании, которые, считается, избавлены от ирландской нищеты, мы были свидетелями убогости, по сравнению с которой условия русского мужика есть роскошь, живёт ли он средь городской скученности или в сквернейших деревушках захолустья. Есть области Шотландии, где народ ютится в домах, которые русский крестьянин сочтёт негодными для своей скотины».
Свидетельство это было со стороны иностранцев не единственным, что рождало естественные вопросы, стоит ли от плохого российского идти к худшему западному, и тем мирило с язвами крепостничества.
Крымская война 1853—1856 годов обнажила технологическую отсталость России, обострила необходимость промышленной революции. Вместе с тем всем стало ясно, что она невозможна, пока не будут разбиты оковы крепостничества. Зондажи тайных агентов полиции, обследования организуемых министерством внутренних дел по стране экспедиций и комиссий фиксировали нарастание всеобщего недовольства и даже революционной ситуации. Со смертью Николая I, то ли отравившегося, то ли отравленного, появилась возможность снять препоны этому. Воспитанный идеологом западного просвещения Ф.С.Лагарпом в либеральном духе Александр II начал отход от диктовавшейся цивилизационной спецификой российского общества традиционной для его предшественников политики. Он попытался перевести развитие России в русло буржуазной западноевропейской цивилизации.
Третий миф певцов деяний царя-освободителя составляют суесловия, будто его реформы облагодетельствовали крестьянство. На деле он облагодетельствовал класс крепостников, обложив крестьянство выкупными платежами и привязав их к земле на срок, пока эти платежи не будут выплачены, причём с лихвой. Крепостникам были выплачены суммы в несколько раз превышавшие средства, которые потребовались бы крестьянам для выкупа из крепостной кабалы в дореформенные годы. По Манифесту о реформе, без согласия общины, крестьянин не мог получить паспорт и переселиться. Если же паспорт выдавался, то община была обязана выплачивать с большими процентами помещикам деньги за перешедшие от них в её собственность общинные земли. Естественно, община этому противилась, ей невыгодно было отпускать сообщинника. Таким образом, помещикам удавалось через правительство удерживать систему «кабального социализма» в пределах бывших своих владений, сохранять значительные элементы барщины, поскольку при недостатке денег община вынуждена была компенсировать задолженность «отработками». Таким образом, крестьяне были превращены в источник дешёвой рабочей силы для «вольной» работы на помещика. К тому же последний освободился от ответственности за их благосостояние, которую он нёс согласно крепостному праву.
Проиграла и многочисленная разночинная российская интеллигенция. Основу её составлял многомиллионный отряд разорившихся дворян, однодворцев. Не имея крепостных, они от «освобождения» крестьян ничего не получили. Сомнительной оказалась выгода и «третьего сословия». Основным источником рабочей силы для него стала освобождённая от крепости без земли, развращённая бездельем и холуйством дворня. А это были не те трудовые ресурсы, которых требовал процесс промышленной модернизации страны.
Анализируя реформу 1861 года, писатель А.С.Салуцкий заметил: «Главный вопрос — о выборе между общинным и индивидуальным крес-тьянским землевладением — не был решен окончательно, он был лишь отложен на будущее. Пример Европы по-прежнему склонял верховные симпатии к принципу единоличного владения, противоречившему народному правосознанию. И это постоянное раздвоение власть предержащей верхушки между сиюминутной выгодой, насущной политической надобностью и желанием следовать примеру передовой Европы стало своего рода заклятьем русского «крестьянского вопроса».
Ещё один миф составляют мнения российских либералов, будто реформы Александра II дали толчок быстрому экономическому развитию России и она стала возрождаться в качестве ведущей державы мира. Некоторый рост темпов её экономического развития действительно обозначился. Усиление материальной заинтересованности вчерашних крепостных в форме «работы на себя», осознанная частью бывших крепостников необходимость «зарабатывать» своё благополучие более умелым хозяйствованием на земле привели к хорошим практическим результатам: если среднегодовое производство зерна в России в предреформенное десятилетие составило 141 млн. четвертей, то в первое пореформенное десятилетие — 216 млн., то есть прирост составил 46%.
