А.Ю.Кожевников. «И этот язык — русский».

Размышления о прочитанном

Историческое прошлое русского народа являлось на протяжении столетий не только объектом научных исследований, но и поводом для острых общественно-политических дискуссий. «Русский вопрос» становился своеобразным «камнем преткновения» в программных документах, в деятельности различных политических движений и партий. Для отечественных учёных-гуманитариев и писателей XIX столетия судьба русских, их культурное и социальное положение были одной из ведущих творческих тем.

Русские трудовые массы выдвигали из своей среды вождей — революционных организаторов и идеологов, многие из которых напрямую связывали задачи социальной борьбы с национальным освобождением народа. Были среди социалистических теоретиков и сторонники сугубо нигилистического подхода к национальному (в том числе и к русскому) вопросу, рассматривавшемуся ими в качестве второстепенного, даже идеологически неприемлемого. Язык, культура, многовековые традиции русского народа порой обозначались как «пережитки» буржуазного общества, мешающие скорейшему построению безнационального бесклассового будущего. Подобная позиция всегда вызывала резкое осуждение со стороны подлинных патриотов-интернационалистов, для которых насущные задачи освободительной борьбы были неотделимы от демократических и культурных традиций своего народа. Наиболее яркий пример такого патриотического отношения к революционному прошлому, культуре и потенциальным возможностям русских трудовых масс — известная статья В.И.Ленина «О национальной гордости великороссов» (1914 г.). Рассматривая историю революционного движения в России до Октября 1917 года, видимо, можно говорить о существовании в нём двух противоположных подходов к социалистическому решению «русского вопроса»: революционно-патриотического, интернационального — с одной стороны, и национал-нигилистического, «левацкого» — с другой. С особой силой противоборство этих двух подходов проявилось в первые десятилетия Советской власти, в процессе национально-государственного и культурного строительства.

В новой книге известного российского учёного-историка, профессора А.И.Вдовина «Русский народ в XX веке» (М., 2013. — 624 с.) рассматриваются проблемы социально-политической истории русских в советский период. На основе широкого круга источников и современных исследований автор монографии предпринял попытку показать наиболее полную картину исторического развития самой многочисленной нации СССР, России в условиях формирования нового социалистического строя. Не со всеми оценками и выводами автора можно согласиться. Пожалуй, своих наивысших достижений русский народ пока достиг в XX веке, в годы существования СССР.

Но сейчас мне хотелось бы обсудить один вопрос, опираясь на исследования А.И.Вдовина: об отношении к языку русского народа. Особое внимание в его работе уделяется вопросам национальной политики СССР 1920—30-х годов и связанной с ней внутригосударственной и внутрипартийной борьбой. «Русский вопрос», решение которого позволило бы определить в новых условиях положение русских как главного национального ядра, объединяющего интернациональную семью народов, стал предметом острых партийных дебатов именно в эти годы. Дискуссии велись на протяжении первого двадцатилетия Советской власти и касались различных аспектов общественно-политической жизни: национально-государственного строительства, культурного развития народов СССР, нравов, быта, традиций. С особой остротой в эти годы встал вопрос о статусе русского языка, о чём подробно изложено в новой монографии учёного.

Стратегия скорейшего развития мировой революции, которой придерживалось большевистское руководство до и сразу после победы Октября, дала жизнь теориям об окончательном решении языкового вопроса в условиях победы пролетариата во всемирном масштабе. Главное место среди подобных теорий принадлежало учению о языке, сформулированному в 1923—1924 годах академиком Н.Я.Марром. Это учение тогда было провозглашено «единственно правильным» и «марксистским» и оставалось таким вплоть до начала 1950-х годов, когда подверглось резкой критике в работе И.В.Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», а сам учёный был объявлен вульгаризатором марксизма. Марр полагал, что появление единого мирового языка будет обусловлено процессом международной экономической интеграции, как прямого следствия скорой победы мировой пролетарской революции. Подобно тому, утверждал академик, «как человечество от кустарных разобщенных хозяйств и форм общественности идёт к одному общему мировому хозяйству.., так и язык от первоначального многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку» (см.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 91).

