В.Н.Земсков. Советское общество накануне и в начале Великой Отечественной войны (особенности менталитета, морально-психологического и идейного состояния).

Священная война

В течение года, предшествовавшего Великой Отечественной войне, и в обществе, и в политическом руководстве CCCР росло ощущение растущей военной угрозы. Война представлялась вероятной, но отнюдь не неизбежной. В разговорах рабочих, крестьян, служащих, интеллигенции противником в будущей возможной войне иногда назывались Япония или Англия, но чаще — Германия, то есть в большинстве случаев потенциальный противник определялся совершенно правильно. Проведённые в январе 1941 года масштабные военные учения, на которых отрабатывался сценарий отражения немецкой агрессии, показывают, что и политическое руководство страны не заблуждалось относительно того, кто является главным потенциальным противником.

Однако господствовали представления, что войне с Германией будут предшествовать какие-то требования и ультиматумы, ухудшение и разрыв дипломатических отношений, официальная отмена действия советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года и т. п. Того, что немцы нападут внезапно, при действовавшем на момент вторжения советско-германском пакте о ненападении, — именно такого сценария, который на самом деле случился на рассвете 22 июня 1941 года, похоже, не предвидел никто. Это значит, что при в целом правильном определении потенциального противника в будущей возможной (но не фатально неизбежной) войне в то же время и в обществе, и в высшем политическом руководстве имела место недооценка степени коварства и вероломства германских нацистских правителей. И.В.Сталин и другие советские руководители до самого последнего момента лелеяли надежду, что войны с Германией удастся избежать дипломатическим путём.

По нашему мнению, наиболее верную оценку поведению Сталина (и в целом политического руководства СССР) перед лицом германской угрозы дала советский посол в Швеции А.М.Коллонтай, которая в день немецкого вторжения, 22 июня 1941 года, сказала, что Сталин, «конечно, надеялся и верил, что война не начнётся, пока не состоятся переговоры, в ходе которых может быть найдено решение, позволяющее избежать войны» (цит. по: Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз / Пер. с англ. — М., 2008. С. 344). Это подтверждает и то, что утром 22 июня 1941 года Сталин говорил: немцы «обрушились на нас без всякого предлога, не проведя никаких переговоров; просто напали, подло, как разбойники». Пять дней спустя, 27 июня 1941 года, В.М.Молотов в разговоре с английским послом в Москве С.Криппсом признался, что советское руководство совершенно не ожидало, что война «начнётся без всякого спора или ультиматума» (там же. С. 350).

Теперь вернёмся немного назад, в 1940-й год. Главной целью внешней политики СССР в этот период было стремление не быть втянутым в орбиту разрастающейся новой мировой войны. Американский посол в СССР Л.Штейнгардт писал 2 октября 1940 года в Вашингтон: «Если говорить о советской политике, как я её понимаю, то она направлена на то, чтобы избежать войны…» (цит. по: Ржешевский О.А. Международное положение СССР накануне войны // Вторая мировая и Великая Отечественная войны: исторические уроки и проблемы геополитики. — М., 2010. С. 29).

Ещё со времён «хрущёвской оттепели» Сталина активно критикуют за всякие «ошибки» и «просчёты». На наш же взгляд, его взвешенная и осторожная стратегия, направленная на предотвращение возможной войны с Германией, была в целом правильной, но, к сожалению, не дала желаемого результата. Надо понимать, что от политического руководства СССР далеко не всё зависело — ведь вопрос о том, быть или не быть войне, решался всё-таки не в Москве, а в Берлине. Могли ли у советского руководства в данной ситуации быть более верные альтернативы? На этот вопрос совершенно правильно ответил израильский историк Г.Городецкий: «И всё же даже теперь, задним числом, трудно назвать более верные альтернативы, какие могли бы быть у Сталина. Если бы он принял упреждающие меры, удар можно было бы в лучшем случае смягчить, но, конечно, не предотвратить» (Городецкий Г. Роковой самообман… С. 362). К этому верному заключению Г.Городецкого мы бы добавили следующее: известно, что план нападения на СССР (план «Барбаросса») был любимым детищем Гитлера (он лично его инициировал и взлелеял), и в свете этого никакая даже самая мудрейшая стратегия по недопущению германо-советской войны не могла сподвигнуть его, Гитлера, отказаться от плана «Барбаросса», то есть практически не имела никаких шансов на успех.

В принципе такую же взвешенную и осторожную стратегию, как и советское руководство, проводили правительства Швеции и Швейцарии, опасавшиеся германской агрессии. И никому никогда даже и в голову не приходило обвинять их в каких-то «ошибках» и «просчётах». Точно так же, как и в случае с СССР, такая стратегия могла оказаться бесполезной, если бы оккупация Швеции и Швейцарии входила в планы Гитлера. Подчёркиваем: Швеция и Швейцария избежали германской агрессии не из-за своей взвешенной и осторожной стратегии, а по причине того, что Гитлер по каким-то своим соображениям решил их не оккупировать.

Английский журналист Александр Верт, находившийся с 3 июля 1941 года в СССР, писал: «…В годы войны я многим в Советском Союзе задавал два таких вопроса: “Что вы думали о советско-германском пакте?” и “Когда пакт ещё находился в силе, в какой момент вы начали серьёзно сомневаться насчёт его?”.

На первый вопрос мне почти всегда отвечали примерно следующее: “Каждый, конечно, понимал, что тошно и неприятно делать вид, будто мы друзья с Гитлером; но уж такое положение сложилось в 1939 г., что нам любой ценой надо было выиграть время, а другого выбора у нас не было. Мы не думали, чтобы и самому Сталину очень нравилась эта идея, но мы глубоко верили в его правоту; если он решил заключить с Гитлером пакт о ненападении, значит, он наверняка знал, что другого выхода нет. И не забывайте также, что нам в то же время грозила и японская агрессия; нам пришлось драться на Халхин-Голе как раз в то же время”.

А ответ на второй вопрос неизменно следовал в таком приблизительно духе: “Мы начали действительно нервничать, когда увидели, что Гитлер сумел за какой-нибудь месяц, если не меньше, разгромить французскую армию. Мы питали довольно большое доверие к французской армии, и мы многое также слышали о линии Мажино, а потому — будем говорить прямо — рассчитывали, что война во Франции продлится долгое время и что в результате немцы будут сильно ослаблены. Эгоисты? Да, мы были эгоистами, а кто ими не был?.. Мы никогда не ожидали, что немцы так внезапно нападут на нас, а главное, что они сумеют захватить у нас такую огромную территорию, но мы чувствовали, что должны готовиться к очень тяжёлой борьбе, если Гитлер спятит с ума настолько, что полезет на нас”.