Но в неаграрной сфере «прогресс» был сомнительным. Во-первых, выплаты государства крепостникам, а они составляли 80% выкупной цены, которые крестьяне должны были постепенно возвращать казне с немалыми процентами, превышали возможности государства, и оно взяло ссуды в банках. Чтобы расплатиться с банками, царское правительство продало Аляску и вынуждено было предоставить преференции в России для деятельности западноевропейского капитала. Приток последнего особенно усилился в период управления министров-монетаристов Н.Х.Бунге, М.Х.Рейтерна, И.А.Вышнеградского, С.Ю.Витте. В итоге стремившаяся стать великой державой Россия стремительно превращалась в полуколонию, основная часть её промышленности стала принадлежать англичанам, немцам, французам, бельгийцам. От колониальной участи страну спасла Октябрьская социалистическая революция.
Альтернатива либеральным реформам Александра II. Её необходимо рассмотреть в связи с ещё одним мифом, будто у западоидных либеральных александровских и продолжающих их реформ не было никакой альтернативы, поскольку потребности в промышленной модернизации России были не только срочными, но и императивными.
С лёгкой подачи кинорежиссера С.С.Говорухина («Россия, которую мы потеряли») современные буржуазные российские обществоведы любят, ссылаясь на анализ исторической прогностической альтернативистики, укорять коммунистов в утратах страной по их вине исторических перспектив. Практического смысла в этом, как правило, нет, история всегда осуществляется в одном варианте. Манипулятивный, агитпроповский эффект же, особенно в среде ныне утратившей свои ценностные ориентации отечественнной образованщины, значительный. Отсюда, можно полагать, вытекает любовь адептов буржуазной идеологии млечиных-сванидзе к псевдоисторическим кинопостановкам типа «Имя России», «Суд памяти» и т. п. Но в таком случае не возбраняется и нам напомнить нынешним певцам антикрепостнического Манифеста 1861 года и обеспечивавших его реализацию либеральных реформ, что у них была весомо озвученная тогда же историческая альтернатива. Её ядром могла стать способная на тот момент обеспечить традиционно самобытный путь державного развития России общинно-кооперативная форма его организации.
С середины XIX века она становится одним из основных объектов вни-мания среди феноменов идейной и общественно-политической жизни России. Царизм и его идеологи видели в общине, сохранившей православную традиционность и консерватизм, социальную опору самодержавия. С другой стороны, демократические силы (А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский, народники), напротив, видели в ней хранителя цивилизационной традиционности и почти готовую ячейку организации возможного социалистического строя, способную обеспечить безболезненный, некапиталистический путь развития России. Их поддержал К.Маркс, рассмотрев в письме к В.И.Засулич социально-культурный и политэкономический потенциал российской общины. Он показал и то, в силу стечения каких исторических условий Россия оказалась на перекрёстке судеб, допускающем такой выбор.
Причём речь шла не только о развитии крестьянского сообщества, но о кооперативно-общинном переустройстве всей общественной жизни страны, включая её политический строй. Для этого у основной массы российского населения был тысячелетний опыт общинно-коллективистского взаимодействия, в том числе не только в форме сельской общины, но и организованной по установлениям Сергея Радонежского монастырской жизни (киновии), казацкого товарищества, основанных на вере сообществ раскольников и т. д. Россияне ментально и духовно тянулись к основанному на такой организации образу жизни, о чём свидетельствовал бурный успех артельных и кооперативных форм. За несколько десятилетий Россия вышла на первое-второе (совместно с объединенной англо-шотландской кооперацией) место в мире по массовости кооперативного движения. Кооперативный опыт, в совокупности с общинным, обеспечивал возможность развития социалистического народовластия на принципах трудового и общественного, локального, регионального и общероссийского самоуправления. При определённых условиях это обстоятельство могло обеспечить эволюционный путь развития России, без террора и классовых революций.
Такое некапиталистическое развитие не игнорировало бы неизбежность промышленно-городского развития российского общества и урбанизацию российской деревни. Зато императивная потребность страны в историческом повороте от земледельческих (биологических) производительных сил к индустриально-техническим, и соответственно к пост-индустриальным, была бы осуществлена, можно полагать, более мягко для российской цивилизации.
