Предшественники научного социализма в России: Николай Александрович Добролюбов (1836—1861 гг.)

Революционеры играли величайшую историческую роль в общественной борьбе и во всех социальных кризисах даже тогда, когда эти кризисы непосредственно вели только к половинчатым реформам. Революционеры — вожди тех общественных сил, которые творят все преобразования; реформы — побочный продукт революционной борьбы.

В.И.Ленин.
Полн. собр. соч. Т. 20. С. 179.

Исполнилось 175 лет со дня рождения Н.А.Добролюбова. Среди дореволюционных мыслителей России ему принадлежит одно из выдающихся мест: публицист, литературный критик, трибун революционно-демократического направления русской общественной мысли. Многогранный блестящий талант этого человека поражал уже современников.

В некрологе на смерть Н.А.Добролюбова Н.Г.Чернышевский писал: «Ему было только 25 лет. Но уже четыре года он стоял во главе русской литературы, нет, не только русской литературы — во главе всего развития русской мысли… Невозградима его потеря для народа, любовью к которому горел и так рано сгорел он» (Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 16-ти тт. — М., 1950. Т. VII. С. 852). Бесспорно, природа одарила Добролюбова проницательным умом и исключительным литературным талантом, но внутренней побудительной причиной, толкавшей его на путь революционного борца и просветителя, была, говоря словами Чернышевского, «гражданская скорбь», боль за униженный народ в феодально-крепостнической России и страстное желание помочь народу сбросить со своих плеч ярмо крепостничества и самодержавия.

Появление таких людей, как Добролюбов и Чернышевский, не было случайностью, они были востребованы переломной исторической эпохой, когда в России на смену феодализму шёл капитализм и на рубеже 50—60-х годов XIX века сложилась революционная ситуация. Чернышевский и Добролюбов возглавили революционно-демократический лагерь. Добролюбов был одним из главных революционных идеологов той эпохи, оказывавший огромное влияние на общественное сознание современников, в первую очередь, на мировоззрение и настроения демократической интеллигенции и разночинной молодёжи. Все вопросы, которые в своих литературно-критических статьях ставил Добролюбов перед читателем, были связаны с главной идеей — пробудить революционное сознание в обществе.

* * *

Николай Александрович Добролюбов родился 24 января (5 февраля) 1836 года в Нижнем Новгороде в семье священника. Учился в духовном училище, потом в духовной семинарии (1848—1853 гг.) — первые два года в классе словесности, затем два — в классе философии и последующие годы в богословском классе. На последнем курсе семинарии Добролюбов всё чаще стал задумываться о поступлении в дальнейшем не в духовную академию, а в университет. В августе 1853 года он отправляется в Петербург, где поступает в Главный педагогический институт на правах казённокашного студента (1853—1857 гг.). Это означало, что после окончания института он был обязан 8 лет работать в системе народного образования. Вскоре после поступления в институт вокруг Добролюбова сложился кружок товарищей, близких ему по образу мыслей. Члены кружка совместно выписывали газеты, обсуждали политические новости, добывали у букинистов «Полярную звезду» и другие издания Вольной русской типографии в Лондоне, горячо обсуждали каждую новую статью А.И.Герцена (Искандера). «Добролюбов был самым выдающимся членом того кружка в институте, который давал в заведении господствующий тон и руководил, так сказать, общественной мыслью заведения, — отмечал современник Добролюбова Д.В.Модестов. — Он выделялся не только своими способностями и познаниями, мера которых всегда бывает известна товарищам, но и тем, что писал в «Современнике» — в журнале, пользовавшемся тогда среди учащейся молодёжи, так и в обществе, наибольшим сочувствием» (Н.А.Добролюбов в воспоминаниях современников. — М., 1986. С. 254). В институте с помощью членов кружка Добролюбов организовал выпуск рукописного журнала «Слухи», одним из основных источников которого были герценовские издания.