Как отмечает профессор А.И.Вдовин, учение Марра получило весомую поддержку у части высших партийных кругов, и даже после его смерти (1934 г.) долгое время навязывалось его последователями как единственно приемлемое для советской науки. Активным сторонником данной лингвистической концепции был Н.И.Бухарин. В своём выступлении 6 апреля 1931 года на 1-й Всесоюзной конференции по планированию научно-исследовательской работы он подчёркивал: «При любых оценках яфетической теории Н.Я.Марра необходимо признать, что она имеет бесспорную огромную заслугу как мятеж против великодержавных тенденций в языкознании, которые были тяжёлыми гирями на ногах этой дисциплины» (см.: там же. С. 92). Если вспомнить о той откровенно русофобской идеологической линии, которую проводил Бухарин в своих публикациях 1920-х годов (самый яркий пример тому — обвинение С.А.Есенина и некоторых других крестьянских поэтов в «русском национализме»), то, по мнению бывшего «левого коммуниста», русский язык и русское языкознание также должны были рассматриваться как «великодержавные тенденции» в науке и национальной политике, унаследованные от «проклятого прошлого». Левацкие и оскорбительные для русского народа («нации Обломовых», по выражению Бухарина) взгляды бывшего «любимца партии» будут осуждены в редакционной статье «Правды» в 1936 году.

Ещё одним образчиком экспериментаторства в деле создания «языка будущего» стало внедрение в Советской России эсперанто. Этому искусственному языку, созданному в 1887 году Л.Заменгофом на базе европейских грамматических и лексических элементов, обучали на добровольной основе. Однако были случаи его преподавания и в приказном порядке. Историк А.И.Вдовин приводит в своём исследовании характерный пример: «По воспоминаниям бывшего красного латышского стрелка, комиссара полка имени Степана Разина 25-й Чапаевской дивизии, во время Гражданской войны существовало глубокое убеждение о грядущей мировой революции… Естественным образом возникал вопрос, на каком языке бойцы Красной Армии будут общаться с народами Западной Европы. И вот в 1921 году приказом по армии, в которую входила 25-я дивизия, было предписано всему личному составу изучать эсперанто под ответственность комиссаров частей» (см.: там же. С. 94). Несмотря на некоторые успехи в изучении языка красноармейцами, это нововведение широкого распространения не получило.

Однако стратегической линией в языковой политике должен был стать взятый в конце 1920-х годов  курс на латинизацию русской письменности, а также алфавитов грузинского, армянского, еврейского и ряда других языков народов СССР. Разработчиками данного проекта, реализация которого позволила бы «сблизить» советских трудящихся с западноевропейским пролетариатом, были учёные-языковеды Всесоюзного центрального комитета нового алфавита (ВЦКНА) и руководство наркомата просвещения. «В ноябре 1929 года, — поясняет А.И.Вдовин, — по инициативе Наркомпроса РСФСР была создана специальная комиссия по разработке вопроса о латинизации русского алфавита… Возглавлял комиссию Н.Ф.Яковлев. На первом же заседании 29 ноября комиссия приняла „тезисы” председателя, в которых, в частности, отмечалось, что „русский гражданский алфавит в его истории является алфавитом самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма”, что алфавит этот и после его частичной реформы в 1917 году „продолжает оставаться алфавитом национал-буржуазной великорусской идеологии”, что в настоящее время он „также служит главным препятствием делу латинизации, как других национальных по форме алфавитов (еврейский, армянский, грузинский и т. д.), так и графики, построенной на основе кириллицы (белорусская, украинская, восточно-финские и др.)… Международный алфавит на латинской основе мыслился как „шаг на пути к международному языку”» (см.: там же. С. 96).

На заключительном заседании в январе 1930 года комиссия принимает постановление, в котором отмечалось: «Русский гражданский алфавит является пережитком классовой графики XVIII—XIX веков русских феодалов-помещиков и буржуазии… Он до сих пор связывает население, читающее по-русски, с национально-буржуазными традициями русской дореволюционной культуры».

По мысли авторов документа, переход на латинский алфавит «окончательно освободит трудящиеся массы русского населения от всякого влияния буржуазно-национальной и религиозной по содержанию дореволюционной печатной продукции». Отвергая обвинения противников языковой реформы в том, что она разрушит 200-летнюю традицию русской культуры и, в конечном счёте, приведет к её деградации, Н.Ф.Яковлев в одной из своих статей указывал, что разрыв с «традицией феодально-помещичьей и буржуазной культуры» послужит началом «расцвета русской национальной культуры с пролетарским содержанием» (см.: там же). Таким образом, предполагалось подвергнуть коренному пересмотру и даже осуждению все многовековое русское культурно-языковое наследие. Сторонники латинизации игнорировали и такой весомый аргумент оппонентов реформы, как необходимость сохранения русского алфавита — единственного, на котором было издано Собрание сочинений В.И.Ленина. Исходя из этого, упразднение кириллической письменности существенно затруднило бы работу по пропаганде идей марксизма-ленинизма среди народов СССР. Однако проводники новой языковой политики были непреклонны: переход на латинский алфавит предполагалось осуществить в течение первой пятилетки.