Был также и дополнительный вопрос, который я задавал с интересом: “Между разгромом Франции и нападением Германии на Советский Союз происходила война между Германией и Англией — что вы о ней думали?”. Тут ответы становились неопределёнными, но в общем они сводились к следующему: “К Англии у нас относились совершенно по-разному. Знаете, сама жизнь научила нас быть против англичан — после этого Чемберлена, Финляндии и всего прочего. Но постепенно, как-то очень незаметно мы начали восхищаться англичанами, потому, очевидно, что они не склонились перед Гитлером. В наших газетах много писали о бомбардировках Лондона, Ковентри и других английских городов. И мы начали также сочувствовать английскому народу — начали думать, что рано или поздно нам тоже суждено будет испытать нечто подобное. Особенно болела за англичан наша интеллигенция. У многих уже тогда начала складываться мысль, что война Англии против Гитлера — это “справедливая война”. Но потом, в мае (1941 г. — В.З.), в Англию вдруг прилетел Гесс, и мы вновь стали смотреть на Англию с опаской и подозрением”» (Верт А. Россия в войне. 1941—1945 / Авториз. пер. с англ. — М., 2001. С. 40—41).

Со смешанным чувством тревоги и надежды было встречено в народе опубликованное 14 июня 1941 года сообщение ТАСС, в котором опровергались слухи о скорой войне между Германией и СССР. Основное содержание этого сообщения звучало так: «…В английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о “близости войны между СССР и Германией”. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз в свою очередь стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве всё же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.

ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет ни могли иметь места; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными…» (Правда, 14 июня 1941 г.).

В советской и постсоветской литературе было выпущено немало критических стрел в адрес этого сообщения ТАСС, что, на наш взгляд, не совсем справедливо. Советское руководство просто обязано было в той ситуации выступить с публичным миролюбивым заявлением, и тогда ещё не было известно, что оно окажется бесполезным. Трудно согласиться и с распространенным в литературе мнением, что данное сообщение ТАСС оказало «расхолаживающее» или «усыпляющее» воздействие на советский народ. На самом же деле оно породило в нём определённую встревоженность и обеспокоенность, так как в тексте прямо говорилось о сосредоточении германских войск вблизи границ СССР. На этот счёт А.Верт верно подметил: «Советские люди к тому времени уже достаточно привыкли читать правительственные сообщения между строк, чтобы не увидеть косвенного намёка в такой фразе: “переброска германских войск… связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям”. Очень многие русские, которых это сообщение ТАСС далеко не успокоило, следующие несколько дней с тревогой ожидали, какова будет “реакция” на него Берлина. По словам бывшего румынского посланника в Москве Гафенку, тысячи людей сидели в эти дни за своими радиоприёмниками, ожидая новостей из Берлина. Но они так ничего и не услышали. Германское правительство никак не ответило на это сообщение ТАСС и даже не опубликовало его» (Верт А. Россия в войне… С. 53).

Тем не менее, миллионы советских людей продолжали надеяться и верить, что Гитлер не решится напасть на СССР. Представлялось совершенно невероятным, чтобы политики, находящиеся в здравом уме, всерьёз могли вынашивать планы завоевания самой большой (по территории) страны в мире и к тому же имевшей, в чём многие были уверены, очень сильную армию. Казалось, элементарное благоразумие должно было удержать от такого рискованного шага. Когда же немецкое нападение всё же состоялось, то, по свидетельству А.Верта, «многих (советских людей. — В.З.) чрезвычайно удивляло, что СССР вообще подвергся вторжению» (там же. С. 94). Это как-то не укладывалось в рамки здравого смысла.

Американский историк Г.С.Дойч, имея в виду скептицизм в настроениях политиков на Западе в конце 1939-го — начале 1940 года относительно намерений Гитлера напасть на ведущие западные страны — Францию и Англию, поскольку это выглядело чистым безумием и противоречило здравому смыслу, справедливо отметил: «Тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применимы к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла» (Дойч Г.С. Заговор против Гитлера: Деятельность Сопротивления в Германии. 1939—1944 / Пер. с англ. — М., 2008. С. 133). Уповая на то, что у Гитлера якобы возобладают благоразумие и здравый смысл, на Западе фактически «прозевали» начавшееся 10 мая 1940 года масштабное немецкое наступление с целью сокрушить западные демократии. Во многом теми же причинами объяснялась и «внезапность» немецкого нападения на СССР 22 июня 1941 года.

В советском общественном сознании весьма вероятной представлялась перспектива совместной германо-английской агрессии против СССР, несмотря на то, что было известно, что с сентября 1939 года Англия и Германия находятся в состоянии войны между собой. Считалось, что это не помешает им организовать совместное нападение на СССР. Подобного рода подозрения еще больше обострились в дневные часы 22 июня 1941 года при известии о немецком нападении, о чём, например, свидетельствует бывший нарком иностранных дел СССР М.М.Литвинов: «Все думали, что британский флот идёт на всех парах в Северное море для совместной с Гитлером атаки на Ленинград и Кронштадт» (цит. по: Городецкий Г. Роковой самообман… С. 351). Позднее в сознании советских людей с трудом, не без изрядной доли скепсиса и недоверия, происходило признание того факта (до войны, по общему мнению, совершенно невероятного), что англичане являются нашими союзниками.

А.Верт так описывает трансформацию в советском общественном сознании образа Англии из врага в союзника: «Почти все комментарии, которые я слышал от русских, сводились к следующему: “Мы слышали насчёт Гесса, и мы подозревали, что между Англией и Германией существует какой-то сговор. Мы помнили о Мюнхене и об англо-франко-советских переговорах летом 1939 г. Мы глубоко переживали бомбёжки Лондона, но мы всё время испытывали чувства недоверия по отношению к Англии. Когда Германия напала на нас, одной из наших первых мыслей было, что, может быть, она сделала это по договоренности с Англией. А что Англия станет нашей союзницей, — да, союзницей, — это превзошло все наши ожидания”» (Верт А. Россия в войне… С. 78).