Летом 1856 года Добролюбов знакомится с Чернышевским, работы которого были ему хорошо известны по журналу «Современник». Эта встреча определила дальнейшую судьбу молодого Добролюбова, как политического публициста и борца с самодержавно-крепостническим произволом, с силами «темного царства». В июле 1857 года Добролюбов стал постоянным сотрудником журнала «Современник», а с конца 1857 года — одним из руководителей журнала вместе с Чернышевским и Некрасовым. В каждом номере журнала появляются его статьи, рецензии, очерки. Чрезмерно интенсивная, напряжённая работа не могла не отразиться на здоровье Добролюбова — он заболел туберкулёзом. Летом 1860 года по настоянию Чернышевского и Некрасова Добролюбов уехал на год лечиться за границу. Но состояние его здоровья не улучшилось. 17(29) ноября 1861 года Добролюбов скончался в Петербурге.

* * *

Начиная с Крымской войны, в которой царизм потерпел позорное поражение, в России быстро нарастал общественный подъём. Среди его участников большую группу составляла демократическая интеллигенция, настроения которой складывались под влиянием начавшихся в стране перемен: подъём массового антикрепостнического движения, рост критических настроений в широких кругах русского общества, вынужденное признание правительством необходимости отмены крепостного права и подготовки реформы, первые уступки самодержавия, в частности, в области печати и литературы. Россия пробуждалась. «Как только Крымская война кончилась, — писал русский революционер-демократ Н.В.Шелгунов, — и все дохнули новым, более свободным воздухом, всё, что было в России интеллигентного, с крайних верхов до крайних низов, начало думать, как оно ещё никогда прежде не думало. Думать заставил Севастополь, и он же пробудил во всех критическую мысль, ставшую всеобщим достоянием... Все стали думать, и думать в одном направлении, в направлении свободы, в направлении разработки лучших условий жизни для всех и каждого» (Шелгунов Н.В., Шелгунова Л.П., Михайлов М.Л. Воспоминания: В 2-х тт. — М., 1967. Т. I. С. 191).

Вопрос о народе и его будущем стал одним из главных. Участвовать посильно в освобождении народа, оказывать помощь в его духовном развитии — эти настроения выдвинулись теперь в центр внимания демократической интеллигенции. Всё большую популярность в демократических кругах приобретал журнал «Современник», который к концу 50-х годов занял первое место между журналами, как «орган и представитель политического и социально-экономического мышления» (там же. С 198). «Современник», поднимавший широкий круг самых актуальных вопросов, формировал общественные взгляды интеллигенции в последовательно демократическом и революционном духе.

По каким основным вопросам выступал Добролюбов на страницах журнала? Выделим несколько главных направлений: критика самодержавия и крепостного права; положение народных масс, их роль в истории; просветительская работа в народе; призыв к борьбе против самодержавно-крепостнической системы; подготовка народной революции; критика либералов; критика капиталистических порядков на Западе; конечная цель борьбы — социализм.

В статье «Черты для характеристики русского простонародья» Добролюбов показал, каким тяжким бременем лежит крепостное право на плечах многомиллионного крестьянства, каким страшным проклятием является оно для материального и духовного развития народа. Он бросал гневный вызов всему классу помещиков-крепостников: «...Они ничему не выучены, ничего не умеют, ни к чему не наклонны особенно... У них не может быть ... даже и мысли о том, что они собственным трудом должны приобрести право на пользование благами жизни. Мысль о труде как необходимом условии жизни и основании общественной нравственности столько же недоступна им, как и мысль об уважении в каждом человеке его естественных, неотъемлемых прав... Сами по себе они — ничто; они живут животною, почти автоматическою жизнью, покамест не истощены средства, доставшиеся им по милости судьбы» (Добролюбов Н.А. Собр. соч.: В 9-ти тт. — М., Л., 1963. Т. 6. С. 249).

Изучая историю борьбы угнетённых народов, Добролюбов приходил к выводу: «...Деспотизм и рабство, противные природе человека, никогда не могли достигнуть нормальности, никогда не могли покорить себе вполне и ум, и совесть человека» (там же. С. 237). Угнетённые массы никогда не примирятся со своим положением, они чувствуют своё право на иную жизнь. Отсюда постоянное неспокойное состояние, резкое недовольство в народе, казалось бы безропотно подчиняющегося деспотизму: «...Людская воля и мысль могут сдерживаться в положении рабства посторонними силами; но как бы эти силы ни были громадны, они не в состоянии.., истребивши народ, уничтожить в нём наклонность к самостоятельной деятельности и свободном рассуждении» (там же). Эта часть статьи в журнал «Современник» не попала, её вычеркнула цензура.