Следует отметить, что политика латинизации письменности советских народов, проводившаяся почти десятилетие, к концу 1920-х годов рассматривалась её проводниками уже как необходимая государственная мера, направленная на «окончательное» решение национального вопроса в СССР. К маю 1930 года на новый алфавит перешли 36 языков народов Средней Азии, Северного Кавказа, началась работа по переводу на латинскую графику монгольской, еврейской и ассирийской письменности, языков малочисленных народностей Севера. На очереди стоял вопрос о латинизации русского гражданского алфавита, об отказе от кириллицы как «идеологически чуждой социалистическому строительству формы графики». Однако эти планы экспериментаторов от языкознания были внезапно нарушены.

26 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление «О латинизации», в котором указывалось: «Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита» (см.: Сойма В., Комиссаров В. Неизвестный Сталин. — М., 2013. С. 366). Таким образом, в документе было чётко обозначено отрицательное отношение партийного руководства к намечавшейся «реформе». Но решение Политбюро, принятое под грифом «строго секретно», не было тогда предано огласке и, следовательно, не являлось директивным. Работа комиссии Яковлева продолжалась. Продолжались и нападки в печати на русскую графику, хотя уже и не в таких оскорбительных тонах, как несколько месяцев назад. На проведение языкового эксперимента тратились большие государственные средства. Руководство страны решило положить конец этой пагубной практике. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О реформе русского алфавита» от 5 июля 1931 года гласило: «Ввиду продолжающихся попыток „реформы” русского алфавита, создающих угрозу бесплодной и пустой растраты сил и средств государства, ЦК ВКП(б) постановляет: воспретить всякую „реформу” и „дискуссию” о „реформе” русского алфавита» (см.: там же. С. 367).

Между тем, процесс искусственного внедрения «языка будущего» в советских республиках и автономиях вызывал всё более активное неприятие у местного населения. Вскоре в языковой политике чётко обозначится противоположная латинизации тенденция. Об этом подробно рассказывается в книге А.И.Вдовина: «Латинизация письменности народов СССР достигла своего пика в 1931—1932 годах, когда было латинизировано несколько кириллических алфавитов и появились предложения латинизировать кириллическую письменность восточных угро-финских народов и чувашей. В ноябре 1932 года Совет Национальностей в целом одобрил эти планы. Однако уже через два месяца от этих планов отказались. В январском номере журнала ВЦКНА за 1933 год утверждалось: „Сегодня мы можем сказать, что тяжкий труд латинизации уже завершен…”... Предстояло усовершенствовать и упорядочить „терминологию, орфографию, создавать письменные языки, словари и грамматики”. При этом осуждалось ранее проявлявшееся в такой работе стремление избегать русских терминов, „использовать любые другие иностранные слова или выражения, но ни в коем случае не русские”. Объяснялось это сложившимся в определённых кругах негативным отношением к русскому языку как языку русификации. В условиях побеждавшего социализма такое отношение становилось анахронизмом. „Остался ли русский язык для нерусских народов тем же самым после революции, каким он был и до нее? — спрашивал С.М.Диманштейн (советский публицист, директор Института национальностей при ЦИК СССР. — А.К.) и отвечал: — Нет, не остался. Во-первых, на этом языке нерусские добровольно приобретают многое из того, что имеет великую ценность… Подлинники трудов Ленина и Сталина и все основные документы революции появились на русском… Русский язык имеет теперь другое классовое содержание”» (см.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 98).

Как отмечает далее профессор, «продолжающиеся нападки на русский язык выглядели теперь как нападки на революцию и Советское государство. Более того, предлагалось осудить само увлечение „бесконечным разделением наций” и созданием литературного языка для каждой этнической группы. Некоторым из них следовало бы использовать литературный язык более крупной родственной национальности и русский язык. Предлагалось учесть требования многих родителей: „Не навязывайте нам наш прежний язык. Не заставляйте наших детей становиться такими же беспомощными, как и мы”. По существу, в начале 1933 года впервые со всей определенностью прозвучали доводы в пользу этнической консолидации...» см.: там же).