К сожалению, на тот момент в России не нашлось необходимых по-литических сил, чтобы воспользоваться уникальной и кратковременной возможностью для страны избежать язв капиталистического развития, причём в худшем западноевропейском варианте. Самодержавие в союзе с западоидным либеральным слоем образованных людей сумело отчасти раздробить антикапиталистически настроенную, но политически незрелую разночинную интеллигенцию, отчасти уничтожить её радикальные ветви, казнив или сослав на каторгу их лидеров, а также манипулятивно дезориентировать её основную массу. Рабочий класс ещё только зарождался и не имел осознания своих классовых интерессов. Крестьянство же, хотя и бунтовало, но разрозненно, сеть его общинных организаций не имела общероссийского характера, правящие «элиты» были достаточно опытными, чтобы не допускать этого.
Самодержавно-либеральная политика кнута и пряника для общинного крестьянства. Политика правящих кругов царской России по отношению к крестьянской общинной деревне определялась на протяжении длительной истории, с одной стороны, особенностями геополитического положения России, её природными и социальными условиями, а с другой — своеволием, субъективизмом царствующих особ и господствующих классов. Российское общество практически ничем не ограничивало власть, несмотря на эпизодическую открытую борьбу с ней самого крестьянства и скрытое сопротивление отдельных социальных групп самодержавию.
Такое положение искони складывалось в силу особых географических, природных, хозяйственных, демографических и социальных условий общественного развития, которые в решающей мере определили социально-политическую специфику управления земледелием и крестьянством, коренным образом отличающегося от западных его моделей. Русские произошли от славянских племён, проживавших в Центральной Европе однородной, этнически недифференцированной массой. В VI веке после массового наплыва азиатских насельнников, под нажимом теснимых ими готов значительная часть мирных славянских племён вынуждена была отправиться на восток, где рассеянно проживали финны и литовцы, селясь промеж них компактными группами или же, в свою очередь, вытесняя их.
Географическое пространство нового обитания будущих русских славян отличалось в основном бедными почвами, за исключением южных чернозёмных лесостепных и степных районов, где доминировали воинственные тюркские племена. Характеризовалась новая родина и плохими климатическими условиями, незначительным количеством теплых дней, огромными пространствами. Переход от свойственного ранее славянам скотоводства к земледелию в неблагоприятных условиях явился причиной многих трудностей на протяжении всей истории России. Серьёзные и трудноразрешимые проблемы создавало северное расположение их новой родины, поскольку господствовавшие на южных чернозёмных землях воинственные соседи совершали на них набеги.
В лесной зоне с неблагоприятными климатическими условиями труд-но было делать ставку на экономичное мясомолочное хозяйство, которое требовало высокой урожайности зерновых и других культур. Не спо-собствовала подъёму сельского хозяйства и малочисленность торгово-ремесленного населения, из-за чего сельскохозяйственное производство на Руси ограничивалось самообеспечением семьи. При слабости из-за малолюдства и лесного бездорожья собственного внутреннего рынка нельзя было из-за больших расстояний воспользоваться и внешним рынком, поскольку абсолютное большинство славянского населения оказалось вдали от великих торговых путей или же эти пути были блокированы недружественными народами. Поэтому новопоселенцы рассматривали землю как источник пропитания, а не обогащения. Отсюда и соответствующее отношение к земле и земледелию, которое не способно было обеспечить приличную жизнь. Не имея возможности превратить его продукцию в товар, о приумножении плодородия земли не заботились, тем более что земельные просторы были немеренными.
Поскольку земля не давала богатства, то будущие россияне в значительной степени приспособились промышлять богатствами огромной лесной полосы, особенно тайги. Это изобилие природных богатств не только позволяло жить в относительном довольствии, но и заготовлять «дары леса», торговать ими, особенно пушниной. И только в середине XVIII века в России на этой основе возникает кустарная промышленность, которая ещё лишь через столетие начала перерастать в фабричное производство.
Природные условия развития сельского хозяйства и другие обстоя-тельства вынуждали крестьян трудиться сообща, отказываться от единоличного земледелия; последнее в основном было распространено на чернозёмных землях. В коренной же России крестьянство существовало и развивалось в общине. Последняя была необходимой предпосылкой его трудовой деятельности, поскольку в условиях низкой производительности труда индивид был не в состоянии добыть себе необходимый минимум средств существования. На первичных стадиях развития земледельческого общества индивид существовал лишь как член семьи и естественно сложившейся общности. Община, по словам К.Маркса, сама выступала в качестве «первой производительной силы».