1 сентября 1939 года был принят Закон о всеобщей воинской обязанности (опубликован в газете «Правда» 3 сентября 1939 г.). Осенью 1939 года в обстановке большого патриотического подъёма проводился призыв городской и сельской молодёжи в ряды РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии). Эту аббревиатуру надо понимать буквально — армия была именно рабоче-крестьянской, и лица рабочего или крестьянского происхождения составляли в ней абсолютное большинство. Служба в Красной Армии составляла не только почётную обязанность граждан СССР, но и прекрасную школу воспитания советской молодёжи. Рейтинг красноармейца по степени почёта и уважения в общественном сознании был неизмеримо выше, чем это имело место в царские времена у солдат старой русской армии. Старики, многие из которых являлись в прошлом солдатами царской армии, с гордостью смотрели на своих одетых в красноармейскую форму детей и внуков и даже завидовали им. Пожилой крестьянин Н.Н.Жаров из дер. Грабки Мытищинского района Московской области говорил: «Теперь идёт красноармеец по улице и гордится своим званием. А то ли раньше было? Вспомнишь старое — сердце заболит. Солдата раньше за последнего человека считали. В общественный сад вход запрещён, в трамваях ездить нельзя, я сам на своей спине хорошо испытал, что значила служба в царской армии. Красная Армия — лучшая школа, особенно для нашего колхозного молодняка» (Социалистическое земледелие. 1936. 20 июня; История советского крестьянства. — М., 1987. Т. 3. С. 136—137). Под специфическим термином «колхозный молодняк» имелась в виду крестьянская молодёжь.

Именно в предвоенные годы окончательно сформировалась советская общественно-политическая система с присущими ей особенностями. Фактически на шестой части земного шара сложилась новая цивилизация. Это была уникальная цивилизация, аналогов которой не было в истории человечества ни в прошлом, ни в настоящем. Советская цивилизация, несмотря на наличие всякого рода недостатков, издержек и негативных явлений, в тот период ещё являлась молодым организмом, достаточно жизнеспособным и имевшим потенции для дальнейшего поступательного развития.

В СССР царил дух боевитости, готовности к ратным и трудовым подвигам, предрасположенности к массовому героизму и самопожертвованию. Это как бы было визитной карточкой молодой советской цивилизации. Можно только поражаться удивительной близорукости и извращённости представлений политического и военного руководства фашистской Германии, что СССР вместе с его политической системой и вооружёнными силами есть якобы «гнилое строение», которое «рухнет» при первом же ударе германской армии. Так, перед нападением на СССР Гитлер внушал фельдмаршалу Рундштедту: «Вам нужно только пнуть дверь — и всё гнилое строение рухнет» (цит. по: Кларк А. План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941—1945 / Пер. с англ. — М., 2004. С. 48).

Можно согласиться с выводом английского историка А.Кларка, что Гитлер, приняв решение о нападении на СССР и предвкушая быструю и лёгкую победу, «просмотрел один очень важный фактор в своей оценке потенциала русских. Теперь вермахт имел перед собой противника совершенно иного сорта, не похожего на мягонькие нации Запада» (там же. С. 49).

Конечно, в обществе существовали определённые антисоветские, антибольшевистские и антисталинские настроения. Но не стоит преувеличивать их масштабы. Сложившийся в СССР общественно-политический строй имел массовую поддержку — большинство людей были преданы ему. Он олицетворялся с воплощёнными идеалами Октябрьской революции 1917 года, и само Советское государство в сознании миллионов людей воспринималось как единственное в мире государство рабочих и крестьян. Поэтому советские граждане в массе своей в случае военной опасности были готовы защищать не только свою Родину, но и сложившуюся в СССР общественно-политическую систему, его общественный и государственный строй.

Эту особенность в ментальности советского народа тонко уловил А.Верт, понимавший, что советские люди борются с немецкими захватчиками не только за свою Родину, но и за существовавший тогда общественно-политический строй. «Было бы, разумеется, слишком большим упрощением, — писал А.Верт, — считать (как считают некоторые), что это была “национальная” или даже “националистическая” война, и ничего больше. Нет, в этой национальной, народной войне советские люди сражались также за свою, советскую власть» (Верт А. Россия в войне… С. 7). Верт также правильно понимал, как это следует из его вышеприведённой цитаты, что советские люди считали Советскую власть именно своей властью. Тут ещё надо иметь в виду, что тогда выражение «Советская власть» имело более глубокий и широкий смысл (в том числе и заменяя собой понятие «российская власть»), в противовес намерению вторгнувшегося на территорию СССР противника навязать «немецкую власть».

Надо также учитывать, что СССР был многонациональным государством, в котором декларировались идеи равенства, равноправия и дружбы народов, отрицался как национализм, так и национальный нигилизм. Включавший в себя десятки наций и народностей советский суперэтнос, который обычно называют советским народом, являлся порождением именно сложившегося в СССР общественно-политического строя. Историк Е.М.Малышева справедливо отмечала: «Общественно-политический строй, сложившийся в СССР на основе социалистической, марксистской идеологии, в предвоенный период создал такое феноменальное суперэтническое образование с высочайшей пассионарностью, как советский народ» (Малышева Е.М. Патриотизм и коллаборационизм в годы Великой Отечественной войны // Россия в ХХ веке. Война 1941—1945 годов: современные подходы. — М., 2005. С. 306). Тезис, конечно, не бесспорный, но мы с ним в основном согласны. Понятия «советский общественно-политический строй» и «советский народ» до такой степени взаимосвязаны, что отрывать их друг от друга, как это иногда делается в литературе, методологически неверно и противоречит принципу историзма. Ведь такой суперэтнический феномен, как советский народ, вряд ли мог бы образоваться в условиях какого-то иного общественно-политического строя.

Система союзных и автономных республик представляла из себя под углом зрения решения национального вопроса гигантский цивилизационный скачок вперёд — особенно на фоне существовавшей в царской России губернской системы, не допускавшей автономии национальных меньшинств. Внутри советского суперэтноса определяющими были отношения братской дружбы, ломки национальных перегородок, широкого взаимопроникновения и взаимообогащения национальных культур. Можно привести массу свидетельств, говорящих о том, что советские люди разных национальностей реально ощущали себя живущими в настоящем государстве дружбы народов.

