Ю.В.Емельянов. Ложь и правда о советской внешней политике
(Продолжение. Начало в № 2 за 2010 г.)
Спекуляции вокруг секретных протоколов к договору 1939 года и факты истории
Требования о признании договора от 23 августа 1939 года незаконным сопровождаются ссылками на секретный дополнительный протокол к нему. Однако, прежде всего, нельзя признавать договор 1939 года незаконным на основании приложений, которые никогда не были оглашены и ратифицированы. Тайные соглашения, до сих пор имеющиеся в международной практике (примером этому является секретное дополнение к действующему и ныне американо-японскому договору о безопасности 1951 г.), заключаются с целью скрыть какие-то действия партнеров от мирового общественного мнения или третьих сторон, но по своей юридической сути касаются лишь сторон, подписавших договор. Любые секретные приложения к договору не имеют законодательной силы, а являются лишь декларациями о намерениях сторон. Тем более их содержание не влечёт каких-либо обязательств для третьих сторон, так как последние не были информированы о них. Секретные соглашения не подлежат ратификации высшими органами государств.
Даже если бы в секретном приложении к советско-германскому договору речь шла о том, что его участники хотели бы присоединить какие-то территории к своим странам, его содержание не означало бы незаконности открытого договора. Однако в тексте секретного дополнительного протокола к договору от 23 августа 1939 года, на который принято ссылаться, о таких намерениях не говорилось.
Текст этого протокола, переведённый с немецкого языка и на который постоянно ссылаются, звучит так: «По случаю подписания пакта о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальных беседах вопрос о разграничении их сфер влияния в Восточной Европе. Эти беседы привели к соглашению в следующем:
1. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР. В этой связи заинтересованность Литвы в районе Вильнюса признана обеими сторонами.
2. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих сторон сохранение независимости Польского государства и о границах такого государства, будет окончательно решен лишь ходом будущих событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия.
3. Касательно Юго-Восточной Европы Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях.
4. Данный протокол рассматривается обеими Сторонами как строго секретный».
Прежде всего возникает вопрос: а существовал ли такой протокол и дополняющий его протокол от 28 сентября 1939 года? Сотрудник КГБ СССР, являвшийся консультантом комиссии II съезда народных депутатов СССР и поработавший немало в главных архивах страны, В.А.Сидак не раз писал, что до сих пор никто не видел подлинников этих протоколов, вокруг которых кипело столько страстей. То, что выдают за фотокопии с исчезнувших протоколов, доказывает Сидак, является фальшивкой. В своих публикациях он приводит убедительные свидетельства очевидных несоответствий используемых до сих пор фотоматериалов требованиям делопроизводства. Он указывает на грубые ошибки, в том числе и грамматические, в приводимых текстах, которые, скорее всего, стали следствием несовершенного перевода с немецкого на русский язык изготовителями фальшивок.
Однако в ходе подготовки ко II съезду народных депутатов СССР большинство членов комиссии решило считать текст «протоколов» подлинным. Валентин Сидак в беседе с обозревателем «Правды» Виктором Трушковым говорил, что во время работы комиссии по подготовке доклада по договору А.Н.Яковлев и его заместители Ю.Н.Афанасьев, В.М.Фалин, Э.Лимаа работали спаянной командой. Им оказывали поддержку и другие члены комиссии, такие как небезызвестный В.Ландсбергис, а также В.Коротич, главный редактор журнала «Огонек». По словам Сидака, «всем несогласным с … выработанной на самом верху политической линией выкрутили руки — и учёным, и привлеченным экспертам. Об этом ... поведал ведущий специалист по советско-германским отношениям, президент Ассоциации историков Второй мировой войны О.А.Ржешевский. Комиссия опрашивала каких-то липовых свидетелей, занималась по сути детской самодеятельностью, а серьёзная экспертиза так и не была проведена — говорю об этом вполне ответственно. Эксперты КГБ, также привлекавшиеся к работе комиссии, рассказали руководству ведомства немало интересных деталей о царившей там атмосфере».
