История и современность. А.Л.Кругликов. Реформы и реформаторы

Уроки истории

2011 год в России был юбилейным во многих отношениях. Отмечалось 150 лет падения крепостного права и начала цикла «великих реформ» Александра II, имевших, по определению Ф.Энгельса, значение незавершённой социальной революции (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 261).

Уместно вспомнить и о том, что 100 лет назад гибель российского премьера П.А.Столыпина ознаменовала провал очередных реформ, направленных на сохранение самодержавия и помещичье-буржуазного строя.

Ровно через 10 лет после гибели Столыпина — в рамках другой социально-политической системы — после двух революций, отражения иностранной интервенции и разрушительных Первой мировой и Гражданской войн, к очередному циклу реформ приступила уже Советская Россия. Опыт НЭПа дал блестящие результаты. Пяти лет хватило для восстановления довоенного уровня производства, обретения устойчивой финансовой системы и золотого червонца, старта грандиозной программы ГОЭРЛО. Была преодолена беспризорщина. В стране началась культурная революция, ликвидация безграмотности населения. Многие элементы ленинского НЭПа востребованы сегодня в Китае (см.: Левинтов Н.Г. О трактовке ленинской концепции нэпа // Диалог. 2002. № 10. С.29—30), Вьетнаме, Беларуси. В современной России об этом опыте предпочитают не вспоминать.

Политика НЭПа заложила основу для последующей модернизации страны накануне Второй мировой войны. Мобилизационный прорыв 30-х годов ХХ века — уникальное явление. Капиталистический мир в то время погрузился в кризис, а Советский Союз демонстрировал небывалые темпы экономического развития, создавал новые отрасли производства. Стремительно развивались наука, образование, культура всех народов СССР. Ныне умалчивают и об этом, не стремятся разобраться в составляющих этого прорыва, без которого не было бы Великой Победы в мае 1945-го и послевоенного космического триумфа нашей Родины. Предпочитают обращать внимание на негатив. Это неверно и антинаучно.

В 2011 году было невозможно не вспомнить и 20-летие разрушения Советского Союза (так называемый августовский «путч» 1991 г. и беловежский сговор Ельцина и его подельников). Эти события, как и последующие разрушительные «реформы» тоже требуют самого глубокого изучения, дабы печальная судьба СССР не постигла и Российскую Федерацию.

Поэтому обращение к опыту российских преобразований XIX и XX столетий представляется крайне актуальным.

О «великих реформах» Александра II

«Великие реформы» императора Александра II сопровождались не только освобождением крестьян от крепостной зависимости, но и введением земств, преобразованиями в армии и судопроизводстве.

К моменту их начала крепостничество «утратило своё политическое оправдание, стало следствием, лишившимся своей причины, фактом, отработанным историей» (Ключевский В.О. Собр. соч. Т. IV. — М., 1990. С. 300). Принципы «служилого государства» были попраны ещё Указом «о вольности дворянской» Петра III в 1762 году и хартией 1785 года Екатерины II. «Социальное положение “благородного” сословия изменялось в одну сторону — в сторону Запада — …социальное положение “подлых людей” продолжало изменяться в сторону прямо противоположную, — в сторону Востока...», — совершенно справедливо указывал один из глубоких отечественных мыслителей (Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. Кн. I. — М.-Л., 1975. С. 118).

Нечто подобное постигло Россию в последние 20 лет «демократических» и «рыночных» реформ рубежа XX—XXI столетий. Подобный раскол недопустим, крайне опасен для существования государства и единства народа. В этом коренится и одна из причин сохраняющегося недоверия подавляющей массы граждан России к Западу.

По определению И.Л.Солоневича политическая конструкция Российской империи «была не русской конструкцией и никак не устраивала русский народ» (Солоневич И.Л. Народная монархия. — М., 1991. С. 129). А сохранение крепостного права оказывало отрицательное влияние на народное хозяйство страны. Тем временем «заграничные банки на шкуре, содранной с русского мужика, строили мировой капитализм» (там же. С. 458). Российское крестьянство было, по существу, ограблено во имя европейской буржуазии.

Дальнейшее существование крепостного права было чревато для России экономической, социальной и политической катастрофой. Это сознавалось лучшими умами России. Однако правящий класс всячески препятствовал назревшим преобразованиям. Ряд обстоятельств с возрастающей силой определял необходимость отмены вопиющей социальной несправедливости. Это было обусловлено состоянием экономики, моральным протестом образованной русской общественности, выступлениями самих крепостных. Наконец, поражение в Крымской войне и возникновение революционной ситуации в стране побудили Александра II отменить крепостное право при громадной оппозиции к этому акту дворянства. К.Маркс писал о «поднявшемся... вое» убоявшихся, что предстоящая отмена крепостного права нанесёт ущерб их интересам и правам (см.: Архив Маркса и Энгельса. Т. XII. — М., 1952. С.112).

Событие справедливо называли «величайшим индивидуальным правовым актом в мировой истории» (Карпович М.К. Имперская Россия (1801—1917 гг.); цит. по: Можайскова И.И. Духовный образ русской цивилизации и судьба России. (Опыт метаисторического исследования). Ч. III. Метаистория в тысячелетиях жизни русской цивилизации. — М., 2001. C. 291), имевшим большую значимость не только само по себе, но и как начало целого цикла «великих реформ» (см.: Джаншиев Г. Эпоха великих реформ. Изд. 8-е. — М., 1900; «Великая реформа». Т. I—VI. — М., 1911).

Император противопоставил свою волю не желающему перемен дворянству, указывая, что освобождение крестьян должно сопровождаться решением для них земельного вопроса. И это второе, что следует отметить: руководитель государства обязан руководствоваться интересами страны и народа, даже если правящая «элита» не разделяет этой позиции.

Третье. При всей важности отмены крепостничества экономическая сторона реформы страдала многими нерешёнными вопросами, хотя условия разрешения земельной проблемы для крестьян были более благоприятными, чем в большинстве западноевропейских стран. Крестьянам оставили лишь часть той земли, которой они пользовались ранее. Помещики получали компенсацию от государства за утрату этой собственности, а крестьяне должны были возместить казне эту сумму в течение 49 лет ежегодными взносами из 6% годовых. Земельные наделы были крайне малы. Выкупные платежи оказались непосильным бременем. Они кратно превышали стоимость усечённых наделов. Земля передавалась сельским общинам, на которые возлагалась ответственность за уплату налогов и индивидуальные выкупные платежи, периодические переделы крестьянских наделов. Выход из общины не предусматривался. Преследовалась цель предотвращения формирования пролетариата в деревне.

Вывод четвёртый — реформы не были подготовленными. Крестьяне в результате «обретения воли» оказались не приспособленными к новым условиям жизни. Положение их было крайне тяжелым. Большая часть русского народа жила в нищете и не всегда имела возможность заработать на пропитание, расплатиться по своим долгам с государством. Временами, как это было в суровый голод 1891—1893 годов, ситуация становилась катастрофической (см.: Вернадский Г.В. Московское царство. Ч. II. — Тверь-Москва, 1997. С. 307).

Пятое. Чуждые народу социально-экономические преобразования дополнялись внедрением в российскую государственность форм управления, не отвечавших национальным традициям. Страна оказалась подчинена правящему бюрократическому механизму, при котором государство не имело со стороны самого народа никакой помощи в контроле над учреждениями (см.: Можайскова И.И. Указ. соч. С. 292, 295).

Очевидно, что «слабость всех российских реформ (и не только проводимых Александром II. — Л.К.) в том, что они выступают в виде односторонней эмансипации “верхов” за счет усиленного закабаления “низов”…» (см.: Можайскова И.И. Указ. соч. С. 296). К сожалению, это имеет место и сегодня. Реформы последних десятилетий «раскрепостили», во многом развратили, финансово и экономически сблизили так называемую современную российскую «элиту» с Западом, одновременно погрузив основную массу населения в нищету и безысходность.