В целом, несмотря на все недостатки и издержки, советская история 1930-х — 40-х годов — это славная, героическая история, которой следует гордиться. Порой применяют к сложившемуся в СССР политическому строю понятие «тоталитарный режим». Это понятие пошло в ход в исторической науке США со второй половины 1940-х годов с целью не только опорочить и дискредитировать советскую систему, но и отождествить гитлеровскую Германию и Советский Союз. Изначально в свете этого термин «тоталитаризм» означал трактовку советской общественно-политической системы не просто в отрицательном аспекте — она плюс к тому якобы такая же «преступная», как это имело место и в гитлеровской Германии. Причём подобный вывод являлся не плодом научных исследований, а идеологической установкой по дискредитации своего противника по «холодной войне». Следовательно, понятия «тоталитаризм», «тоталитарный режим» — это не научные термины, а политически ангажированные идеологические установки. Для доказательства тождества политических режимов в фашистской Германии и СССР используется обычно факт существования в обеих странах однопартийной системы. Но этот фактор далеко не всеобъемлющий и не учитывает чрезвычайно важных, принципиальных отличий: в фашистской Германии — идеология нацизма, расизма, антисемитизма; в СССР — идеология дружбы и братства трудящихся всех стран. В свете этого идеологически германский фашизм и советский коммунизм являлись антиподами. Недаром Гитлер начинал свою политическую карьеру как антикоммунист, и это всегда находилось на первом месте в его политическом мышлении.

На самом деле у фашизма и западных демократий больше сходства — на почве антикоммунизма и антисоветизма они выглядят как братья-близнецы. Сталин тысячу раз был прав, всегда подозревая их в возможном сговоре на антисоветской почве. Такого сговора не произошло только из-за чрезмерно амбициозной и агрессивной политики Гитлера, начавшей представлять серьёзную опасность для самого существования западных демократий. Фашизм зародился, расцвёл и в конечном счёте вырос в страшного монстра в недрах западноевропейской цивилизации. Следовательно, фашизм — порождение Запада. Чтобы замаскировать этот факт и снять с Запада ответственность за фашизм, происходит массированное пропагандистское и идеологическое наступление с целью любым правдоподобным обоснованием свалить вину за фашизм на Советский Союз. С этой целью в ход пошли понятия «тоталитаризм», «тоталитарный режим» с последующим отождествлением гитлеровской Германии и СССР.

Та этнополитическая общность людей, которую мы называем советским народом, была воспитана в антифашистском духе. С момента прихода Гитлера к власти в Германии и до заключения советско-германского пакта о ненападении, то есть с января 1933-го до августа 1939 года, в СССР активно велась пропаганда по разоблачению фашизма. В результате этой пропаганды антифашизм стал важной составной частью менталитета советского народа. После заключения советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 года антифашистская пропаганда в СССР была приглушена, но антифашистская составляющая в ментальности советского народа отнюдь не исчезла. Она сохранялась как бы в латентном состоянии, готовая в любой момент при соответствующем изменении обстоятельств заявить о себе во весь голос. Этот момент, как известно, наступил 22 июня 1941 года.

В конце 1939-го и в 1940 году в официальной советской пропаганде Англия и Франция изображались как главные виновники войны и потенциальные противники (в частности, употреблялось выражение «англо-французские поджигатели войны»). Однако в общественном сознании это отнюдь не способствовало восприятию Германии как «друга» или «союзника». Причём, несмотря на характер указанной официальной пропаганды, в сознании многих советских людей именно фашистская Германия воспринималась как более опасный потенциальный противник, чем Англия и Франция. Историк А.В.Голубев по этому поводу отмечает: «Но в общественном сознании фашистская Германия оставалась скорее наиболее опасным и вероятным противником, чем союзником; пакт 1939 г. и последовавшие за ним соглашения воспринимались в лучшем случае как тактический ход советского правительства, чему имеется достаточно свидетельств» (Голубев А.В. Союзники в пропаганде и массовом сознании советского общества в годы войны // там же. С. 152).

Сам по себе советско-германский пакт, заключённый 23 августа 1939 года, в широких кругах советского общества чисто психологически воспринимался с трудом, и никогда не исчезало ощущение его противоестественности. На сознание людей удручающе действовала неожиданная трансформация германского фашизма из врага чуть ли не в «друга». Всё это тонко подметил Константин Симонов, написавший в своих воспоминаниях: «Что-то тут невозможно было понять чувствами. Может быть, умом — да, а чувствами — нет. Что-то перевернулось и в окружающем нас мире, и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были; вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта» (Симонов К.М. Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В.Сталине. — М., 1990. С. 77). То, что произошло 22 июня 1941 года, сразу всё поставило на свои места, привело к возвращению адекватного восприятия германского фашизма как опасного врага.

Представление о том, что это есть Отечественная война, активно внедрялось в советское общественное сознание с первого же дня немецкой агрессии. В заявлении Советского правительства, которое днём 22 июня 1941 года зачитывал по радио В.М.Молотов, в частности, упоминалось, что Россия уже подвергалась вторжениям, что «в своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной и Наполеон потерпел поражение», и, подчеркивалось в заявлении, «то же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу». Дважды упоминавшийся в этом заявлении термин «Отечественная война» довольно прочно врезался в сознание людей — уже с 22 июня 1941 года в народе пошли разговоры, что началась новая Отечественная война.

Это тогда понимали и наиболее дальновидные и проницательные люди на Западе. А.Верт вспоминал, что у него 2 июля 1941 года состоялась продолжительная беседа с английским историком Б.Пэрсом, который сказал: «Я уже вижу, что это будет огромная отечественная война, более крупная и успешная, чем война 1812 года» (Верт А. Россия в войне... С. 67). Верт и Пэрс относились к немногочисленной тогда плеяде иностранцев-оптимистов, которые даже летом и осенью 1941 года, несмотря на успехи германской армии, были твёрдо убеждены, что Гитлер войну с Россией не выиграет. Верт обратил внимание на поразительное отличие в реакции французского общества на немецкое вторжение во Францию в мае 1940 года и настроениях большинства советского народа в конце июня — августе 1941 года. О Франции он написал следующее: «…Вся Франция была совершенно ошеломлена и её быстро охватили пораженческие настроения. Миф о неприступности линии Мажино, которым все эти годы убаюкивали французский народ, вдруг рассыпался в прах» (там же. С. 41). Применительно же к СССР Верт дал совсем иную характеристику: «Страну охватил ужас, но к нему примешивалось чувство национальной непокорности и опасение, что это будет долгая, упорная и отчаянная борьба… И всё же, казалось, лишь очень немногие думали о возможности полного военного поражения и завоевания страны немцами. В этом отношении контраст с Францией во время германского вторжения 1940 г. был разительным» (там же. С. 67—68).