Хотя в своем докладе на II съезде Яковлев не решился объявить договоры 1939 года незаконными, он подверг атаке содержание «секретных дополнительных протоколов». По словам Сидака, «Яковлев вешал народным депутатам СССР лапшу на уши, когда утверждал, что «графологическая, фототехническая и лексическая экспертизы копий, карт и других документов, соответствие последующих событий содержанию протокола подтверждают факт его существования и подписания». Ничего они не подтверждают!».
Сидак вообще сомневается в существовании протоколов. Он отмечал: «Любой грамотный юрист, любой эксперт-криминалист тотчас предметно и убедительно докажет, что достоверность документа по копии (тем более по фотокопии!) установить нельзя. Подобные виды экспертных исследований проводятся исключительно по оригиналам документов: только они имеют доказательную силу в суде и иных юридических инстанциях». Сидак добавлял, что, несмотря на давление председателя комиссии Яковлева, специалисты Научно-исследовательского института КГБ отказались «признать достоверность материалов по фотокопиям. Сомневается, кстати, в подлинности секретных протоколов и внук Молотова, известный политолог В.Никонов, ссылаясь, как на материалы Ф.Чуева, так и на собственные беседы с дедом».
И всё же нет сомнения в том, что определённые договоренности о разделе «сфер влияния» были достигнуты в ходе переговоров 23 августа, а затем во время переговоров 28 сентября 1939 года. О рубеже между этими «сферами влияния» не раз шла речь в переписке между внешнеполитическими ведомствами СССР и Германии 1939—1941 годов. Однако эти и другие ссылки на эти переговоры показывают, что достигнутые соглашения не были полностью отражены в текстах, на которые принято ссылаться. Так, в своих предсмертных воспоминаниях министр иностранных дел фашистской Германии И.Риббентроп писал, что переговоры о заключении договора в Кремле застопорились из-за того, что советская сторона проявила твердость в вопросе «о порте Либау (Лиепайя. — Ю.Е.), на который русские претендовали как на сферу своих интересов». Не исключено, что Советское правительство, помнившее о судьбе литовского города Клайпеда (Мемеля), который был аннексирован Германией в конце марта 1939 года, требовало специально оговоренных гарантий относительно того, что Лиепайю (Либау) не постигнет судьба Клайпеды.
Риббентроп отмечал: «Хотя я имел неограниченные полномочия для заключения договора, я счёл правильным, учитывая значение русских требований, запросить Адольфа Гитлера. Поэтому переговоры были на время прерваны и возобновились в 10 часов вечера, после того как я получил согласие фюрера». Однако в многократно процитированных текстах «протоколов» нет ни единого упоминания о городе Либау, или Лиепая, из-за которого чуть не сорвалось подписание договора о ненападении. Поскольку Советское правительство придавало столь большое значение договоренности по этому портовому городу, то почему же его руководители не настояли на включении пункта о достигнутой договоренности относительно него в протоколе к договору? Ведь в том тексте протокола, на который ссылаются, особо оговорено о судьбе Вильнюса (Вильно), относительно которого не было споров в ходе переговоров. Создается впечатление, что Сидак прав, и используемые ныне тексты секретных протоколов были, по меньшей мере, произвольно искажены, так как не отражают все достигнутые договоренности.
Как было сказано, нет никаких свидетельств того, что Советское правительство и правительство Германии договаривались о присоединении тех или иных территорий к своим странам путём их завоеваний. Более того, в своих воспоминаниях Риббентроп утверждал, что он «заверил Сталина, что с германской стороны будет предпринято всё, чтобы урегулировать вопрос с Польшей дипломатическо-мирным путем». Таким образом, ни в тексте договора, ни даже в тексте сомнительных по своему виду и содержанию протоколах, ни в устных переговорах не шла речь о том, что две страны намереваются покорить другие страны.