Шестое. Глубокие реформы требуют системных изменений. Однако преобразования Александра II не сопровождались подобными переменами. Компетенция земских учреждений оказалась крайне узкой. Общие административные функции и исполнение полицейской власти оставались в руках чиновников. Борьба, взаимное недоверие царской власти и земских сил усилились. На рубеже XIX—XX веков земства при отсутствии парламентских институтов стали играть роль общественных центров самоуправления и формирования оппозиционного движения либерально-буржуазного толка.

Все реформы второй половины XIX века несли очевидный отпечаток компромисса правящего режима и господствующего класса дворян-помещиков. Они осуществлялись в интересах царизма, «элиты» российского общества и крепостников. Это и привело к тому, что правящий режим уже к началу XX века столкнулся с коалицией всех оппозиционных сил страны. Поражение в Русско-японской войне 1904—1905 годов усилило нарастающие противоречия в общественном и политическом строе империи. В итоге разразилась Первая русская революция 1905—1907 годов.

Капитализм — в кредит

Между тем у России имелись возможные пути модернизации (модное ныне слово). Они были связаны не с капиталистической моделью хозяйства. Исследования последних лет подтверждают, что структура пореформенной России включала в себя два качественно неоднородных сектора, два противоборствующих типа (уклада) хозяйства. Эта двойственность была исходным пунктом русского пути экономического развития (см.: Рязанов В.Т. Экономическое развитие России в XIX—XX вв. — СПб., 1998).

Один уклад образовался за счёт форм производства, при которых средства производства принадлежали и использовались на общинных началах. Пересмотрев свои взгляды на русскую общину, в письме В.Засулич в 1882 году К.Маркс написал: «Специальные изыскания…. убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того, чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы, прежде всего, устранить тлетворное влияние, которому она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития» (Архив Маркса и Энгельса. Т. 12. — М., 1952. С. 119).

Другой уклад — капиталистический. Его развитие было чревато крупными издержками и потрясениями. Капитализм во многом насаждался в России «сверху» усилиями самодержавного государства и за счёт основной массы населения страны. Нарастающее абсолютное и относительное обеднение трудящихся стало тормозом развития при буржуазной форме организации народного хозяйства. Оно выступало как объективный предел, препятствующий модернизации. Обеднение крестьянства, сужая внутренний рынок, было результатом двойственной политики царского правительства. Замысел реформы 1861 года был направлен на удовлетворение интересов поместного дворянства и фискальных потребностей самодержавного государства. Установление непомерно высоких выкупных платежей, дополненных увеличивающимися налогами и сборами, вело к удушению крестьянского хозяйства. Это был грабёж. По существу крестьяне выкупали не только урезанные земельные наделы, но и личную свободу (см.: Лосицкий А. Выкупная операция. — СПб., 1906. С. 16 и др.) .

Аналогичная ситуация сложилась в России и на рубеже XX—XXI веков.

Для процветания страны и модернизации её экономики было необходимо снятие с крестьянства не только выкупного, но и налогового бремени. Крестьянство, обретя личную свободу, нуждалось в оказании государственной помощи. Требовался цикл мер, направленных на повышение платежеспособного спроса основной части сельского населения, а стало быть, и расширение внутреннего рынка. Это следовало бы делать и в современной России. И 100 лет назад, и ныне ограниченная роль внешних рынков для стимулирования роста отечественного производства очевидна. Подъём экономики — и прежде, и сегодня — зависит, в первую очередь, от формирования внутреннего рынка, обеспечения высокого уровня платежеспособности населения страны.

Позднее А.В.Чаянов, Н.Д.Кондратьев предложили механизм приспособления общественно-крестьянских хозяйств к крупному индустриальному производству посредством развития кооперирования. Это был инновационный вариант трансформации традиционалистского хозяйства в новые структуры. Только отсутствие времени в крайне сложной международной обстановке 30-х годов ХХ столетия не позволили СССР реализовать этот подход. Сегодня Китай, Вьетнам, братская Беларусь успешно используют многие элементы именно этой модели модернизационного прорыва.

У России к началу ХХ века имелись возможности проведения преобразований не за счёт массового разорения и обнищания населения, а путём проведения политики поддержки реальных товаропроизводителей и массовых потребителей. Страна могла избежать революционных скачков, создавая «экономику благосостояния для всех». Правительство же, насаждая капитализм сверху, выбрало другой вариант развития. Во имя этого, оно непрерывно осуществляло займы за рубежом на кабальных условиях, предоставляло ссуды предприятиям и банкам, допускало переплаты по казённым заказам, установило высокие пошлины. Росла роль иностранного капитала, которому принадлежала 2/3 российской промышленности и 70% всех вложений (см.: Воронов Л. Иностранные капиталы в России. — М., 1901.; Зив В.С. Иностранные капиталы в русской горно-заводской промышленности. — М., 1917; Оль П.В. Иностранные капиталы в России. — Пг., 1922; Он же. Иностранные капиталы в народном хозяйстве дореволюционной России. — Л., 1925.; Эвентов Л.Я. Иностранные капиталы в русской промышленности. — М.-Л., 1931). Поэтому, когда в конце XIX века разразился промышленный кризис в Европе, в его орбите оказалась и Россия.

Избранный царским правительством путь преобразований сопровождался и постоянным оттоком золота за границу. Помещики после реформы 1861 года, оказавшись в новых условиях хозяйствования, продавали родовые «дворянские гнезда», переводили за границу свои состояния и проживали там выкупные свидетельства. Это привело к громадному вывозу капиталов за рубеж. «Если ограничиться для большей ясности вывозом и ввозом золота в монете и слитках по европейской границе, то получим такие итоги за 1860—1867 гг., — писал академик С.Г.Струмилин. — Шесть лет подряд после реформы русское золото лилось непрерывным потоком за границу. И это несмотря на внешние займы: в 1862 г. — на 15 млн. ф. ст., или

96 млн. руб. золотом, и англо-голландский заём в 1864 г. на 38 млн. руб. Если бы эти займы на 134 млн. руб. не удалось заключить, то отлив золота из России за указанные шесть лет повысился бы, стало быть, до 277 млн. руб. Но и это ещё не всё. Верная своему лозунгу “не доедим, а вывезем”, русская деревня перекрыла за 1861— 1866 гг. ввоз по европейской границе вывозом минимум на 178 млн. руб. Таким образом, полное сальдо всех платежей золотом и товарами... составило не менее 455 млн. руб. … подобного отлива ценностей за границу не бывало» (Струмилин С.Г. Очерки экономической истории России. С.485). Это были колоссальные средства. Насаждение капитализма в постсоветской России на рубеже XX—XXI столетий сопровождается аналогичными явлениями.

Уместно отметить, что и в начале XXI века, то есть по прошествии 150 лет с момента начала «великих реформ», тенденция к оттоку капитала из России лишь усилилась. В 1905 году «истребование вкладов из государственных касс приняло стихийный характер и выразилось к концу отчётного года в громадной цифре — 148 с лишним млн. руб. Одновременно с этим значительно увеличилось предъявление кредитных билетов к размену, увеличились требования производства платежей золотом и весьма сильно возросли операции по продаже валюты, обусловленные отливом капитала за границу» (Можайскова И.И. Указ. соч. С. 325). Воспользовавшись трудным положением России, немецкие банкиры предъявили требования о высылке в Берлин большой партии золота в 60 млн. рублей, что и было выполнено российским правительством. Громадный отлив золота на Запад имел место и позднее. Ещё до прихода большевиков к власти 2/3 золотого запаса России оказалось за границей (см.: там же). После Октябрьской революции оно там и осталось.

Таким образом, крупный капитал не имел в стране материальной базы, насаждался правительством в кредит и за счёт трудящихся масс России. Вынужденные выкупать свои земли, бывшие помещичьи крестьяне с 1862-го по 1901 год уплатили 1,4 млрд. руб. выкупных платежей (при первоначальной сумме в 867 млн. руб.) и остались должны казне еще 400 млн. руб. (см.: там же. С. 326). Аграрная проблема в аграрной стране была далека от своего разрешения.

Было очевидно, что без серьёзных преобразований в сфере земельных отношений и решения крестьянского вопроса Российской империи не избежать революционных потрясений.