По мере развития производительных сил усложнялась внутренняя структура общины. С переходом от присваивающей экономики к производящей, с развитием земледелия и земледельческого образа жизни создались условия для индивидуализации производства, укреплялась и расширилась хозяйственная роль семьи, повышалась ценность производственно-земледельческого опыта, знания и т. п. Особую роль в ин-дивидуализации земледелия начали играть специализация, обмен продуктами деятельности, отделение организаторских, управленческих функций от производительного труда. Зародившаяся социальная власть (управление) на первых порах существовала внутри общины, она не была отделена от неё, хотя в её самостоятельности была заложена возможность перехода к власти политической, стоящей над обществом.
Русская средневековая община фактически являлась одним из ва-риантов азиатской формы, развивавшейся в условиях относительного многоземелья, территориальной оторванности, распылённости, низкой кон-центрации населения. Позднее община в России претерпевает существенные изменения, становится нормой проведение в ней уравнительных переделов земли. Крестьянская семья получает определённую долю в общем землепользовании, которая меняется по размеру и местоположению. Эти и другие меры усиливали финансово-административные права общины в отношении её членов, что затрудняло выход из общины и консервировало сложившиеся общинные производственные отношения и образ жизни крестьян. Община и её выборные представители выступали органом, регулирующим хозяйственную и бытовую жизнь крестьян.
В ходе реформы 1861 года на первых порах власти покровительст-вовали общине. Но именно тогда уже под положение общины как социального института были заложены законодательные мины, обеспечивавшие превращение её в послушное звено системы самодержавного управления. На неё возложили задачи фиска и контроля за благочинием общинников. Были закреплены аналогичные права и обязанности сельского схода как собрания глав крестьянских дворов, домохозяев, которые избирали сельского старосту.
Но община неожиданно для реформаторов стала бороться за сохранение и развитие у неё функций самоуправления. Историки свидетельствуют, что сельский сход стремился выступать одновременно и в качестве избирательного собрания, назначая должностных лиц и указывая кандидатов для исполнения обязанностей волостных судей; и в качестве органа хозяйственного управления, производя развёрстку податей и оп-ределяя способы взыскания недоимок; и как контрольное учреждение, производя учёт сборщику податей и сельскому старосте; и в качестве учреждения, обладающего судебной властью, лишая, в виде наказания, права голоса отдельных сельчан и постановляя приговоры об отдаче «порочных однообщественников» в распоряжение правительства; и в качестве опекунского учреждения, назначая опекунов и попечителей над личностью и имуществом малолетних сирот и производя учёт и проверку действий этих лиц; и в качестве сословного учреждения с «государст-венным значением», возбуждая перед правительством ходатайства о местных нуждах.
Обнаружив, что либеральные реформаторы пытаются деформировать её сущность и откровенно грабят её, община перешла в оппозицию к власти. Последняя отреагировала на это усилением бюрократического контроля над общинным самоуправлением, введением земских участковых начальников.
В связи с этим, начиная с 80-х годов XIX века в российской деревне стала явственно нарастать социально-политическая напряжённость. В ходе революции 1905—1907 годов община была активно использована крестьянами как «аппарат для воздействия на помещичьи усадьбы», что повлияло на коренное изменение политики самодержавия и помещиков по отношению к ней. Они перестали покровительствовать ей, взяв курс на уничтожение общины как демократического института крестьянства.
Попытка либералов трансформировать крестьянство в класс мел-кобуржуазных товаропроизводителей. Уничтожить общину можно было только путём замены общинного землевладения единоличным, участковым, перевода земледельцев на последовательно капиталистический путь развития. Эти цели и преследовала Столыпинская аграрная реформа, являвшаяся логичным звеном в серии начатых реформой 1861 года либеральных трансформаций традиционной России и вместе с тем реакцией верхов на участие крестьян в революции.
В соответствии с указом Николая II от 5 октября 1906 года «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных сословий», подготовленном П.А.Столыпиным, крестьянам разрешалось получать паспорта без согласия «мира», то есть общины. Отменялись и ограничения в приёме крестьян на работу, им разрешалось свободное избрание места жительства и профессии, давались и другие права. В соответствии с другими указами царя разрешался выход крестьян из общины с закреплением находящейся в фактическом их использовании надельной земли в качестве частной собственности. При этом за отделившимися крестьянами сохранилось право пользоваться общинными сенокосами, лесом, равно как и неперераспределяемыми угодьями: мирской усадебной землёй, выгонами, пастбищами. Поощрялось хуторское расселение. Выдавались льготные ссуды «Крестьянским банком» для покупки из казны свободных земель. Предоставлялись льготы для переселения крестьян из Европейской части России в Сибирь и т. д.