Риббентроп уверял, что инициатором постановки вопроса о «сферах влияния» был И.В.Сталин. Имело ли Советское правительство право и основание требовать определения «сфер влияния» в связи с подписанием договора о ненападении Германии? Для ответа на этот вопрос надо обратить внимание на международную обстановку, в которой проходили переговоры в Кремле. Несмотря на указанные заверения Риббентропа о мирных намерениях Германии, вряд ли у советских руководителей сохранялись иллюзии относительно того, что конфликт между Германией и Польшей не приведёт к войне. Германия была заинтересована в том, чтобы СССР не вступил в войну на стороне Польши. Советский Союз был заинтересован в том, чтобы в случае почти неизбежной победы Германии над Польшей, на тогдашней польско-советской границе СССР не появились бы германские войска. Ведь тогда они могли оказаться в опасной близости от Минска и Киева.
Кроме того, было известно, что после подписания Эстонией и Латвией договоров о ненападении с Германией в июне 1939 года в течение всего лета сотрудничество прибалтийских стран с «третьим рейхом» неуклонно углублялось. В августе 1939 года Эстония и Латвия подписали с ним секретные соглашения о гарантиях их границ. Правительство же Литвы согласилось с проектом секретного договора, предложенного Германией, который предусматривал установление «протектората германского рейха».
В течение августа правящие круги Прибалтики готовились к большим событиям. В отчете советского полпреда в Эстонии К.П.Никитина за период с 25 июля по 23 августа 1939 года говорилось о широко распространённом в Эстонии убеждении в том, что «Германия, собрав урожай, должна была начать войну, и не с кем иным, как с СССР... Поэтому эстонское правительство принимало все меры к тому, чтобы к этому сроку провести и закончить подготовку общественного мнения. На певческих праздниках произносили политические речи, в которых развивали теорию эстонского нейтралитета, позволяя неоднократно резкие выпады по поводу гарантий, которые якобы СССР навязывает прибалтийским странам вопреки и помимо их желаний».
Одновременно в прибалтийских странах усиливались военные приготовления. Укреплялось военное сотрудничество Эстонии, Латвии и Финляндии. Шла подготовка к строительству автострады от Восточной Пруссии через страны Прибалтики к советской границе. Как сообщал Никитин, «давнишний план соединения морских, воздушных, железнодорожных и шоссейных путей для нанесения молниеносного удара отнюдь не потерял ни на минуту своей актуальности». Полпред информировал, что «в соответствии с военными приготовлениями проведён в жизнь закон о создании в промышленности и торговле двухмесячных запасов сырья и фабрикатов, а среди населения двухмесячных запасов продовольствия».
Советское правительство отдавало себе отчёт в том, что в случае войны с Польшей германские войска могут вступить в прилегающие к ней прибалтийские государства и без труда захватить их. В этом случае германские войска могли бы оказаться на расстоянии нескольких десятков километров от Ленинграда. Не исключалась также возможность и того, что германские войска могли быть введены в Финляндию и в этом случае оказались бы в 30 километрах от Ленинграда.
Зависимость Германии от румынской нефти делало вероятными попытки Гитлера захватить Румынию, которая ещё в 1918 году аннексировала Бессарабию. Между тем СССР никогда не признавал эту аннексию, и на всех советских географических картах того времени Бессарабия обозначалась красной краской, перечёркнутой штриховкой. Особое примечание указывало на то, что эта советская территория захвачена Румынией. В случае же захвата немцами Румынии и Бессарабии их войска оказывались на расстоянии пешего перехода в несколько часов от Одессы.
Поэтому Сталин мог настаивать на том, что отказ СССР от вступления войну против Германии в случае её нападения на Польшу был обусловлен установлением рубежа, дальше которого германские войска не пойдут на восток. При этом он мог требовать чёткой договоренности относительно тех городов и портов прибалтийских государств, в которых не могли бы быть размещены германские военные базы. Отсюда и его озабоченность статусом Либавы (Лиепаи).