Подвергая глубокой критике основу российского государственного строя — крепостничество, Добролюбов в период подготовки реформы (1857—1861 гг.) выступал за полное освобождение крестьян с землёй и без выкупа, за полную ликвидацию помещичьего землевладения. Вместе с тем он понимал, что царское правительство и крепостники никогда не пойдут на это. Отсюда он делал вывод, что только революционным путём можно решить крестьянский вопрос. В той же статье «Черты для характеристики русского простонародья» Добролюбов высказал очень важную мысль: надо постоянно будить народ, звать его на борьбу. «Не пора ли уж нам,.. обратиться к свежим, здоровым росткам народной жизни, помочь их правильному, успешному росту и цвету, предохранить от порчи их прекрасные и обильные плоды. События зовут нас к этому, говор народной жизни доходит до нас, и мы не должны пренебрегать никаким случаем прислушаться к этому говору» (там же. С. 288).

Одним главных направлений в программе Добролюбова была критика самодержавно-крепостнической системы в целом, а не отдельных её сторон, как это делали либералы. Единственный путь для ликвидации этой системы во главе с самодержавием Добролюбов и Чернышевский видели в народной революции. В статье «Когда же придёт настоящий день?» Добролюбов почти открыто призывал к борьбе против «врагов внутренних» — крепостников и самодержавного правительства. «Враг внешний, — писал он, — притеснитель привилегированный гораздо легче может быть застигнут и побеждён, нежели враг внутренний, рассеянный повсюду в тысяче разных видов, неуловимый, неуязвимый, а между тем тревожащий вас повсюду, отравляющий всю жизнь вашу и не дающий вам ни отдохнуть, ни осмотреться в борьбе. С этим внутренним врагом ничего не сделаешь обыкновенным оружием; от него можно избавиться только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в которой он зародился и вырос, и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может» (там же. С. 139). Грозной и уверенной силой звучат последние слова этой статьи: «Придёт же он наконец, этот день!» (там же. С. 140). Статья Добролюбова стала одним из важнейших программных выступлений «Современника» в годы революционной ситуации.

Определяя роль Добролюбова в русском освободительном движении, В.И.Ленин писал: «...Всей образованной и мыслящей России, дорог писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против «внутренних турок» — против самодержавного правительства» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 370).

Во всей многогранной просветительской деятельности Добролюбова вопрос о народе и его освобождении оставался центральным. Из номера в номер на страницах «Современника» Добролюбов и Чернышевский писали о жизни народа, его настроениях, духовном облике и т. д. Как искусно использовал Добролюбов литературную критику и завуалированный стиль («эзоповский язык»), чтобы постоянно привлекать демократического читателя к проблемам народа. Он стремился выработать у него правильный взгляд на народ и его место в общественной жизни. Что же доказывает Добролюбов? Вот суть его позиции: народные массы — главная движущая сила истории; народ не сломлен и, несмотря на тяжесть крепостнического гнёта, сохранил в себе огромные нерастраченные силы; он начинает пробуждаться и способен на дружные массовые выступления. Народ по своим духовным качествам и способностям нисколько не уступает другим общественным классам, а низкий уровень его образования объясняется лишь неблагоприятными общественными условиями.

Идея революционной преобразующей роли народа в истории занимала важнейшее место в теоретической концепции революционных просветителей. С ней связаны все остальные вопросы: о роли передовой интеллигенции, о просвещении народа и др. Добролюбов постоянно напоминал демократическому читателю о «деле». Этот законспирированный термин он использовал очень широко в 1859—1860 годах, когда угроза крестьянского восстания была «опасностью весьма серьёзной» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 20. С. 179). В статьях «Когда же придёт настоящий день?», «Что такое обломовщина?», «Забитые люди» Добролюбов особенно часто писал об общественном «деле», призывая демократическую интеллигенцию к активному участию в борьбе за освобождение народа. В программной статье «Что такое обломовщина?» он прямо ставил вопрос о том, что России нужны новые люди, для которых забота о народном благе станет главным в их жизни. «Теперь уже настало или настаёт неотлагательно время работы общественной». — отмечал он (Добролюбов Н.А. Указ. соч. Т. 4. С. 333). Призывы Добролюбова переходить к «делу», глубокая вера в то, что «новых людей» в России уже немало, оказывали большое идейное воздействие на демократические круги русского общества, так как отвечали новым настроениям, стремлению добиваться освобождения закрепощённого народа. В статье «Когда же придёт настоящий день?» революционный оптимизм Добролюбова особенно ярко проявился в его убеждённости, что в России скоро появятся собственные Инсаровы. Революционный призыв к действию становится лейтмотивом статьи. После долгих цензурных мытарств статья с большими цензурными изъятиями, наконец, появилась в «Современнике» и была восторженно встречена молодёжью.