Попавший в плен к немцам генерал М.И.Потапов на допросе, состоявшемся 28 сентября 1941 года, на вопрос о том, готов ли русский народ в глубине души вести войну и в том случае, если обнаружит, что армия отступила до Урала, ответил: «Да, он будет оставаться в состоянии моральной обороны» (Военно-исторический журнал. 1992. № 2. С. 53—58).

День 22 июня 1941 года привёл к резкой смене акцентов в мировом общественном мнении. Даже многие из тех, кто имел до этого репутацию противника Советского Союза, теперь демонстрировали горячие симпатии советскому народу и Красной Армии. От имевших мировую известность писателей поступили приветствия: «С таким народом, как русский, возможен не только союз, но и дружба» (Герберт Уэллс); «Я на все сто процентов солидаризуюсь с Советским Союзом в его военном сопротивлении фашистской агрессии» (Эрнест Хемингуэй); «В союзе с обоими великими англо-саксонскими народами советский народ навсегда обезвредит нацистов» (Лион Фейхтвангер); «Ничто не имеет большего значения для либеральной и демократической Америки, чем успех России против Гитлера» (Теодор Драйзер) (Гиленсон Б.А. Глазами зарубежных деятелей культуры // Война и общество. — М., 2004. Кн. 2. С. 161). То, что в Англии, США, Канаде и ряде других стран общественное мнение повернулось в благоприятную для СССР сторону, служило определённым моральным подспорьем советскому народу в его ожесточённой борьбе с фашистскими агрессорами.

Мы вынуждены упрекнуть западную историографию в системной фальсификации в важном вопросе. Из того, что известно сегодня о планах политического и военного руководства Германии в отношении Советского Союза, однозначно следует вывод, что для народов СССР понятие «Великая Отечественная война» является адекватным и по сути, и по содержанию. Однако в западной литературе именно это адекватное понятие тщательно избегают употреблять, подменяя его поверхностными, примитивными и иногда даже карикатурными формулировками типа «схватка двух тоталитарных режимов», «сталинская война» и т. п.

Впрочем, подобный упрёк можно адресовать и ряду современных российских авторов. Именно им известный историк А.К.Соколов напоминает непреложную истину, что для Советского Союза это была «война за выживание, за право России вообще существовать» и, следовательно, «термин “Великая Отечественная война”, которого многие авторы стараются избегать как советского идеологического штампа, является верным и позволяет правильно освещать события войны, не исключая даже самых мрачных и печальных её страниц» (Соколов А.К. Основные направления фальсификации истории Великой Отечественной войны в зарубежной и российской историографии: истоки, причины, следствия // Сборник Русского исторического общества. — М., 2011. № 11(159). С. 16).

Надо признать, что у отдельных западных авторов при освещении войны Германии с Советским Союзом присутствует понимание того, что со стороны русского и других народов СССР это была именно Великая Отечественная война. Вот что, например, писал западногерманский историк Г.-А.Якобсен: «Советы провозгласили свою борьбу “Великой Отечественной войной” и тем самым пробудили в русском народе все национальные чувства и страстное желание защищать свою Родину; за многие века истории России такой призыв всегда открывал огромные источники силы для борьбы против иностранных интервентов» (Якобсен Г.-А. 1939—1945. Вторая мировая война: Хроника и документы / Пер. с нем. // Вторая мировая война: два взгляда. — М., 1995. С. 34). Как раз понимание характера этой войны со стороны СССР позволяет таким западным авторам, как Г.-А.Якобсен, более-менее правильно и адекватно интерпретировать и освещать её возникновение, ход и результаты.

В литературе и публицистике постсоветского времени прослеживается тенденция, которую мы бы деликатно назвали недооценкой степени опасности, нависшей над самим существованием нашей цивилизации в связи с германским вторжением. Но недооценка здесь недопустима, так как факты говорят под этим углом зрения именно о страшной опасности. Так, находившийся в советском плену генерал-фельдмаршал Ф.Шёрнер на допросе, состоявшемся 28 апреля 1947 года, сказал: «В мае или июне 1941 г. ... Гиммлер открыто заявил, что вскоре предстоит большая война на Востоке, целью которой является вытеснение славян из восточного пространства и колонизация славянских земель немцами. При этом он ориентировал на физическое истребление русских в случае оказания ими сопротивления во время вторжения немцев в пределы России. Он тогда заявил буквально следующее: “Если мы при выполнении наших планов в России натолкнёмся на упорное сопротивление народа и армии, то ничего не остановит нас перед очищением страны от славян”. Таковы известные мне факты, предшествующие нападению Германии на Советский Союз» (Генералы и офицеры вермахта рассказывают…: Документы из следственных дел немецких военнопленных. 1944—1951 / Сост.: В.Г. Макаров и В.С.Христофоров. — М., 2009. С. 107).

Конечно, в 1941 году такие откровения ещё не были известны, но советские люди в массе своей интуитивно чувствовали, что немецкие фашисты во главе с Гитлером замыслили нечто подобное. Во многом из этого интуитивного чувства проистекала непоколебимая решимость дать достойный отпор захватчикам и, невзирая на все жертвы, трудности и лишения, разгромить и уничтожить их. 28 июля 1941 года в газете «Правда» была опубликована статья писателя А.Толстого, в которой говорилось: «Мы должны объединиться в одной воле, в одном чувстве, в одной мысли — победить и уничтожить Гитлера и его армию, которые несут смерть и рабство, рабство и смерть и больше ничего…». Эти слова как нельзя лучше отражали морально-психологический настрой подавляющего большинства советских людей.

В этом общенародном порыве защитить Родину естественным образом произошло сплочение атеистов и верующих. Уже 22 июня 1941 года глава Русской православной церкви митрополит Московский и Коломенский Сергий выступил с обращением к православным христианам, в котором говорилось: «В последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, не коснётся нашей страны. Но фашизм, признающий законом только голую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верным себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят ещё раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью Родины, кровными заветами любви к своему отечеству…». Заканчивалось обращение Сергия словами: «Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу» (Москва военная. 1941—1945. Мемуары и архивные документы. — М., 1995. С. 44—46; 1941 год. Страна в огне. Документы и материалы. — М., 2011. Кн. 2. С. 84—85).