Безусловно, Столыпинская реформа имела под собой определённое основание: развивавшийся в России капитализм не мог не затронуть крестьянина. Укрепившийся в городах и промышленных и полупромышленных селах капитализм, индустриальное развитие создавали уже иное, внеобщинное, городское умонастроение, характерное иным уровнем самосознания и индивидуализации. Зажиточные крестьяне и бедняки после отмены крепостничества меньше всего экономически были заинтересованы в выходе из общины: первые из-за того, что в пореформенной деревне получила огромное распространение внутриобщинная аренда земли, которая перераспределяла пашню и луга в пользу крепких хозяев, а душевое, уравнительное общинное налогообложение было выгодно сильным арендаторам, которые на деле увеличили свои наделы в полтора-два раза. Поскольку наряду с этим происходило частичное переложение податей с богатых на бедных, бедняки не в состоянии были провести обустройство на новом месте, не могли и продать на хуторе свой труд зажиточному крестьянину или сдать в аренду землю. Столыпинская реформа превратила крестьянскую землю в товар, выбросила её на рынок и заставила бедняков пустить в оборот свой последний, родовой капитал. Около половины бывших общинников выделились только для того, чтобы продать свой надел, освободиться от землепашества и налогообложения и вместе с семьей переселиться в город. 83—85% их из-за спешки даже не успели свести свои наделы к одному месту.
Несмотря на активно проводимую Столыпиным и либералами аграрную реформу с целью разрушения общины и создания социальной опо-ры царистско-буржуазному строю в лице частных землевладельцев, раз-рушить её капитализм не сумел. Именно община со своим мирским са-моуправлением облегчила организацию крестьян для борьбы не только против помещиков, но и белогвардейцев и интервентов, обеспечила в зна-чительной мере установление Советской власти, а впоследствии — проведение коллективизации. Так получилось потому, что община оставалась законодателем образа жизни, исторически сложившихся сельских отношений и их структуры, установок и ценностей. Она приобрела своё вто-рое дыхание в колхозной форме организации аграрно-сельского бытия.
Насколько завязана реформа 1861 года на проблемы российской современности? Как отмечал в своём выступлении на конференции в Санкт-Петербурге президент Медведев, дела либеральных реформ 150-летней давности завязаны на проблемы российской современности напрямую. Своим заявлением он впервые чётко обозначил капиталистический характер контрсоциалистического переворота, произведённого в нашей стране правящими либералами в последние два десятилетия: его предшественники на сей счет усердно пытались наводить тень на плетень, чтобы закамуфлировать классовый буржуазный характер проводимой ими политики. Но этим и ограничивается позитив его заявления. По существу дела, он крупно ошибается или, как говорится, слабо владеет вопросом.
Президент безусловно знает, что проводимые им и его либеральными коллегами преобразования уничтожают остатки российского крестьянского сословия, и в этом смысле преемственность нынешнего государственного курса по отношению, скажем, к столыпинской политике несомненна. Можно согласиться и с тем, что нынешние либералы продолжают проложенный полтора века назад и прерванный Октябрьской революцией курс на неоколониальное подчинение нашей страны западному капиталу, ибо доля его в российской экономике и зависимость её от зарубежного импорта год от года растут. Да и территориальные уступки России зарубежным странам имеют однотипное сходство с давней продажей Аляски.
Много ещё исторических аллюзий* обнаруживается при сравнении дореволюционного и современного курсов капиталистического развития нашей страны. Сходство обнаруживается даже в алгоритмах тогдашних и современных либеральных преобразований: как тогда, так и сейчас российские либералы сначала делают что-либо, руководствуясь субъ-ективными соображениями идеолого-политической целесообразности, и только потом подводят под сделанное законодательное или проектно-экономическое обоснование. Сходство этих исторических аналогий выражает сущностную пагубность либерально-буржуазной теории и практики общественного развития дореволюционной и современной России. Тем не менее опрометчиво и неверно говорить, что, «по сути, мы про-должаем тот курс, который был проложен полтора века назад». Принципиально несхожего в этих курсах не меньше, чем исторических аллюзий их преемственности.