Конечной целью всей деятельности Чернышевского и Добролюбова по революционному просвещению общества была народная революция. Подготовка её в России, где уровень общественного сознания широких масс народа был очень низок, требовала большой предварительной работы. Главную роль в подготовке народа к революции должна была выполнить новая разночинная интеллигенция. В условиях, когда недремлющее око цензуры бдительно следило за каждым шагом журнала, Чернышевский и Добролюбов сумели превратить «Современник» в орган революционного просветительства, где всё было подчинено главной цели — активизации борьбы демократической интеллигенции за свободу народа. В письме к сотруднику журнала писателю С.Т.Славутинскому (март 1860 г.) Добролюбов так изложил свой план: «Современная путаница не может быть разрешена иначе, как самобытным воздействием народной жизни. Чтобы возбудить это воздействие хоть в той части общества, которая доступна нашему влиянию, мы должны действовать не усыпляющим, а совсем противным образом. Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху — для того чтобы противно стало читателю всё это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: «Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше!» (Добролюбов Н.А. Указ. соч. Т. 9. С. 408). Именно в таком воспитании общества видел Добролюбов свою главную задачу: «Вот чего надобно добиться и вот чем объясняются и тон критик моих и политические статьи «Современника» и «Свистка» (ярко обличительное приложение к журналу «Современник». — И.К.) (там же).

Добролюбов разделял свойственные революционным просветителям 60-х годов иллюзии — верил, что с уничтожением крепостничества в России установятся новые отношения социальной справедливости. Революционер-демократ мечтал о создании таких общественных условий, при которых ушли бы в прошлое нужда и материальные лишения народа. Он развенчивал буржуазное общество на Западе с его мнимым равенством и мнимыми общественными свободами и показывал, что эти «свободы» «не гарантируют спокойствие и довольство пролетария» (Добролюбов Н.А. Указ. соч. Т. 4. С. 460). Критикуя капиталистические порядки, мыслитель подводил читателя к выводу, что только социализм может принести настоящую свободу и благосостояние народу. «...Добролюбов по поводу того или другого романа или драмы, — пояснял А.В.Луначарский, — развёртывал с ослепительным остроумием и огромной убедительностью целые трактаты, полные социалистической пропаганды» (Луначарский А.В. Собр. соч. В 8-ти. Т. 7. — М., 1967. С. 203). Несмотря на то, что социализм Добролюбова был утопическим, пропаганда идей социализма в демократических кругах имела большое значение для воспитания демократической интеллигенции.

«Революционеры 61-го года, — разъяснял В.И.Ленин, — остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той эпохи, и чем дальше мы отходим от неё, тем яснее нам их величие, тем очевиднее мизерность, убожество тогдашних либеральных реформистов» (Ленин В.И.Полн. собр. соч. Т. 20. С. 179).

И.Н.Ковалёва,

к. и. н., доцент.

Н.А.Добролюбов. Из статьи «Народное дело» // Собр. соч. — М., Л. 1962. Т. 5. С. 249—250.