Столыпин и его реформы: мифы и реалии

Страна переживала глубокий внутренний кризис. Авторитет самодержавного режима был подорван и провалом в Русско-японской войне. По мнению серьёзного мыслителя, монархиста Л.А.Тихомирова, Россия того времени представляла собой корабль с деморализованным экипажем, «с изломанными машинами, пробоинами по всем бортам, с течами по всему дну» (цит. по: Солоневич И.Л. Указ. соч. С. 108). В такой обстановке Николай II остановил свой выбор на П.А.Столыпине, отводя ему роль реформатора и спасителя монархии.

Из энциклопедической справки:

СТОЛЫПИН Пётр Аркадьевич родился 2 апреля 1862 г. в Дрездене (в этом немецком городе много позднее обитал другой «преобразователь» России г-н Путин). Гимназию Столыпин окончил в г. Вильно. Учился в Петербургском университете (В.В.Путин тоже окончил этот вуз). В 22 года поступил на службу в МВД (Путин тоже состоял по «секретному ведомству»). Крупный помещик, владевший 7,5 тыс. десятин земли. В 1899—1902 годы Столыпин — предводитель дворянства Ковенской губернии. Позднее он — Гродненский, а затем — Саратовский губернатор. С апреля 1906 года — министр внутренних дел (Путин тоже был по воле Ельцина «силовиком» — директором ФСБ), а с июля того же года — одновременно председатель Совета министров (и Путин правительство возглавлял). Столыпин был убит в Киеве агентом охранки Д.Богровым в сентябре 1911 года.

Выбор императора оказался не совсем удачным. Не случайно проводимые Столыпиным реформы сразу встретили резкую критику даже со стороны многих видных представителей правых сил, сторонников самодержавия. Ф.Самарин, С.Шарапов, К.Пасхалов, А.Щербатов, Д.Хотянцов и другие обращали внимание на бюрократический и насильственный характер преобразований, указывали на крайне негативные их последствия для основной массы населения (см.: Пасхалов К. Землеустроительное разорение России. — М., 1909. С. № 4—35; Хотянцов Д. К дворянству. Письмо V. — М., 1909. С. 5; Пасхалов К., Шарапов С. Землеустроение или землеразорение? — М., 1909. С. 44). Они полагали, что столыпинские реформы были исключительно реакцией на крестьянскую революцию 1905—1907 годов и имели «чисто политическое значение».

Однако в постсоветский период удивительным образом оказались возрождены и воспеты легенды о Столыпине, якобы, желавшем отдать землю крестьянам», расширить демократические институты и тем самым направить Россию на путь эволюционных изменений без революционных потрясений. В дореволюционное время подобный взгляд был присущ приверженцам монархической традиции, оправдывавшим все деяния «великого реформатора», среди которых не только ломка крестьянской общины, попытка насаждения хуторского переустройства русской деревни, но и военно-полевые суды, массовые репрессии. В преддверии разрушения Советского Союза и после его крушения подобный взгляд на Столыпина и его программа преобразований были реанимированы, как это не удивительно, поборниками либерально-демократического поворота, а затем и теми, кто проповедует консервативную линию.

Во исполнение политического заказа запущены различные манипуляции о том, что столыпинские реформы сопровождались позитивными сдвигами в экономике, увеличением «почти вдвое» сбора хлебов, которыми впоследствии якобы «питалась молодая Советская республика до 1919 года». Эти легенды имеют в своей основе грубейшие фальсификации исторических реалий.

Был ли Столыпин выдающимся реформатором?

Граф С.Ю.Витте (его вклад в преобразование российских финансов, железнодорожное строительство, развитие экономики России рубежа XIX—XX вв. неоспорим) отзывался о Столыпине как о человеке «средних умственных качеств и среднего таланта», любителе театральных жестов и громких фраз. Он признавал, что Столыпин «принёс некоторую долю пользы, но если эту пользу сравнить с тем вредом, который он нанёс, то польза эта окажется микроскопической».

Витте был убеждён, что «в своём беспутном управлении Столыпин не придерживался никаких принципов, он развратил Россию, окончательно развратил русскую администрацию, совершенно уничтожил самостоятельность суда... Столыпин развратил прессу, развратил многие слои общества, наконец, он развратил и уничтожил всякое достоинство Государственной думы, обратив её в свой департамент» (см.: Игнатьев А.В. С.В.Витте — дипломат. — М., 1989. С. 308).

Из заслуживающих внимания воспоминаний о Столыпине особое место занимают мемуары его ближайшего сотрудника С.Е.Крыжановского, бывшего товарищем министра внутренних дел. Но и он, будучи весьма наблюдательным человеком, склонным к анализу и обобщениям, нисколько не сомневался, что, к примеру, «Дурново*… был выше Столыпина по уму…». «И в политике своей Столыпин во многом зашёл в тупик…», и политика эта «не была так определённа и цельна, как принято думать, а тем более говорить», — констатировал ближайший сподвижник российского премьера. Он отмечал, что «в области идей Столыпин не был творцом…», «вся первоначальная законодательная программа была получена им в готовом виде в наследство от прошлого» (см.: Аврех А.Я. П.А.Столыпин и судьбы реформ в России. — М., 1991. С. 254—255).

При всей неоднозначности этих оценок необходимо признать, что они близки к истине. Симпатизировавший Столыпину британский посол в России Д.Бьюкенен обращал внимание на то, что новый председатель Совета министров был назначен в июле 1906 года, то есть в момент роспуска I Государственной думы и в бытность его самого министром внутренних дел. Разгон II Думы инициировался уже непосредственно самим Столыпиным. И позднее, как отмечал Бьюкенен, он не только нарушал нормы законодательства, но и настраивал против себя даже основных своих сторонников. Резолюции, осуждающие его действия, принимались и Думой и Госсоветом (см.: Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 128).

Третьеиюньская политическая система

Столыпин являлся творцом третьеиюньской политической системы. Лидер партии кадетов П.Н.Милюков констатировал, что именно он «построил здание своего недолгого господства не на прочном фундаменте, а на зыбучем песке не закончившегося политического обвала. Он не только не мог остановить его, но, напротив, лишь ускорил…» (Милюков П.Н. Воспоминания. — М., 1991. С. 329). После третьеиюньского переворота 1907 года, осуществлённого Столыпиным, в составе III Государственной думы была сформирована из числа депутатов «группа в 300 членов, готовых подчиняться велениям правительства». Перевес представителям поместного дворянства был обеспечен, ибо по самой идее в новую Думу не предполагалось допускать какую-либо оппозицию. Милюков писал: «И на выборах правительство всё сделало, чтобы её не было. Избирательные коллегии тасовались... Нежелательные элементы и не «легализованные» партии преследовались местными властями, не допускались к участию в выборах и т. д.» (там же. С. 288).

Это было не просто ущемлением принципов демократии. Известный революционный социал-демократ В.В.Воровский, характеризуя избирательную систему, навязанную Столыпиным, заметил: «Конституционная практика знает два избирательных принципа: выборы общие.., и выборы по куриям, когда каждый разряд избирателей самостоятельно выбирает своих представителей... Российским бюрократам принадлежит незавидная честь изобретения нового избирательного принципа, когда курия богатых и власть имущих избирателей выбирает не только своих представителей в Думу, но и представителей малоимущих курий. Эта пародия на выборы именуется избранием лиц, «являющихся настоящими выразителями нужд и желаний народных» (Воровский В.В. (П.Орловский). Перед третьей Думой // Cб. ст. «Темы дня». — СПБ., 1907; цит. по: Воровский В.В. Избранные произведения о первой русской революции. — М., 1955. С. 259). Далее В.Воровский отмечал, что «реакционность этой системы может и должна, в силу исторической диалектики, превратиться в орудие революции» (Воровский В.В.  (П.Орловский). Перед третьей Думой // Cб. ст. «Темы дня». — СПБ., 1907; цит. по: Воровский В.В. Избранные произведения о первой русской революции. — М., 1955. С. 286).