Осуждение того, что, защищая интересы своей страны, правительство СССР добивалось договоренностей о «сферах влияний» (запротоколированных или устных), игнорирует историческую реальность тех лет. Известно, что Англия, энергично защищавшая на московских переговорах 1939 года суверенные права Прибалтики, Румынии, Польши, когда вставал вопрос о пропуске советских войск к германским границам, действовала иначе, когда в ходе Второй мировой войны возникла опасность Суэцкому каналу, и оккупировала Египет вопреки протестам египетского правительства. Аналогичным образом в 1941 году Советский Союз и Великобритания приняли решение ввести свои войска на территорию Ирана, когда возникла угроза установления там прогерманского режима, не учитывая мнение иранского шаха. В 1942 году США и Англия направили свои войска во французский протекторат Марокко, презрев необходимость испросить на то разрешение у марокканского султана и правительства Виши, с которым США поддерживали дипломатические отношения.
В значительной степени такие действия были обусловлены вопиющим игнорированием международного права Германией и её союзниками по «Антикоминтерновскому пакту», свидетельством чего были захваты Японии в Китае, оккупация фашистами Эфиопии, а также Албании, Греции, Австрии и многих других стран Европы. Судьбы нейтральных Голландии и Дании показали, что соблюсти нейтралитет во Второй мировой войне было практически невозможно. В реальной исторической обстановке тех лет у прибалтийских стран и Польши не оставалось шансов на сохранение неприкосновенности своих границ.
О том, что договор о ненападении и иные договоренности, достигнутые в ходе переговоров 23 августа 1939 года, не был «пактом о разделе стран» свидетельствовали дальнейшие события. В ходе них интерпретация понятия «сфера влияния» и линии раздела между «сферами влияния» во многом зависела от конкретного положения в той или иной стране или на той или иной территории.
Об этом свидетельствовал ход войны, начавшейся 1 сентября 1939 года. С первых же дней после начала войны правительство Германии попыталось интерпретировать договор о ненападении как соглашение о совместных советско-германских военных действиях против Польши, но не получило поддержки от правительства СССР. С начала сентября 1939 года Риббентроп направлял одну телеграмму за другой в Москву, призывая своего посла в СССР В. фон Шуленбурга добиться вступления СССР в войну против Польши.
Москва же строго держалась буквы договора, который предусматривал лишь обязательство о ненападении двух стран и договоренность о демаркационной линии по рекам Нарев, Висла и Сан, что предполагало лишь невмешательство двух стран в чужие «сферы влияния». Советское правительство не желало стать союзником Германии в войне, в которую уже вступили Франция и Великобритания. К тому же Советское правительство не могло исключать возможности того, что «странная война», которая велась на Западном фронте, увенчается новым «Мюнхеном» и Германия сможет перебросить все свои вооружённые силы на восток и атаковать СССР из оккупированных областей Польши.
Отвечая на очередное послание Риббентропа, В.М.Молотов 9 сентября писал о том, что Красная Армия не готова для вступления в Польшу. Он замечал, что, хотя «уже было мобилизовано более трёх миллионов человек», но потребуется «ещё две-три недели для приготовлений». Между тем число мобилизованных в Красную Армию уже превышало численность немецких войск, действовавших в Польше. Ясно, что Советское правительство готовило эти силы не для войны против почти полностью уничтоженной немцами польской армии, а для возможного отпора германским вооружённым силам, если они нападут на Красную Армию. У советских руководителей не было оснований полагать, что германское правительство будет соблюдать подписанный им договор о ненападении. Также ясно, что Советское правительство желало оттянуть возможное столкновение с немецкими войсками хотя бы на две-три недели, то есть до того времени, когда начнутся осенние дожди и немцы вряд ли захотят начать в этих погодных условиях поход на Москву, который неизбежно затянулся бы до зимних морозов.
16 сентября в Москве было получено новое послание Риббентропа, в котором говорилось: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создаётся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум». Риббентроп заявлял, что «могут возникнуть условия для формирования новых государств». Германское правительство недвусмысленно намекало на готовность создать «западноукраинское государство», учитывая многолетние связи нацистов с украинскими националистами.