«Нет такой вещи, которую бы можно было гнуть и тянуть бесконечно: дойдя до известного предела, она непременно изломится или оборвётся. Так точно нет на свете человека и нет общества, которого нельзя было бы вывести из терпения. Вечной апатии нельзя предположить в существе живущем; за летаргиею должна следовать или смерть, или пробуждение к деятельной жизни. Следовательно, ежели правда, что наш народ совершенно равнодушен к общественным делам, то из этого вытекает вопрос: нужно ли считать это признаком близкой смерти нации или нужно ждать скорого пробуждения? Пессимисты готовы, пожалуй, осудить на медленную смерть целое племя славянское; но, по нашему глубокому убеждению, — они крайне несправедливы. Их обманывает временная летаргия, и они не хотят видеть признаков жизненности, по временам обнаруживающихся в нашем народе. А между тем существование этих признаков не только подтверждается внимательными наблюдениями, но даже оправдывается некоторыми соображениями a priori. Говоря о народе, у нас сожалеют обыкновенно о том, что к нему почти не проникают лучи просвещения и что он поэтому не имеет средств возвысить себя нравственно, сознать права личности, приготовить себя к гражданской деятельности и пр. Сожаления эти очень благородны и даже основательны; но они вовсе не дают нам права махнуть рукой на народные массы и отчаяться в их дальнейшей участи. Не одно скромное ученье, под руководством опытных наставников, не одна литература, всегда более или менее фразистая, ведёт народ к нравственному развитию и к самостоятельным улучшениям материального быта. Есть другой путь — путь жизненных фактов, никогда не пропадающих бесследно, но всегда влекущих событие за событием, неизбежно, неотвратимо. Факты жизни не пропускают никого мимо; они действуют и на безграмотного крестьянского парня и на отупевшего от фухтелей* кантониста**, как действуют на студента университета. Холод и голод, отсутствие законных гарантий в жизни, нарушение первых начал справедливости в отношении к личности человека — всегда действуют несравненно возбудительнее, нежели самые громкие и высокие фразы о правде и чести. Точно так и наоборот: материальное довольство и полное признание всех нравственных прав человека успокаивает его несравненно более, нежели все глубокомысленные внушения о кротости и благодушном терпении. Поэтому если розовое настроение духа, развивающееся в богатом лежебоке, мы не можем принять за доказательство того, что и для рабочего бедняка очень весело жить на свете, так отсюда вовсе не следует, чтобы и в противном случае нельзя было сделать заключения обратного. Напротив, если богатый и свободный от дел человек жалуется на то, что тяжело жить на свете, то из этого именно можно заключить, что бедному труженику ещё тяжелее, хотя он, может быть, и не умеет так красноречиво изобразить свои страдания, по недостатку образованности. Образованность именно ведёт к большей или меньшей ясности сознания и затем — к уменью формулировать то, что сознаётся... Но и неформулированное страдание — всё-таки страдание. Пусть оно таится, пусть не принимает определённого выражения, это не должно обманывать нас: есть предел, за которым оно может ярко обозначиться, и тогда без всяких книг, без всяких отвлечённых соображений, не говоря никаких фраз, даже не принимая особого имени для себя, оно проявится на самом деле. Действительный факт, отразившись в практической жизни деятельного, рабочего человека, породит тоже действительный факт, тогда как книжные теории и предположения образованных людей, может быть, так и останутся только теоретическими предположениями».

Н.А.Добролюбов. Из статьи «Благонамеренность и деятельность» // Собр. соч. — М., Л. 1963. Т. 6. С. 210.

«Каким-то странным случаем дело повернулось у нас на общественные вопросы, и вот мы двадцать лет читали повести и романы, в которых воспевалась платоническая любовь к общественной деятельности, платонический либерализм и благородство. Над этим новым платонизмом тоже проливали слёзы и задумывались; но пора очнуться от этого. Если платонизм в женской любви смешон, то в тысячу раз смешнее платонизм в любви к родине, народу, к правде и пр. Мы надеемся, что слова наши не покажутся никому странными и непонятными: в то время, когда всё проникнуто стремлением к положительности и реализму, можно ожидать одобрения мысли о том, что платоническая, бездеятельная, плаксивая и отвлечённая любовь к общему делу никуда не годится. Можно, кажется, надеяться и на то, что наши будущие талантливые повествователи дадут нам героев с более здоровым содержанием и деятельным характером, нежели все платонические любовники либерализма, являвшиеся в повестях школы, господствовавшей до сих пор».

Н.А.Добролюбов. Из статьи «Русская цивилизация. Статья первая» // Собр. соч. — М., Л. 1958. Т. 3. С. 260—265.

«...Патриотизм в своём чистом смысле, как одно из видовых проявлений любви человека к человечеству, вполне естественен и законен...

