Стихи поэта-фронтовика

В.С.Бушин

«Просто видел я больше тебя на войну»

* * *

Ты всего на три года моложе меня —

В нашем возрасте это пустяк.

Но меня опалило дыханье огня,

Хоть и ты уж давно не простак.

И тебе довелось натерпеться всего,

Тоже лиха досталось хлебнуть,

Только горьких прозрений пути моего

Не знавал и не знает твой путь.

Я тебе это вовсе не ставлю в вину.

Никому не судья, не кумир, —

Просто видел я больше тебя на войну,

На огромный и яростный мир.

Н.Г.

Всё ближе заветная дата.

Я верю, что в этом году

Нелёгкой походкой солдата

К тебе на крыльцо я взойду.

На стук мой ты вскочишь с постели

И, дверь не прикрыв за собой,

К потёртой и пыльной шинели

Прижмёшься горячей щекой.

За долгие сроки разлуки,

За то, что пришёл из огня,

Твои драгоценные руки,

Как прежде обнимут меня.

1 января 1945 г.

Алленштейн, Восточная Пруссия.

ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД

На смерть маршала Г.К.Жукова

— Спокойно спи, суровый маршал, —

Я прошептал издалека, —

Когда пред ним в прощальном марше,

Чеканя шаг, пошли войска.

Парад последний принимал он,

Как встарь, у стен седых Кремля,

И шапки медленно снимала

Вся наша скорбная земля.

То был парад сынов и внуков

Солдат минувших грозных лет,

Которых он, Георгий Жуков

Водил под стягами побед.

Для битв великих был он скроен,

И в стане вражьем сеял страх…

Шли батальоны чётким строем,

Держа равнение на прах.

Но вот печальный и красивый

Прошёл последним старшина,

И вдруг с небес над всей Россией

Распространилась тишина.

И я увидел вещим оком,

Что нам дают иные дни,

Как за живыми вслед потоком

На площадь хлынули ОНИ.

ОНИ, что пали под Москвою,

Чьей жизнью выжил Ленинград,

Как будто их водой живою

Подняли нынче на парад.

О ком по всей стране рыдали,

И кем гордиться им века —

Тут сталинградцы шли рядами,

Под Курском павшие войска…

Один в тулупчике, в ушанке,

Другой в пилотке, босиком,

Кто почернел в сожжённом танке,

Кто бел лицом, как снежный ком.

И те пришли из крайней дали,

Кто брал Берлин и сам рейхстаг,

Кого уже с победой ждали,

Да не учли один пустяк…

От генерала до солдата —

Все перед ним текли рекой.

Из них он многих в бой когда-то

Послал державною рукой.

И он порой при этом ведал,

Что не вернуться им назад,

Что не видать им дня Победы,

Как не войти в весенний сад.

Таков войны закон суровый.

И всё ж, им посланные в бой,

Они бы и теперь готовы

В бою прикрыть его собой.

И здесь, в его последней Ставке,

Хоть у стены стоял портрет,

Не старца видели в отставке,

А полководца в цвете лет.

…И вот уж прах замуровали,

И дело шло к исходу дня,

А тени всё маршировали,

Молчанье скорбное храня.

И уж закончили мы тризну,

И ночь сошла на ширь земли,

А те, что пали за Отчизну,

Всё шли да шли, всё шли да шли…

23 июня 1994 г.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ МОГИЛА

3 сентября 1994 года воины, вернувшиеся из Германии,

возложили 27 букетов гвоздик к Кремлёвской стене,

где спят наши прославленные полководцы.

Говорил фронтовик,

двадцать третьего года рожденья,

Что из тех,

у кого за спиной Сталинград и рейхстаг.

Он божился:

— Ей-Богу, не сон, не мираж, не виденье.

Всё я сам это видел, и всё было именно так.

И опять повторял: — Не легенда, не сказ, не былина.

Навсегда сохранит в своём сердце родная земля

День, когда наши внуки вернулись домой из Берлина

И под знаменем красным прошли по Тверской до Кремля.