Риббентроп предложил Молотову проект совместного коммюнике, в котором обе страны сообщили бы о намерении «положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях». В проекте коммюнике Германия и СССР объявляли «своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них естественный интерес, мира и спокойствия и установления там нового порядка путем начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов». Было очевидно, что через 3 недели, после достигнутых в конце августа договоренностей, германское правительство уже собиралось их пересмотреть и было готово расширять свою «сферу влияния» на восток.
Так перед СССР встал сложный выбор: или оттягивать срок вступления Красной Армии в Польшу и получить в западных областях Украины и Белоруссии прогерманский режим, или выступить без промедления, но тем самым, возможно, ускорить военное столкновение с германскими войсками. В то же время принять предложение Риббентропа о совместном коммюнике означало, что Советское правительство объявляло себя соучастником в строительстве «нового порядка» в Польше и вступало в войну против Франции и Великобритании.
В результате было принято решение, чреватое возможным обострением советско-германских отношений. 16 сентября в 6 часов вечера Молотов в ответ на заявление Риббентропа сообщил Шуленбургу, что Красная Армия собирается перейти границу «завтра или послезавтра». Вместе с тем он сказал, что «в совместном коммюнике уже более нет нужды; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно». По словам Шуленбурга, Молотов признавал, что «планируемый Советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев». В то же время, явно не желая того, чтобы Германия успела выступить с протестами против такого объяснения действий СССР, советские руководители через 7 часов снова вызвали Шуленбурга в Кремль. Там Сталин лично объявил германскому послу, что через 4 часа Красная Армия пересечёт польско-советскую границу.
В своей ноте от 17 сентября правительство СССР объявляло: «Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР... Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии».
Советские войска, перешедшие границу 17 сентября, были встречены всеобщим ликованием. В своем исследовании «Революция из-за границы», подготовленном на основе записей поляков, покинувших СССР вместе с армией Андерса в 1943 году (то есть лиц заведомо недружественных по отношению к Советскому Союзу), Я.Гросс писал: «Следует отметить и сказать это недвусмысленно: по всей Западной Украине и Западной Белоруссии, на хуторах, в деревнях, в городах Красную Армию приветствовали малые или большие, но в любом случае заметные, дружественно настроенные толпы... Толпы сооружали триумфальные арки и вывешивали красные знамена (достаточно было оторвать белую полосу от польского флага, чтобы он стал красным)... Войска засыпали цветами, солдат обнимали и целовали, целовали даже танки... Иногда их встречали хлебом и солью». Разве где бы то ни было так встречали оккупантов?
Изъявления радости по поводу прихода Красной Армии, освобождавшей их от режима национальной дискриминации, сопровождались взрывом ненависти по отношению к польской армии. Как отмечал Гросс, «части польской армии, перемещавшиеся через восточные воеводства, — их всего было несколько сот тысяч солдат — во многих случаях наталкивались на недружественное местное население. Свои последние бои польская армия на своей территории вела против украинцев, белорусов, евреев». Так как местное население обращалось за помощью к советским войскам, в эти стычки втягивалась и Красная Армия. Этим во многом объяснялись потери среди Красной Армии. «Гражданское население (главным образом поляки), — писал Гросс, — присоединилось к разрозненным частям польской армии и активно сражалось вместе с ними против советских войск. Было немало примеров такого рода, и в дальнейшем это способствовало отношению советских властей к гражданскому населению как к противозаконным элементам».