Конечно, нельзя отрицать тот факт, что в годы войны имел место коллаборационизм, проявлявшийся в различных формах. Коллаборационизм являлся, так сказать, исключением из правила, поскольку основная масса советского народа ни в коей мере не была подвержена таким настроениям. Из известных нам документов, исходивших из коллаборационистской среды, следует вывод, что подобная поведенческая позиция часто основывалась на грубо искажённых и ошибочных представлениях о намерениях Гитлера. Так, в манифесте бургомистра Локотского округа (ныне Брянская обл.) Б.В.Каминского к партизанам (с призывом выходить из леса и сдаваться) от 9 февраля 1942 года присутствовал такой тезис: «Немецкая армия — это освободительница Русского народа. Она дружественна русскому народу, но вместе с тем она смертельный враг всему сталинскому строю…» (цит. по: Веревкин С. Самая запретная книга о Второй Мировой. Была ли альтернатива Сталину? — М., 2011. С. 553). Если допустить, что Б.В.Каминский в данном случае не лукавил, то его политическая позиция строилась на роковом заблуждении. На самом же деле немецкая армия являлась смертельным врагом не столько для «сталинского строя» (в частности, немцы запретили распускать колхозы), сколько именно для России, русского народа и других народов СССР.

В свете этого никакие идеологические обоснования не могут служить оправданием коллаборационизму. В тех условиях священный долг каждого советского гражданина состоял в том, чтобы либо находиться в рядах Красной Армии, либо помогать ей всеми доступными силами и средствами громить чужеземных завоевателей.

Даже многие белоэмигранты, до этого дружно ненавидевшие советскую систему и страстно желавшие её гибели, теперь стали сочувствовать борьбе советского народа с немецкими захватчиками. Эти люди понимали, что Отечество, которое они по-прежнему продолжали любить, хотя и находились в изгнании, оказалось в смертельнейшей опасности и спасти его в тех условиях реально могла только Красная Армия. Н.А.Нарочницкая справедливо отмечает: «Почему А.И.Деникин, воевавший против большевиков, С.Рахманинов и тысячи других, никогда не симпатизировавших революционным идеям, изгнанные революцией, из-за неё потерявшие Родину, тем не менее, желали победы Красной армии? Когда к Деникину обратились неофициальные эмиссары от власовцев с предложением благословить власовскую армию, то он в гневе воскликнул: “Я воевал с большевиками, но никогда с русским народом. Если бы я мог стать генералом Красной армии, я бы показал немцам!”. Рахманинов до изнеможения давал концерты по всем Соединенным Штатам и пересылал деньги Сталину» (Нарочницкая Н.А. За что и с кем мы воевали // СССР в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.: новое в исследовании и освещении в учебной литературе. — М., 2005. С. 27).

Советский посол в Англии И.М.Майский вечером 22 июня 1941 года записал в своем дневнике: «Итак, война! Неужели Гитлер ищет самоубийства? Мы не хотели войны, очень не хотели войны. Мы делали всё возможное для того, чтобы её избежать. Но раз германский фашизм навязал нам войну, пощады быть не может. Будем драться твёрдо, решительно, упорно до конца…» (Майский И.М. Дневник дипломата: Лондон, 1934—1943 гг. — М., 2006. Кн. 2. Ч. 2. С. 29). Примечательно, что применительно к Гитлеру И.М.Майский ещё в первый день немецкого нападения на СССР употребил слово «самоубийство», и это, волею судеб, оказалось пророчеством в прямом смысле (как известно, Гитлер 30 апреля 1945 г. покончил жизнь самоубийством в бункере имперской канцелярии, окружённой со всех сторон наступающими частями Красной Армии).

Совершенно недопустимо употребление термина «Великая Отечественная война» в ироническом смысле. А это имеет место в литературе и публицистике. Так, в книге «Другая война. 1939—1945», изданной в 1996 году на гранты Фонда Форда, её редактор Ю.Н.Афанасьев пишет, что «одной из самых крупных и болезненных проблем… стала история войны, наречённая Великой Отечественной» (Другая война. 1939—1945 / Под ред. Ю.Н.Афанасьева. — М., 1996. С. 19). Слово «наречённая» является синонимом понятий «официально объявленная» и «названная» и допускает как иронию, так и несоответствие объявленного сути дела. Именно это и происходит на страницах указанной книги: оказывается, что это будто бы была не Великая Отечественная, а некая «другая война» (причем этот термин вынесен в заголовок издания). В этой «другой войне» ставится под сомнение и массовый героизм советских людей, и единство фронта и тыла, и боевое братство народов СССР, и многое другое. Естественно, что такая «ревизионистская» интерпретация вызвала вполне понятные протесты. Так, историк Н.К.Петрова в эмоциональной форме встала на защиту истинного характера войны 1941—1945 годов: «Нет, господа ревизионисты. Она была не наречённой, то есть названной, а Великой, Народной, Священной с первых приграничных боев и до победных салютных залпов» (Петрова Н.К. Поколение молодёжи 30-х – 40-х годов ХХ века и безопасность Родины // Патриотизм — один из решающих факторов безопасности Российского государства. — М., 2006. С. 102).

Отдельные авторы не приемлют слова «Отечественная», хотя и согласны сохранить слово «Великая». Так, в 2010 году в издательстве «Московский учебник» вышел учебник для 11 класса средней школы под названием «История России. ХХ — начало ХХI века», и там понятие «Великая Отечественная война» заменено на «Великая война». По нашему убеждению, такая корректировка совершенно не допустима. Ведь устранением слова «Отечественная» из названия войны, которую вёл советский народ в 1941—1945 годы, одним махом выхолащиваются и её характер, и её сущность. И это в российском школьном учебнике!

Существует представление, что в СССР большинство населения пострадало от репрессий и якобы было ими запугано. Это, конечно, сильное преувеличение. Документально подтвержденная статистика репрессий известна — она неоднократно публиковалась (в том числе и на страницах журнала «Политическое просвещение»; см.: Земсков В.Н. О масштабах политических репрессий в СССР // Политическое просвещение. 2012. № 1. С. 92—119), и из нее вытекают совсем иные выводы.

Для ответа на вопрос о влиянии репрессий в их реальном масштабе на советское общество мы бы посоветовали ознакомиться с выводами американского историка Р.Терстона, выпустившего в середине 1990-х годов научную монографию «Жизнь и террор в сталинской России. 1934—1941» (Thurston R. Life and Terror in Stalin’s Russia. 1934—1941. — New Haven, 1996). Основные выводы, по Терстону, звучат так: система сталинского террора в том виде, в каком она описывалась предшествующими поколениями (западных. — В.З.) исследователей, никогда не существовала; влияние террора на советское общество в сталинские годы не было значительным; массового страха перед репрессиями в 1930-е годы в Советском Союзе не было; репрессии имели ограниченный характер и не коснулись большинства советского народа; советское общество скорее поддерживало сталинский режим, чем боялось его; большинству людей сталинская система обеспечила возможность продвижения вверх и участия в общественной жизни. Эти выводы Р.Терстона, являющиеся под углом зрения традиций и духа западной советологии чуть ли не кощунственными и именно так воспринимаемые большинством советологов, основаны на документально подтверждённых фактах и статистике.