Октябристы оказались в Думе в большинстве благодаря правительственной поддержке. Столыпин не скрывал, что видит представительный орган «с крепким устойчивым центром». Но на добровольную поддержку избирателей расчёты были не велики. Общественное мнение осознало роль октябристов в Думе и от них стало отворачиваться (см.: Милюков П.Н. Указ. соч.С. 333).

Столыпин, опасаясь усиления оппозиции, потребовал крупные суммы на так называемую «подготовку выборов» (см.: Коковцев В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1911—1919. — М., 1991. С. 67, 169). Министр финансов В.Н.Коковцев признавал, что деньги были «просто розданы самым ничтожным и бесполезным организациям и провинциальным органам печати, которые никто не читает, и они послужат просто соблазнительным источником питания разных “своих людей” у губернаторов и департамента полиции или у того лица, которому поручено предвыборное производство... Все промелькнули перед нами, все побывали тут», — писал он. Располагая ведомостями о незаконных расходах правительства по финансированию думских выборов, министр финансов прямо указывал на тех, кому отпускались из казны деньги на реализацию поставленных Столыпиным задач по выборам депутатов. В ведомостях фигурировали почти исключительно представители правых партий и организаций: «Марков-2-й с его «Курской былью» и «Земщиной», поглощавшей 200 000 рублей в год; пресловутый доктор Дубровин с «Русским Знаменем», …Пуришкевич с самыми разнообразными предприятиями до «Академического Союза Студентов» включительно.., некоторые епископы с их просветительными союзами…» (там же. С. 67—69). В противоправную деятельность оказались втянутыми: Святейший Синод, епархиальные архиереи, перед которыми правительством Столыпина ставилась конкретная задача — «бороться против левых течений» и поддерживать правых. Из казны на это выделялись внушительные суммы средств (см.: там же. С. 140). Был организован широкомасштабный подкуп избирателей, депутатов, журналистов (см.: Пайпс Р. Русская революция. Часть первая. — М., 1994. С. 190, 201).

Предпринимаемые правительством Столыпина репрессивные меры, исключение многих студентов, увольнение десятков известных профессоров сопровождались усилением враждебности в среде просвещённой части общества. По мнению Бьюкенена, российский премьер оказался не в силах устоять «перед искушением править железной рукой. Он слишком полагался на полицию и подавлял любые признаки недовольства, не пытаясь устранить причины, их вызвавшие» (Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 130). Оппозиция такому курсу оказалась настолько серьёзной, что даже А.И.Гучков — лидер партии октябристов, на которую опирался Столыпина, в 1910 году в знак несогласия с проводимой политикой сложил полномочия председателя Думы.

Не приходится удивляться, что царское правительство в этот период прибегло к созданию охранки нового типа с использованием провокаций для достижения политических целей. Разгон II Государственной думы 3 июня 1907 года стал возможным потому, что одному из социал-демократических депутатов был подброшен «наказ» солдатам столичного гарнизона с призывом к вооружённому восстанию, затем последовал обыск с обнаружением полицией этого «крамольного материала». Столыпин потребовал разрешения на арест всех депутатов социал-демократов. Дума даже не успела ответить на правительственный запрос — вышел указ о роспуске «парламента».

Столыпин широко использовал политическое насилие против оппозиции. Были санкционированы политические убийства оппозиционных деятелей неформалами уголовного типа, которых рядили в одёжки «патриотов»-черносотенцев. Размывание монополии государства на легитимное насилие — верный признак начала гибели самого государства. Столыпин раскручивал маховик этого губительного процесса. По его распоряжению был образован секретный агентурный отдел, курировавший провокаторов. Руководитель боевой организации партии эсеров Е.Ф.Азеф получал от полиции невиданный в российском государстве оклад в 1 000 руб. в месяц. Член ЦК партии большевиков Р.В.Малиновский, также являвшийся провокатором, имел месячное жалованье 700 руб. Даже министры столыпинского правительства ценились не столь дорого.

Бывший начальник департамента полиции А.А.Лопухин, причастный к разоблачению Азефа, с глубоким предвидением писал: «Охрана государственной власти в руках корпуса жандармов обращается в борьбу со всем обществом, а, в конечном счёте, приводит к гибели и государственную власть, неприкосновенность которой может быть обеспечена только единением с обществом. Усиливая раскол между государственной властью и народом, она создаёт революцию. Вот почему деятельность политической полиции представляется не только враждебной народу, но и противогосударственной» (цит. по: Николаевский Б.И. История одного предателя. Террористы и политическая полиция. — М., 1991. С. 11). Это вынуждены были признавать и депутаты III Государственной думы (см.: Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. — М., 1991. С. 167). Чудовищные и недопустимые методы работы тайной полиции в России стали известны и мировой общественности. «Как ни трудно в это поверить, но правительство действительно нанимало агентов-провокаторов… Охранное отделение платило этим людям жалованье, даже если было точно известно, что это активные революционеры, сыгравшие не последнюю роль в убийствах видных государственных деятелей», — писал британский посол Бьюкенен (Бьюкенен Д. Указ. соч. С. 132—133).

Таким образом, при всей субъективной преданности идее монархии, Столыпин объективно своей политикой обрекал самодержавный строй на гибель. Не случайно именно при нём развернули широкую деятельность в России масонские ложи. Тогда-то к «вольным каменщикам» примкнули многие будущие могильщики русского царизма. Столыпин, несмотря на предпринимаемые им меры усиления политического сыска и искоренения крамолы, оказался бессилен остановить проникновение заграничной заразы на российскую землю. Собственно, такую цель он и не преследовал (см.: Берберова Н.Н. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. — М., 1997. С. 247).

Третьеиюньская политическая система, созданная Столыпиным, оказалась несостоятельной. В.И.Ленин справедливо указывал, что самодержавие не было способно к проведению позитивных реформ. «…Система исчерпала себя, исчерпала свои социальные силы. Обстоятельства сложились так, что никакая реформа в современной России невозможна… Реформистских возможностей в современной России нет», — писал вождь пролетарской революции (Ленин В.И. Полн. Собр. Соч. Т. 23. С. 57).

Провозгласив программу «реформ», Столыпин столкнулся с нежеланием царизма и помещичье-бюрократических верхов допустить ограничение своей власти и привилегий. По их вине не состоялось упразднение «исключительного положения», провалились реформы местного управления и правоохранительной системы. Россия оставалась полицейским государством. «Разрешение» крайне острого «рабочего вопроса» свелось лишь к куцей страховой реформе (см.: Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. — М., 1983. С. 258 —259).

Признав допустимость создания рабочих профсоюзов, правительство Столыпина ограничило их деятельность в борьбе за повышение заработной платы, сокращение рабочего дня, улучшение условий труда и обуздание эксплуатации (см.: Шелымагин И.И. Законодательство о фабрично-заводском труде в России. 1900—1917 г. — М., 1952. С. 185—186). Достаточно было заподозрить пролетарские организации  в том, что они представляют угрозу «общественному спокойствию и безопасности», чтобы министерство внутренних дел по представлению губернаторов и градоначальников прибегло к репрессиям. Были закрыты около 600 профсоюзов, более чем 700 — отказали в регистрации (см.: Рабочий класс России. 1907 — февраль 1917 г. — М., 1982. С. 111). У рабочих не было оснований поддерживать политический курс правительства Столыпина (см.: Пролетарий, 1908. № 39).

Но и весьма влиятельные силы в среде представителей национально ориентированного капитала, земских деятелей тоже проявляли недовольство. Они убедились в неспособности царизма разрешить крестьянский вопрос, что вызвало революцию 1905—1907 годов, расширить внутренний рынок. Почву для усиления оппозиционных настроений существенно расширило и поражение России в войне с Японией, утрата ею экономических и политических позиций в Маньчжурии. Сказывалась и принадлежность видных представителей буржуазии Морозовых, Рябушинских и др. к гонимой властями старообрядческой религиозной субкультуре. Отвергая революционные методы борьбы с правительством, осуждая всякий террор, они не желали мириться с открытой реакцией кабинета Столыпина.