В первом своём проявлении патриотизм даже и не имеет другой формы, кроме пристрастия к полям, холмам родным, златым играм первых лет и пр. Но довольно скоро он формируется более определённым образом, заключая в себе все понятия исторические и гражданственные, какие только успевает приобрести ребёнок... Но человек, нормальным образом развивающийся, не может остановиться и на этой степени выражения патриотизма. Он сознаёт, что его чувства к родине, при всей своей силе и живости, не имеют ещё той разумной ясности, которая даётся только изучением дела в связи со всеми однородными явлениями. Таким образом, от идеи своего народа и государства человек, не останавливающийся в своём развитии, возвышается посредством изучения чужих народностей до идеи народа и государства вообще и, наконец, постигает отвлечённую идею человечества, так что в каждом человеке, представляющемся ему, видит прежде всего человека, а не немца, поляка, жида, русского и пр. ... Но из этого теоретического равнодушия и безразличия к землячеству вовсе не нужно заключать, чтобы высшее развитие человека делало его неспособным к патриотизму. Напротив, оно только и может сделать человека настоящим, действительным патриотом, — и вот каким образом.

Получив понятие об общем, то есть о постоянных законах, по которым идёт история народов, расширив своё миросозерцание до понимания общих нужд и потребностей человечества, образованный человек чувствует непременное желание перенести свои теоретические взгляды и убеждения в сферу практической деятельности. Но круг деятельности человека, равно как и его силы и самые желания, не могут простираться на весь мир одинаково, и потому он должен избрать себе какой-нибудь частный, ограниченный круг и в нём прилагать свои общие убеждения. Этот круг всего скорее, всего естественнее будет — отечество... Мы более сочувствуем своему отечеству, потому что более знаем его нужды, лучше можем судить о его положении, сильнее связаны с ним воспоминаниями общих интересов и стремлений и, наконец, — чувствуем себя более способными быть полезными для него, нежели для другой страны. Таким образом, в человеке порядочном патриотизм есть не что иное, как желание трудиться на пользу своей страны, и происходит не от чего другого, как от желания делать добро, — сколько возможно больше и сколько возможно лучше... Патриотизм живой, деятельный именно и отличается тем, что он исключает всякую международную вражду, и человек, одушевлённый таким патриотизмом, готов трудиться для всего человечества, если только может быть ему полезен. Ограничение своей деятельности в пределах своей страны является у него вследствие сознания, что здесь именно его настоящее место, на котором он может быть наиболее полезен. Оттого-то настоящий патриот терпеть не может хвастливых и восторженных восклицаний о своём народе, оттого-то он смотрит презрительно на тех, которые стараются определить грани разъединения между племенами».

Н.А.Добролюбов. Из статьи «Русская цивилизация. Статья вторая» // Собр. соч. — М., Л. 1958. Т. 3. С. 314—316.

«...Конечно, борьба аристократии с демократией составляет всё содержание истории; но мы слишком бы плохо её поняли, если бы вздумали ограничить её одними генеалогическими интересами. В основании этой борьбы всегда скрывалось другое обстоятельство, гораздо более существенное, нежели отвлечённые теории о породе и о наследственном различии крови в людях благородных и неблагородных. Массы народные всегда чувствовали, хотя и смутно и как бы инстинктивно, то, что находится теперь в сознании людей образованных и порядочных. В глазах истинно образованного человека нет аристократов и демократов, нет бояр и смердов, браминов и парий*, а есть только люди трудящиеся и дармоеды. Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории. По степени большего или меньшего уважения к труду и по уменью оценивать труд более или менее соответственно его истинной ценности — можно узнать степень цивилизации народа... В новой истории совершалось признание всякого труда. Но до сих пор ни одна страна ещё не достигла до уменья правильно оценивать труд вполне соответственно его полезности... Дармоедство теперь прячется, правда, под покровом капитала и разных коммерческих предприятий, но тем не менее оно существует везде, эксплуатируя и придавливая бедных тружеников, которых труд не оценивается с достаточной справедливостью... Оттого-то, отвергши и заклеймивши грабеж под его собственным именем, новые народы всё-таки не могут ещё распознавать того же самого грабежа, когда он скрывается дармоедами под различными вымышленными именами».

Н.А.Добролюбов. Из статьи «От Москвы до Лейпцига» // Собр. соч. — М., Л. 1962. Т. 5. С. 466.