Нам возразить Р.Терстону нечего. Его выводы, безусловно, правильные. От себя добавим, что простые советские граждане в массе своей мало что знали или вообще ничего не знали о репрессиях, жертвами которых стали многие тысячи невинных людей, и впервые услышали об этом только после речи Н.С.Хрущёва на ХХ съезде КПСС в 1956 году. А тогда, в довоенные годы, сложившийся в СССР политический режим в сознании многомиллионных масс народа прочно ассоциировался не с террором и репрессиями, а с воплощенными идеалами социальной справедливости. И этот режим однозначно расценивался большинством советских граждан как самый справедливый на всём земном шаре.

Того, что понял американский историк Р.Терстон, совершенно не понимали нацистские руководители Германии. Правильному пониманию морально-политического климата в СССР очень мешал присущий им патологический антикоммунизм (к тому же ещё и в сочетании с не менее патологическим антисемитизмом). Они всерьёз полагали, что коммунистическая диктатура в СССР вызывает всеобщую ненависть и народ и армия до такой степени запуганы репрессиями и ссылками в Сибирь, что не смогут оказать серьёзного сопротивления наступающей немецкой армии. Этот аргумент занимал заметное место в разрабатываемой ими стратегии «блицкрига». Первые же месяцы германо-советской войны показали, что применительно к основной массе советского народа подобные оценки оказались глубоко ошибочными. Провал «блицкрига», а затем и полный военный разгром Германии — это в определённой степени и расплата за неверный предварительный диагноз морально-психологического и идейного состояния большинства советского народа и советских вооружённых сил.

В литературе и публицистике последних двух десятилетий отчётливо прослеживается тенденция реанимировать лживый тезис Гитлера о «превентивной войне» Германии против СССР. Концепция «превентивной войны» с её соответствующим обоснованием наиболее рельефно была изложена в речи Гитлера в рейхстаге 11 декабря 1941 года:

«…Я не искал войны, а, напротив, делал всё, чтобы её избежать. Но я бы забыл свой долг и действовал бы вопреки своей совести, если бы, несмотря на понимание неизбежности столкновения, не сделал отсюда одного единственно возможного вывода: считая Советскую Россию смертельнейшей опасностью не только для германского рейха, но и для всей Европы, я решил всего за несколько дней до этого столкновения дать сигнал к наступлению. Сегодня имеются поистине неоспоримые и аутентичные материалы, подтверждающие факт намерения русских осуществить нападение на нас. Точно так же нам известен и тот момент, когда должно было произойти это нападение. Учитывая осознанную нами во всём её объёме только ныне огромную опасность, могу лишь поблагодарить Господа нашего, вразумившего меня в нужный час и давшего мне силу сделать то, что должно было сделать…» (цит. по: Якобсен Г.-А. 1939—1945… С. 170).

В этом заявлении Гитлера нет ни слова правды. Абсолютно всё — сплошное враньё, и это было убедительно доказано ещё на Нюрнбергском процессе. Доказательства по разделу «Агрессия против СССР», показания обвиняемых и свидетелей неопровержимо подтвердили, что нападение на СССР было задумано и спланировано преднамеренно, без какого-либо повода к тому с его стороны. Бывший руководитель германской прессы и радиовещания Г.Фриче в своих показаниях на Нюрнбергском процессе заявил, что он «организовал широкую кампанию антисоветской пропаганды, пытаясь убедить общественность в том, что в этой войне повинна не Германия, а Советский Союз… Никаких оснований к тому, чтобы обвинять СССР в подготовке военного нападения на Германию, у нас не было» (Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками: Сборник материалов. — М., 1960. Т. 5. С. 569). Обращаем внимание на следующий факт: Фриче своими показаниями опроверг заявление Гитлера, сделанное им 11 декабря 1941 года, о том, что «имеются поистине неоспоримые и аутентичные материалы, подтверждающие факт намерения русских напасть на нас». Стало окончательно ясно, что версия «превентивной войны» целиком и полностью является пропагандистским вымыслом Гитлера.

Однако в последние два десятилетия в литературе и публицистике довольно неожиданно произошла реанимация этой выдумки Гитлера: мол, Гитлер всего лишь упредил Сталина, готовившего агрессию против Германии (по некоторым версиям, якобы даже не только против Германии, но и в целом против Запада). По нашему мнению, утверждать такое можно только в том случае, если удастся доказать, что все советские руководители вдруг сошли с ума (однако, по всем признакам, они находились в здравом уме). Обоснование идеи «превентивной войны» Германии против СССР делается обычно посредством тенденциозного подбора фактов и их извращенной интерпретации, а также целой системы логических построений, носящих преимущественно казуистический характер. Широко используются «источники» и «факты», степень достоверности которых, мягко говоря, невелика, с целью выстраивания путём их манипулирования и жонглирования соответствующих (заведомо ложных) причинно-следственных связей. И все эти «творческие» усилия направлены на то, чтобы «доказать», что заявление Гитлера в рейхстаге 11 декабря 1941 года будто бы было «правдивым».

В целях маскировки авторство принадлежащих Гитлеру идей «превентивной войны» Германии против СССР и подготовки летом 1941 года советской агрессии против Германии приписывается В.Б.Резуну, выступающему под псевдонимом «Виктор Суворов» и выпустившему ряд книг («Ледокол», «День-М» и др.), в которых делается попытка «доказать» их «правильность», то есть снять с Гитлера ответственность за развязывание войны и возложить её на СССР. На самом же деле автором указанных идей является Гитлер, а Резун-Суворов «позаимствовал» их у покойного фюрера и присвоил себе, иначе говоря, пошёл на прямой плагиат. Как бы то ни было, литература с пропагандой лживых гитлеровских идей и их соответствующим «обоснованием» (опосредованно через авторство Резуна-Суворова и некоторых других) буквально заполонила прилавки книжных магазинов в нашей стране, и это приняло характер своего рода бедствия, сравнимого, может быть, с нашествием саранчи на плодородные поля.