Постепенно набирал силу процесс делатинизации. Одним из первых шагов в этом направлении стало предложение первого секретаря Татарского обкома ВКП(б) М.О.Разумова о переводе татарского алфавита с латиницы на кириллицу летом 1933 года. Предложение было вынесено на обсуждение и принято абсолютным большинством голосов на ближайшем пленуме обкома. Однако сторонникам латинизации посредством сложных бюрократических ходов это решение удалось отменить. Разумов, переведённый на должность первого секретаря Восточно-Сибирского крайкома партии, продолжал отстаивать идею делатинизации национальных языков, призывая к переводу на кириллицу алфавитов малочисленных народов Севера. Формальным поводом для этого послужила книга латиниста И.Хансуварова «Латинизация — орудие ленинской национальной политики», в которой автор, говоря о необходимости латинизации якутской письменности, по традиции обрушился на русский «великодержавный» алфавит: «Якуты сразу же отбросили всю эту русификаторскую письменность. Уже в 1917 г. языковед — студент Новгородцев разработал свой алфавит на латинской основе… Правда, и здесь без борьбы дело не обходится: отдельные националистически настроенные интеллигенты-якуты вместе с великодержавными шовинистами русскими из чиновничества и русской интеллигенции пытаются протащить и закрепить русский алфавит» (Хансуваров И. Латинизация — орудие ленинской национальной политики. — М., Партиздат, 1932. С. 28).

Резкую отповедь подобным взглядам Разумов дал в своём выступлении на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 года. Партийный секретарь указывал на абсурдность обвинений сторонников русской письменной графики в «шовинизме» и «миссионерстве»: «Я не понимаю, почему в книжке Партиздата те, кто за сохранение уже существующего для якутского языка алфавита, общего с русским, являются националистами и шовинистами, а те, кто борется за сближение с алфавитом французов и итальянцев — являются интернационалистами. Разговор о миссионерском характере русского алфавита в условиях пролетарской диктатуры — это совершенно несуразная вещь». У оратора вызвало недоумение и другое положение, содержащееся в книге Хансуварова, — о необходимости латинизации самой русской письменности, как главного «препятствия» на пути сближения народов. Разумов прокомментировал это так: «Тут товарищ Хансуваров явно зарапортовался… Он явно скорбит о том, что и в русском языке до сих пор письменность не заменена латинской. А кому и для чего это надо? В чём преимущества латинского алфавита перед русским, на котором созданы огромные культурные ценности страны Советов? Во имя каких „принципов” надо предпринимать гигантскую работу по смене алфавитов, от которой кроме ущерба советской культуре ничего ждать нельзя». В доказательство правоты своих слов секретарь крайкома привёл пример малочисленных народов Восточной Сибири: «На нашем Севере около пятнадцати национальностей, и некоторые из них, как например тафалары, ненцы, долгане, насчитывают всего по 1—2 тыс. душ. Спрашивается: зачем им латинский алфавит? Не проще ли для письменности этих народностей взять за основу русский алфавит, чтобы облегчить трудящимся северных национальностей овладение письменностью обоих языков — родного и русского?».

На недоуменную реплику делегата Г.И.Бройдо «почему легче?» Разумов парировал: «Без этого невозможен действительно культурный подъём национальностей Севера». (XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. — М., Партиздат, 1934. С. 215). Это выступление на съезде отчётливо показывало, что «маятник» языковой политики пошёл в другую сторону.

Но вернёмся к книге А.И.Вдовина. Как же развивались события в языковой сфере дальше? Вначале обратимся к событиям предыдущего, 1933-го года. Историк пишет: В том «году, в октябре месяце, комиссией под руководством М.И.Калинина было принято решение о замене латинского алфавита у малочисленных народов кириллицей. По настоянию Н.Я.Марра грузинский и армянский алфавиты тогда же было решено не менять. Вернувшись с заседания этой комиссии в Ленинград 15 октября, Марр заявил спешно созванным сотрудникам:

„Имеем неотложное задание — „латиницу” у более сорока советских народов заменить русским алфавитом”. Во время заседания Учёного совета Марру вручили письмо от Л.П.Берии. „Будете в Москве, звоните товарищу Сталину, он Вас примет”, — значилось в нём. Приказ сразил академика в буквальном смысле слова — он рухнул на пол. Причиной стала мелькнувшая мысль: Сталин повторит то, что Марр услышал после совещания у Калинина от одного из присутствовавших: „Вы провалили унификацию письма в СССР”» (см.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 99).