Двадцать семь у них было букетов им выданных алых.

И с поклоном сыновьим возложили их все у стены

На могилы прославленных маршалов и генералов,

Незабвенных героев великой народной войны.

Но могиле одной запретил командир поклониться,

Положить в изголовье хотя бы гвоздичку одну.

И косились солдаты. Мрачнели солдатские лица,

Ибо с помощью их ещё раз оболгали войну.

Сколько лет уже лгут и не могут налгаться досыта,

На могилы плюют, разбивают кресты и гробы…

Ах, как хочется им, чтобы правда была позабыта!

Как назвать их? Антихристы. Нелюдь. Рабы.

И в кругу нашем,

редком уже,

но по-прежнему братском,

Тяжело мне, товарищ, и мерзко о них говорить,

И скажу лишь одно: в сорок третьем под Гжатском

Не доверил бы им даже кашу солдатам варить.

И в душе проклиная запрет скудоумно греховный,

Уходили солдаты за скорбным отрядом отряд…

Вдруг один обернулся: — Спи спокойно, Верховный,

Мы припомним и это — ведь настанет и наш Сталинград…

А когда уж луна окоём озарила Московский,

То очнулись герои, преступив роковую межу,

И сказал самый младший, изгнанник Литвы

Черняховский:

— Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Маршал Жуков шагнул, под луною сверкнув орденами:

— Вспоминаю о нём каждый раз, как вокруг погляжу.

Этот смрад и развал, спор и кровь меж страны племенами

Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Адмирал Кузнецов, от него претерпевший немало,

Поднял руку: — А я лишь о том вам скажу:

Сколько гаваней лучших у нашего флота не стало!

Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Тут и сын его Яков, погибший в плену, оказался.

— Мой отец, — он сказал, — был уверен: я честно умру.

И менять на фельдмаршала сына не стал, отказался.

Он иначе не мог. Дайте пыль я с могилы сотру.

И один за другим его маршалы и генералы

Подходили за сыном к могиле и клали цветы.

Это видел я сам, — мой рассказчик закончил устало.

И ревниво добавил: — Неужто не веришь мне ты?

КОГДА ТЫ ПОДНИМЕШЬСЯ СНОВА?

Зарыли его у Кремля

Без почестей, ночью, украдкой.

И пухом не стала земля,

И сон его вечный не сладкий.

Но в мае, в тот день торжества,

Что в сердце храним мы особо,

Лишь в полночь затихнет Москва,

Встаёт император из гроба.

И видит он нынешний мир,

В котором России так тяжко…

На нём всем знакомый мундир

И с красной звездою фуражка.

Идёт… Перед ним Мавзолей.

В ту чёрную осень отсюда

Шеренгам своих сыновей

Дал веру он в грозное чудо.

Сюда в 45-м году

Победа на крыльях явилась…

За это на Страшном Суду

Ему бы немало простилось.

Страну озирая кругом

Он ищет надежды и смысла…

Вдруг видит: над звёздным Кремлём

Трёхцветная тряпка повисла.

— Да как это терпит народ?

И что с моей Родиной стало?

Он маршалов грозно зовёт,

Зовёт молодых генералов.

Но те, кто был славен в бою,

Его уж не слышит в могиле,

А те, что сейчас — изменили

И продали шпагу свою.

Тогда он спросил тишину:

— Где Яков, мой сын? Где Василий?

— Расстрелян был Яков в плену,

А младшего здесь затравили…

Тогда, современник, к тебе,

Как встарь, обращает он слово:

— Неужто ты сдался судьбе?

Когда ты поднимешься снова?!..

И ходит он взад и вперёд,

Ответа от нас ожидая.

Но тихо. Безмолвен народ

И в ночь на Девятое мая.

На Спасской пробили часы,

Восток оживился, алея…

Платком вытирая усы,

Спускается он с Мавзолея…

Версия для печати