«...Ни гласность, ни образованность, ни общественное мнение в Западной Европе не гарантируют спокойствие и довольство пролетария, — на это нам не нужно выискивать доказательств... С развитием просвещения в эксплуатирующих классах только форма эксплуатации меняется и делается более ловкою и утончённою; но сущность всё-таки остаётся та же, пока остаётся по-прежнему возможность эксплуатации...

Нельзя и думать, что отныне в Западной Европе все недостатки и злоупотребления могли уничтожаться и все благие стремления осуществляться одною силою того общественного мнения, какое там возможно ныне по тамошней общественной организации. Так называемое общественное мнение в Европе далеко не есть в самом деле общественное убеждение всей нации, а есть обыкновенно (за исключением весьма редких случаев) мнение известной части общества, известного сословия или даже кружка, иногда довольно многочисленного, но всегда более или менее своекорыстного. Оттого-то оно и имеет так мало значения: с одной стороны, оно и не принимает слишком близко к сердцу те действия, даже самые произвольные и несправедливые, которые касаются низших классов народа, еще бесправных и безгласных; а с другой стороны, и сам произвол не слишком смущается неблагоприятным мнением тех, которые сами питают наклонность к эксплуатации массы народной и, следовательно, имеют свой интерес в её бесправности и безгласности. Если рассмотреть дело ближе, то и окажется, что между грубым произволом и просвещённым капиталом, несмотря на их видимый разлад, существует тайный, невыговоренный союз, вследствие которого они и делают друг другу разные деликатные и трогательные уступки, и щадят друг друга, и прощают мелкие оскорбления, имея в виду одно: общими силами противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав...».

Н.А.Добролюбов. Из статьи «Забитые люди» // Собр. соч. — М., Л. 1963. Т. 7. С. 246, 248, 266, 274—275.

«Кажется бы, дело простое — думается, когда читаешь эти повести (Ф.М.Достоевского. — Ред.): человек родился, значит, должен жить, значит, имеет право на существование; это естественное право должно иметь и естественные условия для своего поддержания, то есть средства жизни. А так как эта потребность средств есть потребность общая, то и удовлетворение её должно быть одинаково общее, для всех, без подразделений, что вот, дескать, такие-то имеют право, а такие-то нет. Отрицать чьё-нибудь право в этом случае значит отрицать самоё право на жизнь. А если так, то, в пределах естественных условий, решительно всякий человек должен быть полным, самостоятельным человеком, и, вступая в сложные комбинации общественных отно-шений, вносить туда вполне свою личность и, принимаясь за соответственную работу, хотя бы и самую ничтожную, тем не менее не скрадывать, не уничтожать и не заглушать свои прямые человеческие права и требования...

Но в том-то и заслуга художника: он открывает, что слепой-то не совсем слеп; он находит в глупом-то человеке проблески самого ясного здравого смысла: в забитом, потерянном, обезличенном человеке он отыскивает и показывает нам живые, никогда незаглушимые стремления и потребности человеческой природы, вынимает в самой глубине души запрятанный протест личности против внешнего, насильственного давления и представляет его на наш суд и сочувствие...

Можно стереть человека, обратить в грязную ветошку, но всё-таки где-нибудь, в самых грязных складках этой ветошки, сохранится и чувство и мысль... Дело в том, что в человеке ничем не заглушимо чувство справедливости и правомерности; он может смотреть безмолвно на всякие неправды, может терпеть всякие обиды без ропота... но всё-таки он не может быть нечувствителен к неправде.., всё-таки в душе его больно отзывается обида и унижение, и терпению даже самого убитого и трусливого человека всегда есть предел...

Мы заметили ... общее стремление к восстановлению человеческого достоинства и полноправности во всех и каждом. Может быть, здесь уже и открывается выход из горького положения загнанных и забитых, конечно, не их собственными усилиями, но при помощи характеров, менее подвергшихся тяжести подобного положения, убивающего и гнетущего. И вот этим-то людям, имеющим в себе достаточную долю инициативы, полезно вникнуть в положение дела, полезно знать, что большая часть этих забитых, которых они считали, может быть, пропавшими и умершими нравственно, — всё-таки крепко и глубоко, хотя и затаённо даже для самих себя, хранит в себе живую душу и вечное, неисторжимое никакими муками сознание своего человеческого права на жизнь и счастье.

Версия для печати