Хуже всего, что эта гитлеровская «чернуха» проникла в образовательный процесс в современной России. «Тезис Суворова-Резуна мигрирует из учебника в учебник», — с прискорбием констатирует эксперт по школьным учебникам истории Л.В.Силина (Силина Л.В. Школьный учебник истории в контексте культурной социализации: подходы к изучению событий Великой Отечественной войны // Вторая мировая и Великая Отечественная войны: исторические уроки и проблемы геополитики. — М., 2010. С. 483). Правда, он обычно присутствует там не в качестве непреложной истины, а в виде одной из существующих точек зрения. В связи с этим, ученикам, к примеру, задаётся такой вопрос: «Какая точка зрения, по вашему мнению, более продуктивна для понимания внешней политики СССР и Германии на рубеже 1930—1940 гг.?» (там же. С. 484). Вопрос поставлен не корректно и содержит в себе элементы провокационности. И если ученик отвечает (сам того, конечно, не осознавая) в духе лживого заявления Гитлера в рейхстаге от 11 декабря 1941 года, то ответ считается вполне приемлемым.

Несмотря на все обоснования «правдивости» тезиса Гитлера о «превентивной войне», он, этот тезис, как был лживым, так таковым и останется навсегда. Ибо он прямо противоположен исторической правде. Тот же немецкий историк Г.-А.Якобсен (несмотря на то, что в молодости он, будучи военнослужащим вермахта, участвовал в войне против СССР) нашёл в себе мужество написать правду: «…Необходимо разрушить одну всё ещё распространенную легенду: германское нападение на Советский Союз в 1941 г. ... не являлось превентивной войной. Решение Гитлера осуществить его было порождено отнюдь не глубокой тревогой перед грозящим Германии предстоящим советским нападением, а явилось конечным выражением той его агрессивной политики, которая с 1938 г. становилась всё более неприкрытой» (Якобсен Г.-А. 1939—1945… С. 24). Именно это заключение Г.-А.Якобсена и является исторической правдой.

К категории домыслов и вымыслов относятся и утверждения, что советское руководство планировало напасть на Германию не летом 1941-го, а якобы в 1942-м или в 1943 году. Всё это представляет из себя отчаянные попытки «спасти» лживый гитлеровский тезис о «превентивной войне». Однако, чтобы утверждать такое, надо опираться на соответствующие документальные подтверждения, а их нет. Здесь уместно процитировать заключение, которое дал по этому поводу старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Ю.А.Никифоров: «Не подлежит сомнению, что агрессия Германии против СССР являлась реализацией программной установки Гитлера на завоевание “жизненного пространства” на Востоке Европы и уничтожение Советского Союза как национально-государственного формирования и социальной системы… Предположения о том, что СССР мог напасть на Германию в 1942 году или позднее, — спекуляции, не имеющие документального подтверждения. Планы стратегического развертывания на этот период Генеральным штабом Красной Армии разработаны не были, никаких программных заявлений по этому поводу руководство СССР не делало. Да, в 1942 году СССР чувствовал бы себя более сильным в военном отношении, чем в 1940 или 1941 г. Но это ещё отнюдь не означает, что Сталин непременно напал бы на Германию. Мощь Красной Армии могла просто стать тем фактором, который исключил бы возможность военного выступления Германии против Советского Союза» (Никифоров Ю.А. Подготовка СССР к войне с Германией в 1941 г.: границы дискуссии // Преддверие и начало Великой Отечественной войны: Проблемы современной историографии и источниковедения. — М., 2012. С. 19—20).

В 1960-е — 80-е годы в западной историографии существовала предрасположенность, отчасти сохраняющаяся и до сих пор, спроецировать реалии «холодной войны», когда ФРГ стала союзником США и Великобритании по блоку НАТО, на Вторую мировую войну, то есть превратить существовавший тогда союз СССР, США и Великобритании против Германии в, ни много ни мало, союз США, Великобритании и Германии против СССР. Не сделано это было только потому, что спроектировать подобную «историческую реальность» практически невозможно. Максимального «успеха» в этом направлении «добился» австрийский историк Э.Топич, который в своей книге «Сталинская война» ухитрился изобразить Вторую мировую войну в виде советской атаки на западные демократии, а Германии отводилась роль всего лишь некого «военного суррогата» (см.: Topitsch E. Stalin’s War: A Radical New Theory of the Origins of the Second World War. — New York, 1987). Однако эта «концепция», ввиду её слишком очевидной недостоверности и абсурдности, не получила распространения даже в кругу непримиримых антисоветчиков и русофобов. Поэтому многие западные авторы вынуждены были ограничиться тактикой замалчивания (это тоже форма фальсификации) факта союза США и Великобритании с СССР во Второй мировой войне: в объёмистых исторических трудах говорилось почти исключительно о действиях англо-американских войск, а о событиях на советско-германском фронте почти не упоминалось, за исключением нескольких строчек о Сталинградской битве. Эту фальсификаторскую «исследовательскую тактику» в западной историографии нельзя назвать стихийной — здесь отчетливо просвечивается жёсткая идеологическая заданность.

Что касается советской литературы, то в ней, несмотря на все её недостатки, даже в самый разгар «холодной войны» никогда не отрицался и не замалчивался тот факт, что США и Великобритания являлись союзниками СССР в войне против гитлеровской Германии.

К разряду системной фальсификации истории следует отнести настойчивые в последние годы попытки представить СССР как якобы виновника Второй мировой войны, поставить его в один ряд с фашистской Германией. Это совершенно недопустимо. Томас Манн как-то сказал о Третьем рейхе: «Это не государство и не социальный порядок, это дьявольское злодейство. Война против него — это священная война человечества против самого дьявола» (цит. по: Лессер Й. Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933—1945 / Пер. с англ. — М., 2010. С. 268). Сказано, конечно, слишком резко, с элементами мистицизма, но по большому счёту Т.Манн прав. Ведь во Второй мировой войне речь шла о спасении европейской (и ещё шире — в целом человеческой) цивилизации от «коричневой чумы». И в этой «священной войне» (по выражению Т.Манна) прогрессивного и свободолюбивого человечества нельзя отрицать огромный вклад Советского Союза и его вооружённых сил. Нельзя забывать и о многомиллионных жертвах советского народа, принесённых на алтарь Победы.

И как же в свете этого можно ставить на одну доску гитлеровскую Германию и Советский Союз, вермахт и Красную Армию? Это не просто фальсификация, а моральное и политическое преступление. К сожалению, указанное моральное и политическое преступление процветает в литературе и публицистике, а также в пропаганде.

Версия для печати