Разгон Думы, введение военно-полевых судов и масштабные репрессии вызвали осуждение среди тех, кто перешёл на позиции «партии мирного обновления». Они сомневались в конституционности «нового политического режима», складывающегося после назначения Столыпина главой правительства. Достаточно было покритиковать некоторых царских министров в издании старообрядческого направления «Народная газета», как оно было закрыто. Газета «Русь», учреждённая миллионером П.П.Рябушинским, за статью «Пролог русской революции. 9 января 1905» была признана «вредной», ибо возбуждала «ненависть в читателях к существующему строю и к лицам, стоящим во главе правительства». Позднее это издание было обвинено в том, что оно «продолжает колебать доверие к русскому государству», предав огласке роль великого князя Владимира Александровича в сдаче в аренду французскому синдикату русских казённых железоделательных заводов. В феврале 1907 года очередной номер «Руси» был арестован, а в апреле газета была вовсе закрыта за публикацию фельетона с едкой пародией на Столыпина. За противоправительственное направление деятельности П.П.Рябушинский был выслан из Москвы в административном порядке (см.: Петров Ю.А. Династия Рябушинских. — М., 1997. С. 80—81).

Против печатных средств информации правительство Столыпина развернуло массированное наступление. Издания запрещались, тиражи подвергались конфискации, а на редакторов, издателей и авторов статей — налагались штрафы и аресты (см.: Бережной А.Ф. Царская цензура и борьба большевиков за свободу печати. — Л., 1967. С. 199—201; Петров Ю.А. Павел Петрович Рябушинский // Исторические силуэты. — М., 1991. С. 126—127).

Репрессиям подверглись земские организации. Вскрытые земцами недостатки в организации переселенческого движения крестьян на Дальний Восток, организованного в рамках проекта правительственных реформ в российской деревне, вызвали болезненную реакцию Столыпина, объявившего союз, возглавляемый князем Г.Е.Львовым «формально нелегальным» (см.: Милюков П.Н. Воспоминания. — М., 1991. С. 401).

После подавления революции 1905—1907 годов ситуация складывалась таким образом, что для проведения реформ не оказалось ни социальной, ни политической базы. Царизм дискредитировал себя, оттолкнув от себя почти все классы и слои населения. На стороне правящего режима оставались в своём большинстве лишь помещики. Правительство Столыпина оказалось в зависимости от настроений дворянства, которое кардинальных преобразований не желало. В придворных верхах вынашивались планы ликвидации Думы, искоренения всяких ростков парламентаризма в Российской империи. Царь стал тяготиться Столыпиным, полагая, что глава его правительства узурпирует власть самодержца.

К разумным советам проводники преобразований, осуществляемых исключительно «сверху», не прислушивались. К примеру, перед уходом в отставку С.Ю.Витте принял меры к укреплению финансовой системы страны, обеспечив ей международный заём на льготных условиях на сумму в 844 млн. руб. Но далее его рекомендации об увеличении количества золотой монеты в обращении игнорировались. Немаловажную роль в блокировании разумной инициативы играл сам Столыпин. Именно он, будучи министром внутренних дел, организовал и полицейскую слежку за бывшим премьер-министром (см.: Игнатьев А.В. Указ. соч. С. 302—303).

Не удивительно, что Витте отмечал: «Столыпин… внёс во все отправления государственной жизни полнейший произвол и полицейское усмотрение. Ни в какие времена при самодержавном правлении не было столько произвола, сколько проявлялось во всех отраслях государственной жизни во времена Столыпина…» (Витте С.Ю. Избранные воспоминания. 1849—1911 гг. — М., 1991. С. 623—624). Надежды Столыпина, выраженные в афоризме: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России», были абсолютно несостоятельными (см.: Столыпин П.А. Нам нужна великая Россия. Полн. собр. речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906—1911. — М., 1991). Он оказался в полной изоляции и не находил поддержки даже в ближайшем окружении. Так, министр финансов Коковцев был сторонником решения вопросов путём дебатов в Думе без насилия над законом (см.: Волк С.С. Граф В.В.Коковцев и его воспоминания // Коковцев В.Н. Указ. соч. С. 11). Не поддерживал он и направленности аграрной реформы (см.: там же. С.13).

Современные западные исследователи вынуждены признавать, что осуществилось из столыпинских реформ очень немногое. Израильский историк М.Конфино убеждён, что программа Столыпина «была утопична своей переоценкой царской бюрократии и недооценкой силы крестьянского общества». Этот вывод разделяется и многими отечественными исследователями. Так, И.В.Можайскова приходит к обоснованному выводу, что «столыпинские реформы… оказались пагубными для старой России, обострив до крайнего предела противоречия в русской деревне и подготовив, таким образом, Октябрьскую революцию» (Можайскова И.В. Указ. соч. С. 331).

Даже известный американский советолог, десятилетиями изучавший русскую революцию, Р.Пайпс констатирует: «Устремления Столыпина находили слабый отклик в стране… В глазах оппозиции Столыпин был прислужником презренной монархии, при дворе его считали честолюбивым и своекорыстным политиком. Правящая бюрократия тоже не признавала его своим…» (Пайпс Р. Указ. соч. С. 190).

Столыпинская аграрная реформа

Бесперспективным оказался и «новый аграрный курс», провозглашённый Столыпиным и закреплённый в указах и законах, изданных царским правительством в период 1906—1916 годов. При проведении его преследовалась цель разрушить крестьянскую общину и сохранить в неприкосновенности помещичьи земли. Правительство стремилось спасти дворянство от разорения, предлагая через Крестьянский банк на выгодных условиях продавать «излишки» земель «чумазым лендлордам» — сельским богатеям, за счёт которых самодержавие намеревалось расширить свою социальную базу в деревне. Малоземельная часть крестьянства по-прежнему рассматривалась в качестве дешёвой рабочей силы (подробнее см.: История русской экономической мысли. Т. III. Ч. I. — М., 1966).

С решением аграрного вопроса в интересах поместного дворянства была связана и переселенческая политика царизма. До революции 1905—1907 годов идея массового переселения крестьян в Сибирь и на Дальний Восток не поддерживалась правящим сословием, опасавшимся остаться без дешёвых трудовых ресурсов. Революционный взрыв побудил пересмотреть подходы к разрешению аграрного вопроса. Черносотенец Марков II с трибуны Государственной думы III созыва заявлял о том, что «правительство должно разрешать аграрный вопрос главным образом переселением» (цит. по: Вощанин В. Переселенческий вопрос в Государственной думе третьего созыва. — СПб., 1912. С. 28). Но это не изменило сути реформы. Она была направлена на защиту помещичьего землевладения.

В отличие от представителей проправительственных сил крестьянские депутаты Думы называли Указ 9 ноября 1906 года законом «о грабеже общественной земли», от которого «пахнет кровью» (см. Государственная дума. Третий созыв. Сессия вторая. Стенографические отчёты. Ч. I. — СПб., 1908. С. 519). Классовая борьба в деревне обострилась до предела. Вместо одной социальной войны самодержавие в результате аграрной реформы Столыпина обретало на селе две войны. Разрушая общину, царизм утрачивал и важнейший институт своей фискальной политики, надзора за настроениями и поступками огромных масс крестьянства.

Количество земли, находившейся в распоряжении крестьян, в результате проведения реформы не увеличилось. Законы о Крестьянском банке, переселении крестьян и об аренде казённых земель мало способствовали улучшению жизни на селе. Крестьянский банк сбывал помещичьи земли по спекулятивным ценам, в силу чего крестьяне ощущали недостаток средств для ведения хозяйства на более высоком агротехническом уровне.

Общий политический курс накладывал свой отпечаток на аграрные преобразования. Показательно, что помещичьим хозяйствам под залог земли в Крестьянском банке предоставлялись кредиты под 2%, единоличным крестьянским хозяйствам — под 4%, а общинам — под 8%. Помещикам предоставляли наиболее благоприятные условия для развития, но это, как правило, не сопровождалось подъёмом сельскохозяйственного производства. Цель такой политики совершенно очевидна: сохранить помещичье-дворянское сословие, расширить социальную базу самодержавия за счёт крестьян, которые выделялись из общин и уходили на хутора и отруба. Через кредитную политику Крестьянских банков Столыпин стремился повлиять на структуру земельного фонда в интересах вполне конкретных социальных групп, преследуя при этом не столько экономические, сколько политические задачи.