Начался процесс делатинизации национальных алфавитов и перевода их на кириллическую письменность. В ноябре 1934 года в докладной записке, направленной И.В.Сталину и Л.М.Кагановичу заведующим культпропотделом ЦК ВКП(б) А.И.Стецким, сообщалось: «Весной прошлого, 1933 г., культпропом были даны твёрдые указания не латинизировать алфавит тех народностей, которые применяют русскую письменность». Но первое официальное постановление Президиума ЦИК по данному вопросу будет принято полгода спустя — 1 июня 1935 года. «В нём предписывалось, — отмечает А.И.Вдовин, — перевести на кириллицу письменность народов Севера. Против ускоренной смены алфавитов выступал Всесоюзный центральный комитет нового алфавита» (см.: там же).

Недовольство, вызванное искусственной латинизацией письменности, давало о себе знать в разных регионах страны — в автономиях РСФСР, в республиках Средней Азии, Закавказья. Граждане многонациональной державы обращались в высшие инстанции, писали в «Правду», «Известия» и другие советские издания. Суть обращений была одна: остановить пагубный эксперимент, разрушающий народную языковую культуру. О неэффективности внедрявшихся языковых «новаций» на Северном Кавказе «сигнализировал» советскому руководству 15 мая 1936 года заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК ВКП(б) К.Бауман: «Дополнительный опыт показал, что кабардинские и абазинские дети с трудом овладевают своими азбуками только на пятом году обучения, а бегло читать эту „латинизированную” письменность ещё никто до сих пор не научился». Политика латинизации характеризовалась в этом документе как враждебная социалистическому строю и подрывающая интернациональные основы государства: «Враги Советской власти и ВКП(б) пытались использовать латинизацию в целях отрыва трудящихся этих республик и областей от общей семьи народов Союза ССР. Прикрываясь разговорами о „международном характере” латинской основы, они отстаивали ориентацию на буржуазную культуру Западной Европы» (см.: Сойма В., Комиссаров В. Неизвестный Сталин... С. 371—372). Столь жёсткие обвинения, предъявленные сторонникам латинизации в докладной записке, были характерны для того сурового предвоенного времени. Однако автор документа был прав в главном: нигилисты от языкознания своими действиями вольно или невольно разрушали единство и культурную самобытность советских народов.

1936 год подвёл финальную черту под латинизацией и обозначил переход к новой национально-языковой политике в стране. Вот как описывает связанные с этим события А.И.Вдовин: В начале 1936 года пресса отмечала большие успехи на языковом фронте строительства социалистической культуры, выразившиеся, в частности, в переходе на латинизированный алфавит 68 национальностей, или 25 млн. советских граждан. Для развития успеха Президиум Совета Национальностей ЦИК СССР предлагал созвать (в апреле 1936 г. — А.К.) Всесоюзное совещание по вопросам языка и письменности национальностей СССР (см.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 124—125). Однако на документе, представленном на утверждение высшего руководства, появилась неожиданная резолюция: «Против. И.Сталин, В.Молотов». Совещание не состоялось. В июле 1937 г. Всесоюзный центральный комитет нового алфавита был ликвидирован (см.: там же С. 125). В советской печати была развернута кампания, осуждающая проводившуюся ранее политику латинизации национальных алфавитов. В 1939 году было объявлено, что «с ростом культурного уровня народов СССР латинизированный алфавит перестал удовлетворять потребности развития языков, поскольку он не обеспечивал всех условий к сближению с культурой великого русского народа» (см.: там же. С. 99). Так бесславно закончился левацкий эксперимент, ставивший своей целью латинскую «унификацию» языков и письменности народов СССР.