Попытки же бывших польских офицеров организовывать среди местного польского населения заговоры против новой власти вызывали повальные аресты поляков, особенно военных. Многие из них были отправлены в лагеря или высланы вглубь СССР. В последующем за рубежом неоднократно повторялась фальшивка фашистов от 1943 года о расстреле польских офицеров сотрудниками НКВД в Катынском лесу весной 1940 года. В то же время ещё до освобождения Смоленска Красной Армией международные эксперты из комиссии, направленной немцами в Катынский лес, установили, что пули, которыми были расстреляны польские офицеры, были немецкой марки «Гезо», серия Д, калибр 7,65 мм. Эти пули использовались в пистолетах, которые были на вооружении у германской армии. Поскольку весной 1940 года СССР ещё не начал войну с Германией и Красная Армия не захватывала немецких трофеев, у советских солдат таких пистолетов не было. Признав немецкую природу пуль, Й.Геббельс, который был инициатором антисоветской пропагандистской кампании вокруг Катыни, записал в своем личном дневнике 8 мая 1943 года: «Если это станет известно врагу, то от всей катынской истории придется отказаться». В последующем были представлены и другие свидетельства того, что уничтожение польских офицеров было совершено немцами. Однако, игнорируя неопровержимые факты и ссылаясь на явно сфабрикованные материалы, вроде тех, что появились стараниями сотрудников президентской администрации Б.Ельцина, современные фальсификаторы истории продолжают твердить об убийствах польских офицеров советскими властями.
Недружелюбное отношение к Красной Армии со стороны польского населения заставило Советское правительство пересмотреть договоренности, которые были достигнуты 23 августа относительно демаркационной линии между «сферами влияния». Она предусматривала, что часть территории Польши с чисто польским населением окажется за пределами германской «сферы влияния». Между тем ещё во время Польского похода 1920 года Сталин отмечал, что пока Красная Армия шла по Западной Украине и Западной Белоруссии её войска встречали поддержку, но ситуация изменилась, как только она вступила на земли, где преобладали поляки. По его инициативе демаркационная линия между «сферами интересов», о которой была достигнута договоренность 23 августа 1939 года, не превратилась в новую государственную границу между Германией и СССР. Договор о дружбе и границе между СССР и Германией, подписанный 28 сентября 1939 года, устанавливал германо-советскую границу в основном по так называемой «линии Керзона», которая соответствовала рубежу между землями с преобладанием польского населения и землями с украинским и белорусским населением. Так была осуществлена первая поправка к одной из важных договоренностей о демаркационной линии между «сферами влияния».
Подписание договора о границе сопровождалось достижением новых договоренностей и относительно «сфер влияния» в Прибалтике. Германия соглашалась на то, что не будет осуществлять свою экспансию в Литву, включенную теперь в «сферу влияния» СССР. Так договоренности 23 августа 1939 года были сильно изменены менее чем через месяц после их достижения.
После 17 сентября 1939 года западная граница СССР была отодвинута на запад и угроза захвата германскими войсками Минска и Киева и быстрого приближения к Москве в первые же дни войны была ослаблена.
Советское правительство принимало меры и для укрепления безопасности страны на северо-западе. Подписание договора 23 августа 1939 года резко изменило обстановку в трёх государствах Прибалтики, правящие круги которых до тех пор энергично развивали сотрудничество с Германией. Советский полпред в Таллине Никитин писал, что «заключение между СССР и Германией пакта о ненападении произвело настолько ошеломляющее впечатление», что эстонское правительство «буквально растерялось и чувствовало себя первое время совершенно дезориентированным. Правительство, столько времени подготовлявшееся к войне с СССР на стороне Германии, правительство, тайно подстрекаемое Англией к пропуску немецких войск через свою территорию, правительство, распространявшее и муссировавшее слухи о проснувшемся красном империализме СССР и об агрессивных планах СССР под видом «гарантий» о неприкосновенности прибалтийских стран, теперь вдруг увидело, что все его усилия в этом направлении оказались напрасными. Тщательно культивируемая и распространяемая в народе мысль о том, что Эстония ... теперь, при наличии предстоящей схватки между Германией и СССР, приобретает значение фактора огромной важности, от которого зависит склонение в ту или иную сторону чаши весов при разрешении исхода предстоящей борьбы, вдруг потеряла всякую значимость, и все эти махинации, коими стремились «поднять дух» эстонского народа, обнажились во всей их мизерности… Для воображаемой эстонцами великой исторической миссии «вершителя судеб» двух больших государств надобности не было и раньше, а теперь и эта видимость отпала... Эта чёрствая действительность сильно обескуражила эстонские руководящие круги, лишила их мнимой роли и отняла надежду на скорый разгром ненавистного им коммунистического колосса, расправа с которым была им так близка и по вкусу. Советский Союз ... вдруг как бы заново встал перед Эстонией в своей силе и мощи и заставил трезво взглянуть на окружающие события».