Крайне плохо было организовано и переселенческое дело. Уже первый год реализации проекта обернулся вспышкой эпидемии тифа и цинги среди тех, кто устремился из европейской части России за Урал. Десятки тысяч крестьян были расселены на новых местах в наспех построенные бараки. Смертность среди переселенцев местами доходила до 25—30% от общего числа прибывших (см.: Пушкарёва И.М. Князь Георгий Евгеньевич Львов // В кн.: Исторические силуэты. — М., Наука, 1991. С. 164—165). Всего в 1906—1916 годы в переселенческое движение в Сибирь и на Дальний Восток вовлекли в 1906—1916 годы 3 078 882 человек, из которых каждый шестой — 556 607, или 17,8% — вернулись обратно (см.: Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. — М., 1961. С. 250).

Всё запутывалось и получилось далеко не так, как замышляло правительство Столыпина. Крестьяне быстро убедились в том, что столыпинская реформа не ведёт к решению земельного вопроса. Об этом свидетельствовало резкое уменьшение количества выделяющихся из общины дворов. Если в 1908—1909 годы с общиной порвали 1 087 тыс. крестьянских дворов, то в 1910—1911 годы — только 481 тыс., а в 1912-м — всего 121 тыс. дворов (см.: История русской экономической мысли. Т. III. Ч. I. — М., 1966. С. 95). Об общей неудаче аграрной реформы свидетельствует то, что не сбылись надежды на разрушение общины и создание массового слоя крестьян собственников. К 1 января 1916 года из общины вышли и укрепили землю в личную собственность 2 478 тыс. домохозяев, или 22%, которым принадлежало лишь 14% общинных земель. К тому времени продали свои наделы (2,8% надельной земли) 1 102 тыс. дворов, или 9,0% всех крестьянских дворов. На хутора и отруба ушли лишь 10,3% хозяйств, владевших 8,8% крестьянских земель (см.: Дубровский С.М. Сельское хозяйство и крестьянство России в период империализма. — М., 1975. С. 192).

Суждение о том, что столыпинская аграрная реформа вывела Россию в разряд крупнейших экспортёров хлеба в мире, является ложным. «Не доедим, но вывезем» — этим принципом руководствовалось царское правительство, усматривавшее в усиленном экспорте хлеба возможность уравновесить внешнеторговый баланс страны. В начале ХХ века цены на зерно на мировом рынке существенно возросли, что и побудило в 1909—1913 годы увеличить вывоз его в 1,5 раза. На душу же населения Россия производила тогда зерна не больше Швеции, Франции и Германии, но ежегодно экспортировала около 20% валового сбора хлебов. Относительный рост производства зерновых был связан скорее с благоприятными природными условиями ряда лет, но не со столыпинскими преобразованиями. Сказалось и то, что в результате мощного протестного движения крестьянства в революционный период 1905—1907 годов были отменены выкупные платежи. Это существенно повысило покупательную способность сельского населения, способствовало расширению внутреннего рынка.

Совершенно очевидно, что аграрная реформа затевалась Столыпиным не столько из экономических соображений, сколько по политическим мотивам. Политический союзник премьер-министра октябрист М.В.Красовский, выступая в Государственном совете, с циничной прямотой заявил о готовности решать вопрос через насилие и принуждение. Как и многие деятели объединённого дворянства, он не скрывал, что община разрушается, прежде всего, ради спасения помещичьих имений. Но нужно было разрешить ещё одну задачу — создать зажиточную кулацкую прослойку, которая могла бы служить социальной опорой самодержавному режиму. Подобно социальным дарвинистам, Столыпин и его сторонники делали ставку «на крепких и сильных», относя всех остальных к «убогим и пьяным». По существу, это был план ликвидации традиционного крестьянского мира, своеобразного «раскрестьянивания». Он не увенчался успехом и встретил непонимание в российском обществе.

Не без симпатий относившийся к Столыпину выдающийся церковный иерарх, в годы Гражданской войны и иностранной интервенции глава военного духовенства армии барона Врангеля в Крыму митрополит Вениамин, писал в своих воспоминаниях: «Ему (т. е. Столыпину. — А.К.) приписывалась… будто бы гениальная спасительная идея земледельческой системы, так называемого «хуторского» хозяйства... Тогда я жил в селе и отчётливо видел, что народ — против неё. И причина была простая... Массы остались бы по-прежнему малоземельными. В душах же народа лишь увеличилось бы чувство вражды к привилегиям новых «богачей». Да и вообще, спасать русский народ лишь буржуазным соблазном личной корысти было совсем неглубоко, не духовно, не государственно… народ привык к общинному укладу жизни. И хутора в народе «провалились»... Дело замерло, оно было искусственное и ненормальное» (Митрополит Виниамин  (Федченков). На рубеже двух веков. — М., 1994. С. 130).

Яркий учёный, профессор Московского университета и исследователь русской деревни А.И.Чупров характеризовал столыпинские преобразования как резкий вызов всему народу. Он был убеждён, что преобразования не будут восприняты крестьянством, принесут больше вреда, чем пользы. Реформы воспринимались им как скороспелый продукт бюрократического творчества (см.: Чупров А.И. Хозяйственные последствия разрушения общины. Речи и статьи. — М., 1909. Т. 2. С. 521—522). Он справедливо писал: «…Из-за чего наше министерство с таким спехом предпринимает рискованный, дорогой и требующий долгого времени эксперимент с отрубами? …Надежды построены на песке. Конечно, формы землевладения играют известную роль в вопросе о производительности сельского хозяйства; но этот фактор не есть, в данном случае, единственный и главный... Посмотрим на наших дворян-помещиков. Уж у них ли не отрубные участки! Большинство их не страдает ни от чересполосицы, ни от принудительного севооборота; они вольны завести какую угодно хозяйственную систему, пользуются широким кредитом и всякими льготами и пособиями со стороны правительства. И что же, однако? Достигли ли они хозяйственного процветания? Статистика показывает, что… скота у них в 4—5 раз меньше, чем у крестьян; земля уходит у них из рук в руки... Менее совершенные формы землепользования отнюдь не служат препятствием к поднятию хозяйства на более высокую ступень совершенства, когда это вызывается и поощряется экономическими и культурными условиями» (там же. С. 547).

Блестящий экономист и глубокий знаток крестьянской жизни В.П.Воронцов тоже резко выступал против аграрных затей Столыпина (см.: Воронцов В.П. Судьбы капиталистической России». — СПб., 1907. С. 1). Справедливо полагая, что исторические условия России принципиально отличаются от стран Запада, он заявлял, что «прогресс придёт с победой общества и введением народовластия.., государственных хозяйственных предприятий и рациональной государственной деятельностью» (Воронцов В.П. Государственные доходы России. — СПб., 1907. С. 64).

Реформы Столыпина провалились. В работе о Столыпине и судьбе его преобразований А.Я.Аврех привёл «иск по неоплаченным векселям», которые выдавал II Государственной думе российский премьер в начале своей деятельности. Предъявлен он был не советским историком. Принадлежит «иск» перу известного в начале ХХ века журналиста, аналитика и политика, видного представителя партии «конституционных демократов А.П.Изгоеву. Что же усматривал этот, несомненно, сведущий человек?

Столыпин обещал: передать крестьянам земли государственные, удельные и кабинетные. На деле до 1 января 1911 года из 9 млн. десятин к кормильцам России таких земель перешло лишь 281 тыс. десятин, то есть менее 3% от обещанного «премьером-реформатором». Провал! Столыпин грозил принятием мер против дробления земельных наделов, чего сделано не было.

А.П.Изгоев усматривал скудные результаты в деле организации земельного, мелиоративного и переселенческого кредита. Та и было в действительности.

Столыпин обещал серьёзные преобразования в местном самоуправлении. Но и на этом поприще существенных изменений не последовало.