Закрепление за русским языком статуса общегосударственного языка и языка межнационального общения народов Советского Союза явилось прямым выражением тех перемен, которые произошли в советской пропаганде в середине 1930-х годов. Обращение к идее русского патриотизма, официальное признание русских как «старшего брата» в многонациональной семье народов СССР соответственно предполагало упрочение политической и культурной значимости языка ведущего народа первого социалистического государства. Вернёмся вновь к монографии А.И.Вдовина: «Русский язык повсюду изучался в школах в качестве второго языка. Решение об этом было принято в октябре 1937 года на Пленуме ЦК партии, а 13 марта 1938 года издано постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) „Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей”. 7 июля этого года „Правда” уже сообщала, что русский язык становится международным языком социалистической культуры, „как латынь была международным языком верхов раннего средневекового общества, как французский язык был международным языком XVIII и XIX веков”. В соответствии с постановлением СНК и Центрального Комитета партии правительства союзных и автономных республик ввели с нового учебного года обязательное преподавание русского языка в нерусских школах. Латинизированная ранее письменность народов СССР с 1937 года переводилась на русский алфавит. К ноябрю 1939 года уже все народы РСФСР (около 40), пользовавшиеся латинским алфавитом, перешли на русский шрифт. Соответствующие законы принимались и в союзных республиках. Эксперименты по революционизированию языков советских народов были прекращены» (см.: там же. С. 99).

Дальнейшие события историк освещает так: «С 16 декабря 1939 года преобразования (перевод на кириллицу. — А.К.) коснулись письменности „титульных” народов ряда республик — Узбекской, Азербайджанской, Таджикской, Туркменской, Киргизской, Казахской, Молдавской... Постановление СНК и ЦК от 13 марта 1938 года стало не только началом новой фазы в языковой политике государства. Оно позволило ускорить наступление нового этапа в строительстве многонациональной Советской Армии… В сентябре 1939 года был принят закон «О всеобщей воинской обязанности», отменявший существовавшие ограничения при призыве на действительную воинскую службу и значительно расширивший призыв в армию „националов” без соответствующей языковой подготовки. Масштабы её оказались неожиданно большими. Призывы в Среднеазиатском и Закавказском военных округах показали, что многие красноармейцы — узбеки, таджики, армяне, грузины и призывники других национальностей — не владеют русским языком. В то же время, как подчёркивал начальник Главного политуправления РККА, „с точки зрения армии, боец, не владеющий русским языком, больше, чем неграмотный, ибо с ним разговаривать нельзя”» (см.: там же. С. 166—167).

Показательно, что на эту проблему обратил внимание годом ранее И.В.Сталин. В марте 1938 года он заявил: «У нас есть только один язык, на котором все граждане СССР могут выражать себя более или менее понятно, — и это русский язык. И было бы неплохо, если бы каждый гражданин, призванный на службу в армию, говорил бы по-русски так, чтобы его понимали, — так, если бы, например, узбекскую дивизию перевели бы в Самару, их речь была бы понятной для местного населения. И вот здесь-то, учитывая всеобщую воинскую повинность, у нас и существует абсолютная потребность в том, чтобы все бойцы Красной Армии владели каким-то одним языком, на котором они могли бы вести общение во всех частях Союза. И этот язык — русский. Мы изучаем немецкий, французский и английский, но позвольте мне заверить вас, что в нашей повседневной жизни французский, немецкий и английский менее полезны, чем русский» (см.: Мартин Т. Империя «положительной деятельности». — М., 2011. С. 626—627).

Как отмечает далее А.И.Вдовин, «вновь открывшуюся проблему пришлось преодолевать на основе решения Политбюро ЦК от 6 июля 1940 года „Об обучении русскому языку призывников, подлежащих призыву в Красную Армию и не знающих русского языка”. В суровых условиях марта 1942 года последовали новые указания правительства: „Непременным условием службы в Красной Армии является знание и понимание разговорного русского языка. По постановлению ГКО СССР всё мужское население в возрасте от 16 до 50 лет должно быть обучено военному делу. Между тем среди лиц нерусской национальности, подлежащих обучению по программе Всеобуча, имеются слабо владеющие русским языком или совершенно не знающие его… Если до Отечественной войны отделы народного образования вели эту работу только среди призывников, не владеющих русским языком, то сейчас она должна быть развернута среди всего мужского населения в возрасте от 16 до 50 лет...”» (см.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 167). В результате проведённой работы владение русским языком было качественно повышено.

После Победы в Великой Отечественной войне и возникновения мировой социалистической системы существенно укрепляется и международный статус главного языка страны Советов. И.В.Сталин неоднократно подчёркивал особую роль, которую будут играть русский язык и культура после торжества пролетарского дела во всём мире. Как вспоминал впоследствии В.М.Молотов, вождь советского народа «считал, что когда победит мировая коммунистическая система… главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, станет язык Пушкина и Ленина» (см.: Сто сорок бесед с Молотовым. (Из дневника Ф.Чуева). — М., 1991. С. 269). Возможно, дальнейший ход истории подтвердит правоту этих слов.

Версия для печати