Начать с того, что проложенный александровскими реформами курс либеральных преобразований при всех его изъянах выражал переход от менее высокой стадии социально-экономического состояния российского общества к более высокой, то есть характеризовался качествами его исторического прогресса. Тогда как современный курс их знаменуется системной и устойчивой социально-экономической деградацией страны.
Царское правительство при всем его покровительстве западным бур-жуазно-экономическим веяниям ограничивало либеральный подрыв цивилизационных основ культуры, образования и т. п. её сфер, в результате чего в России развились великая литература, музыка, театр… Современная либеральная политика в этих сферах, отдав их на растерзание шоу-бизнесу, породила лишь бездуховную попсу, масс-культуру, массу невежественной образованщины.
Даже при ошибочной экономической политике дореволюционные ли-беральные реформаторы реально проводили линию обеспечения национальной безопасности России, повышения её веса в мировых делах. Знаменитая фраза А.М.Горчакова «Россия сосредоточивается» имела существенное позитивное наполнение. Международная и внутренняя политика современных же либеральных модернизаторов характеризуется бесконечной цепочкой акций сдачи геополитических позиций и ослабления оборонной мощи страны.
Можно ещё долго перечислять принципиальные отличия практики дореволюционных либеральных реформ и практического курса буржуазного передела России современными либералами. Этот курс хаотичнее, бестолковее, пагубнее, и эти различия являются следствием управленческой некомпетентности и социально-политической ущербности правящей ныне либеральной «элиты».
Тупики российского либерализма и выход из него.Обращаясь снова к форме исторического прогностического анализа, заглянем оком в наш современный день, который могла бы обеспечить Советская Россия, которую мы потеряли двадцать лет назад, и сравним его с показателями реального дня современной буржуазной России.
Не будем брать период горбачёвской перестройки, он уже характеризовался развалом социализма и советизма. Но за предшествовавшую четверть века развитие России примечательно её последовательным (даже в пору «брежневского застоя») ростом экономики, в том числе сельской, благосостояния людей, социальной инфраструктуры, образования, культуры. Происходил успешный переход от мобилизационного, обусловленного военными и иными объективными обстоятельствами, алгоритма развития российского общества к самоуправлению не только в общественных, но и в производственных делах. Став великой державой, СССР успешно крепил свою внешнюю и внутреннюю безопасность, его развал был результатом в первую очередь предательства верхов и диверсионной деятельности внешних и внутренних врагов социализма.
Поскольку предыдущий опыт советского развития свидетельствовал, что в главном и основном народнохозяйственные социально-экономические планы, несмотря на те или иные просчёты, страной выполнялись, то даже при сохранении темпов роста «брежневского застоя» за последние 20 лет, как и прогнозировалось в прогнозах развития до 2010 года в стране:
— материальная мощь реального экономического потенциала выросла бы в 4—5 раз. Но сегодня она составляет менее 40% к уровню 1990 года, её ВВП надут в основном финансово-спекулятивным воздухом, что сделало страну игрушкой мировой конъюнктуры;
— каждая семья стала бы жить в отдельной благоустроенной квартире. В настоящее время чуть ли не половина населения живёт в стеснённых условиях и треть его не имеет перспектив вообще приобрести постоянную крышу над головой;
— всё население до 30 лет получало бы бесплатное обязательное качественное высшее образование. Ныне несколько миллионов детей школьного возраста вообще не учатся, а высшее образование многим в силу его платности становится недоступным, да и качество образования начинает желать лучшего;
— всё трудоспособное население было бы профессионализированным и квалифицированным. Сейчас система начального профессионального образования полуразрушена и планируется её ликвидация, и вообще индекс человеческого развития в России из первого десятка мирового рейтинга стран переместился в когорту рейтингов слаборазвитых стран. И т. д. и т. п.
Что касается свобод, об успехах в обеспечении которых возглавляемым им либеральным режимом власти с гордостью говорил президент Медведев в упомянутом выступлении, то они в современной России избирательны и во многих областях жизни, в первую очередь в экономике, доступны немногим. Предполагавшийся советскими прогнозами переход от мобилизационной экономики к производственному и общественному самоуправлению сделал бы в социалистической России эти свободы обыденной реальностью.
Версия для печати