Продовольственное дело не было передано земствам, а во время голода 1911 года они были административно отрешены от оказания помощи бедствующему населению. Земства по-прежнему воспринимались как оппозиционные учреждения. Над ними сохранялся надзор института земских начальников.

А.П.Изгоев привёл обширный перечень заявленных, но не осуществлённых пунктов программы преобразований П.А.Столыпина. Самодержавие исчерпало себя и требовалось радикальное обновление политических институтов страны, изменение курса социально-экономических преобразований.

Революционный кризис не был и не мог быть преодолён с наступлением столыпинской реакции. Попытки реформ лишь углубили конфликт интересов в правящих кругах, между господствующими классами и низами общества.

Аграрная политика Столыпина объективно способствовала расширению социальной базы революции. Указ 9 ноября 1906 года и закон 14 июня 1910 года порождали кулака с присущим ему «рутинным экономическим мышлением, азиатскими приёмами эксплуатации своих односельчан, с минимумом предпринимательской инициативы, политическим консерватизмом». На другом социальном полюсе в российской деревне вместо чистого пролетария доминировал батрак с наделом. В сочетании с сохранением помещичьего землевладения, крестьянским малоземельем такое «реформирование» вело к углублению противоречий в стране, остававшейся по преимуществу аграрной (Аврех А.Я. П.А.Столыпин и судьбы реформ в России. — М., 1991. С. 257—261, С. 263—264).

И с позиций времени самого Столыпина, и оценок, данных в последующее столетие, учитывая результаты преобразований последних десятилетий, можно утверждать:

первое — «если проводить параллели между столыпинскими реформами и событиями постсоветской истории, то аналогия с переходом сельского хозяйства в начале 90-х годов к рынку довольно заметна. Ещё более явное сходство наблюдается и в методах проведения реформ, и в начале, и в конце ХХ века ставших причиной их неудачи. В первую очередь в том, что в обоих случаях “аграрная революция” проводилась по инициативе сверху, и в обоих случаях — на недостаточно подготовленной почве» (Зайцев М. Корпорация Россия: видимая рука рынка. (Записки инвестиционного банкира). — М., 2005. С. 14);

второе — «…оценивать весь комплекс реформ, разработанный Петром Аркадьевичем Столыпиным, трудно…. Значительная часть его положений так и не была претворена в жизнь…» (там же. С. 16);

третье — «при широко развитой системе круговой поруки, семейственности, вплоть до создания своеобразных кланов по родственному признаку, российское правительство в те годы было, по словам современника, “таким же некомпетентным и коррумпированным, как и реакционным и лакейским”» (там же. С. 16—17);

четвёртое — не требуется большой фантазии, чтобы заметить немалое число параллелей и прямых аналогий между событиями начала века и нынешними временами;

пятое — «политика Столыпина не предотвратила последующего революционного взрыва. Один из видных представителей партии кадетов В.Маклаков, выступая в III Государственной думе, говорил: “Явилась надежда, что перед нами дальновидное правительство, правительство, которое… понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в революции, ибо, по известному изречению Бертье, “единственный способ предотвратить революции — это их сделать”. Столыпин оказался не в состоянии решить эту задачу”» (там же). Он предпочёл бороться с революцией иными методами. И они оказались крайне неудачными.

Восхваление Столыпина и его реформ — свидетельство недостатка исторического образования тех, кто в очередной раз выступает в роли апологетов заведомо провального курса. Они представляют Столыпина прогрессивным преобразователем, но он не был таковым. В период проведения самих реформ это сознавали и жертвы правящего режима, и лучшие умы России. В приговорах и наказах 1906—1907 годов крестьяне отвергали реформу Столыпина принципиально и непримиримо (см.: Кара-Мурза С.Г. Гражданская война. — М., 2009. С. 136—141).

Даже либералы — поборники модернизации России по западному варианту — полагали, что столыпинские преобразования несут разрушительное начало. Е.Н.Трубецкой ещё в 1906 году писал, что Столыпин, «содействуя образованию мелкой частной собственности, вкраплённой в общинные владения.., ставит крестьянское хозяйство в совершенно невозможные условия». Он был убеждён, что раскол общины и приватизация земель усугубят «раздор и междоусобье в крестьянской среде», создадут потенциальный очаг социальной войны на селе (там же. С. 134).

«Реформа сверху» осуществлялась через бессудные репрессии, военно-окружные и военно-полевые суды, запрещение участия в них юристов. Ежедневно газеты сообщали о казнях. Широко практиковались расстрелы, а затем и виселицы. Военно-окружными судами в 1906—1909 годах смертные приговоры были вынесены 6 193 человекам. С «крамолой» расправлялись и военно-полевые суды. 1 172 человека были расстреляны по распоряжениям генерал-губернаторов. На каторгу отправлялись десятки тысяч человек. Выступления крестьян рассматривались как уголовно наказуемые деяния. Судебные процессы имели целью не наказание, а устрашение крестьян, сопротивлявшихся аграрной реформе Столыпина (см.: там же. С. 263).

Даже современный последовательный антикоммунист и антисоветчик Р.Пайпс вынужден признавать весьма скудные результаты столыпинских «свершений», свидетельствующие о том, что «аграрной революции» не получилось, и новый класс независимых землевладельцев не народился» (см.: Пайпс Р. Указ. соч. С. 198). Автор обоснованно приходит к выводу, что «общинные крестьяне неколебимо верили, что решение их экономических трудностей лежит в обретении в общинное владение всех частновладельческих земель. Они противились столыпинскому законодательству…» (там же). Другой современный американский историк Дж.Эйни пришёл к выводу, что чересполосные укрепления являлись чисто бюрократическими упражнениями, а массовое насаждение хуторов и отрубов принесло немало негативного (см. подробнее: Диалог. 1989. № 4. С. 74).

Властям не удалось ни разрушить общину, ни создать устойчивый и достаточно массовый слой крестьян-собственников. Реформа лишь углубила социальную дифференциацию в деревне. Внимательный современник, каковым являлся А.Финн-Енотаевский, подводя итог производимой ломки русской общины, отмечал: «Всё это ведёт к обезземеливанию массового крестьянина, что при настоящих условиях имеет своим результатом не столько пролетаризацию, сколько увеличение пауперизма в деревне…». Он показывал, что, «содействуя развитию зажиточного крестьянского хозяйства за счёт массового, отнимая у него землю в пользу богатого, толкая массового крестьянина на усиленную ликвидацию своего хозяйства, обезземеливая его», такая политика вела к обнищанию широких слоёв сельского населения, а вместе с тем и регрессу земледельческой культуры (см.: Финн-Енотаевский А. Обзор экономической жизни России. — СПб., 1911; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 264).

Крестьянская община в России и без столыпинских реформ, осуществляемых через насилие и принуждение, была способна к саморазвитию и трансформации. Об этом свидетельствовал размах кооперативного движения в российской деревне начала ХХ века. За период 1901—1917 годов в стране в 19 раз выросло количество кредитных кооперативных объединений, в 33 раза — потребительских, в 44 раза — сельскохозяйственных обществ, в 59 — маслодельных артелей (см.: Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX—XX вв. — СПб., 1998. С. 334; Кабанов В.В. Пути и бездорожье аграрного развития России в ХХ веке // Вопросы истории. 1993. № 2. С. 36). На 1 января 1918 года в России имелось 51 417 кооперативов, охвативших 22 млн. человек. Чрезвычайно быстрое распространение кооперативных форм было защитной реакцией общинно организованной деревни на усиление рыночных отношений и развитие капитализма. Так община приспосабливалась к новым рыночным условиям хозяйствования*.

Столыпинская аграрная реформа явилась своеобразным продолжением реформы 1861 года, которая также была проведена в интересах поместного дворянства со значительным ухудшением условий жизни огромных масс крестьянства. Последствия такого «решения аграрного вопроса» очень скоро стали очевидными. Малоземелье крестьян стало причиной их выступлений против помещиков, породило борьбу за «чёрный передел». Следствием такого варианта аграрных преобразований явилась и экологическая деградация ландшафта. Крестьянские земли, лишённые удобрений, быстро теряли плодородные качества. Одновременно помещики сбывали огромные лесные массивы воротилам промышленного мира, которые вырубали леса, не проявляя заботы о их воспроизводстве. Масштабный экологический кризис не заставил себя ждать. Из-за сведения лесов в Центральной России и деградации пашни более частыми стали засухи. В 1891 году последовал жесточайший голод, потрясший всю империю и ставший причиной гибели нескольких миллионов человек.

Земельные преобразования, начатые Столыпиным в 1906 году и отменённые Временным правительством в 1917-м, проводились, как и реформа 1861 года, в интересах феодального класса помещиков и узкого слоя новых земельных собственников. Очередные правительственные затеи вновь принесли крестьянам неимоверные бедствия, насильственное разрушение общинного уклада жизни. Осуществлялись они бюрократическими и насильственными методами, невзирая на протесты, открытые выступления крестьян. Указ от 9 ноября 1906 года о выделении из общины посредством купли-продажи земли был узаконен только 14 июня 1910 года. Поскольку навязанная сверху реформа к тому времени не принесла желаемых правительством результатов, Столыпин через III Государственную думу провёл ещё один закон. После того, как он был принят 29 мая 1911 года, землеустроительные работы проводились без предварительного закрепления земли за хозяевами дворов, а селения, где проводились эти работы, автоматически объявлялись перешедшими к насильственно-подворному владению.

Но при всех этих усилиях за период 1906—1916 годов из общинного владения было изъято только 15% пахотных земель. Связь с общиной порвали 26% крестьянских дворов. Но многие из вышедших на «отруба» и «хутора» либо разорились, либо сразу же продали своё хозяйство. Не дала желаемых результатов и ставка Столыпина на переселение крестьян за Урал, на «свободные земли». Переселенцы массово возвращались на прежние места проживания. В 1911 году доля возвратившихся крестьян составила 61,3%.

Вместо «успокоения» общества, реформа Столыпина привела к усилению революционных настроений. Кадет А.Е.Березовский об указе 9 ноября 1906 года говорил, что он «приведёт к образованию сельского пролетариата... Ведь мы правой рукой делаем одно, а левой возбуждаем революцию... потому что если правительство паче чаяния не удовлетворит этих безземельных людей своими землеустроительными мерами, то — что же получится? Получатся миллионы обезземеленных людей, которых мы сами бросаем в революцию» (цит. по: Богина С.В. Не ссылайтесь на Столыпина // Экономическая и философская газета. 2002. № 21). Кто привёл к революции? Явно не большевики и Ленин. Это сделали царское правительство и «октябристы» — нынешний аналог «Единой России». К этому особо причастен и Столыпин. Нынешние творцы потрясений видят в нём своего кумира. Но и сам «реформатор» мечтал, что для благополучия России необходимы 20 лет спокойного времени. Тогда их история Столыпину не дала, да и дать не могла. У нынешнего правящего режима 20 лет уже минули.

В 1906 году, осуществляя курс на разрушение общины, приватизацию надельной земли и введение её свободной купли-продажи, государство пошло на пролом против ясно выраженной воли подавляющего большинства народа. Столыпин углубил конфликт между властью и крестьянством (см.: Кара-Мурза С.Г. Гражданская война. — М., 2009. С. 141—142). Страна была ввергнута в затяжной и глубокий кризис, при котором спокойствия быть не могло.

Главным предназначением Столыпина являлось проведение реакционно-реформистского курса в России (см.: Аврех А.Я. Масоны и революция. — М., 1990. С. 218). Правящий режим лавировал. Это имело место во многих странах, где капитализм вступил в очередную стадию своего развития. Во главе правительства в Италии оказался Дж.Джолитти, пытавшийся решить проблему «либеральным» заигрыванием с рабочим классом. Президенты США Т.Рузвельт, а затем В.Вильсон, проводили политику буржуазно-реформистских манёвров. В Англии на пост премьер-министра был призван непревзойдённый мастер компромиссов Ллойд Джордж (см.: Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории. Т. 3. Начало революционных битв ХХ века. — М., 1978. С. 10; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 20. С. 305). Реакционно-реформистский курс Столыпина оказался не просто несостоятельным. Он изначально не имел поддержки едва ли не во всех слоях русского общества.

В.И.Вернадский 10 июля 1906 года в статье «Смертная казнь» писал: «Сотни казней, сотни легально и безнаказанно убитых людей в течение нескольких месяцев, в ХХ веке, в цивилизованной стране, в образованном обществе!.. Когда в некоторых кругах русского общества перед наступлением революции носился страх её кровавых дел, этот страх обращался в сторону революционеров. Революция пришла, и оказалось, что правительственная власть стоит далеко впереди их, что на её совести несравненно больше крови и больше убийств... И занесённая кровавая рука власти не останавливается. Правительственный террор становится всё более кровавым» (Речь, 10 июля 1906 г.).

Через два года, 14 января 2008 года В.И.Вернадский, давая оценку происходящему в России, отмечал, что «страна залита кровью» и «всё держится одной грубой силой». Это мнение не только выдающегося учёного, мыслителя планетарного масштаба. Эта оценка человека, являвшегося тогда членом Государственного совета Российской империи. Уместно отметить, что в знак протеста против реакционной политики более 100 преподавателей, почти треть профессоров и доцентов Московского университета весной 1911 года покинули его стены. Случай неслыханный в истории. В их числе был и В.И.Вернадский. Царские власти не простили ему этого и исключили из Государственного совета (см.: Речь, 14 января 1908 г.).

В оппозиции Столыпину и его курсу оказались даже правые монархисты, обвинявшие его в заговоре против царя. Учитывая, что Николай II был почётным членом «Союза русского народа», это неизбежно привело к глубоким противоречиям третьеиюньской политической системы. Премьер оказался заложником и жертвой построенной им модели управления. Лидер «октябристов» А.И.Гучков справедливо отмечал, что «в сущности, Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти» (Падение царского режима. Т. 6. С. 252). Участь монархии была тоже предрешена.

Но в конце ХХ века началась реанимация мифа о Столыпине как «великом реформаторе» России, преобразователе русской деревни. Его роль как проводника реакционной политики, масштабных репрессий, душителя демократических свобод всячески замалчивается. Столыпин становился кумиром новой российской буржуазии и обслуживающих властных структур, СМИ. «Миф Столыпина» призван обосновать необходимость приватизации и продажи земли, начала и проведения очередного цикла разрушительных либеральных реформ. За ними скрывается вторжение западного, либерального капитализма. При нём превращались и превращаются в товар и государственные услуги усилия продажного чиновничества. Особо деморализующим фактором является иностранный капитал, обретающий доминирующее положение в российской экономике. Он оказывал и оказывает разлагающее воздействие на государственное управление, тормозил и тормозит позитивные преобразования, порождал и порождает противоречия внутри правящей «элиты».

Очевидно, что благодаря «преобразованиям» Столыпина великой России не получилось. Напротив: случилась революция, и страна оказалась на грани распада. По признаниям видного философа-эмигранта Н.А.Бердяева, уважаемого иерарха Русской Православной Церкви Вениамина (Федченкова), великого князя Александра Михайловича Романова и многих других умных и честных людей, у которых впрочем не было симпатий к Советской власти, державу спасли Ленин и большевики. А философ-эмигрант Г.П.Федотов, анализируя истоки революции, видел её причины в реакционности правящего класса и русской монархии. Проводником же реакционного курса являлся Столыпин. Даже монархист В.В.Шульгин, принимавший отречение Николая II, признавал: «Столыпин — предтеча Муссолини», и стояло за ним меньшинство.

Пора осознать, что власть обязана проводить политику в интересах не отдельных социальных групп, а во благо трудового населения всей страны. Столыпин с такой задачей не справился. Он её и не решал. Никаких оснований для исторической реабилитации деяний, да и самой личности этого государственного деятеля не имеется. Не надо искажать прошлое для оправдания настоящего, ибо будущее от этого может оказаться под угрозой, так как и нынешний правящий режим проводит в России политику в интересах олигархического меньшинства.

Версия для печати