Главнокомандующий эстонской армией генерал Й.Лайдонер позже вспоминал, что сразу после заключения советско-германского договора о ненападении, президент Эстонии К.Пятс «предложил послать кого-либо из военных немедленно в Берлин, чтобы постараться узнать через военные круги, а если можно — через адмирала Канариса истину по этому вопросу. Я предложил послать туда полковника Маазинга, как наиболее известного Канарису. В тот же день или днём позже Маазинг вылетел в Берлин и очень быстро вернулся обратно. Особенных результатов он там не достиг, так как адмирал Канарис заявил ему, что относительно договора с Советским Союзом он ничего сказать не может. По возвращении из Германии Маазинг был настроен пессимистически. Во время доклада о результатах поездки в Берлин он заявил мне, что лучше было бы нам до заключения договора начать войну с СССР».
Эстонское правительство, подчеркивал советский полпред в своей депеше в Москву, «было и остается враждебным Советскому Союзу. При всем стремлении эстонских правящих кругов говорить о войне нейтрально — их симпатии с Гитлером, с фашизмом». В то же время, как отмечал Никитин, «фашистски настроенные круги (крупные промышленники и торговцы) в пакте о ненападении Германии с СССР видели измену со стороны Гитлера и, не стесняясь, говорили: «Продал, подлец!». Как указывал полпред, «развернувшиеся мировые события стратегически поставили Эстонию в такое положение, что она очутилась лицом к лицу (наедине) с красным коминтерновским восточным соседом, который не только сейчас не заикается о каких бы то ни было гарантиях, а того и гляди захочет вдруг вернуть свою бывшую провинцию, если не всю, то по крайней мере пограничные районы, заселенные таким ненадёжным и беспокойным в силу национальных со стороны эстонцев издевательств русским населением. Эта боязнь заставила их вновь гнать войска на эстонско-советскую границу и переносить часть укреплений, а частично и строить их заново, на левый берег реки Наровы».
В то же время начало войны прервало торговые связи Эстонии с рядом стран. Последовавшее ухудшение экономической обстановки заставляло и часть правящих кругов Эстонии задумываться о расширении сотрудничества с Советским Союзом. Подобные настроения широко распространялись среди различных слоев населения. Как отмечалось в отчёте полпреда, эта «группа, довольно разнообразная по своему социальному положению, но ненавидящая немецкое прежнее баронство и хорошо помнящая их владычество, говорила, что они с большой охотой готовы пойти под власть СССР... Характерно поведение коммерсантов-евреев. Они открыто говорят: «Чёрт с ними, с магазинами, лишь бы пустили в Россию, всё отдадим...». О простом рабочем классе и пограничном русском трудовом крестьянстве не говорю. У этих настроение определённое: хотят жить с СССР».
Следует учесть, что молниеносная победа Германии над Польшей привела к быстрой смене настроений в ряде прибалтийских стран. Несмотря на существование советско-германского договора о ненападении, в правящих кругах Эстонии возрастали надежды на то, что Германия их поддержит по мере успехов германского оружия в Польше. «Если они в начале войны выражались очень осторожно, но с безусловной симпатией к Германии, — писал в своем отчёте Никитин, — то теперь с победой Германия им даёт каменного угля, ибо польские рудники забраны немецкими войсками, также даёт им и железа, ибо с металлических заводов за счёт Польши также можно уделить им часть. Одним словом, начали сквозить ноты.., что, мол, «и без вас обойдемся».
Эти настроения подогревала наиболее состоятельная часть немецкого меньшинства, проживавшего в Эстонии. Позже в своей беседе с полпредом СССР председатель Государственного совета Эстонии М.И.Пунга сообщал, что ведущие деятели немецкого меньшинства в Эстонии направили Гитлеру петицию с призывом к оккупации страны.
Уверенность, что Германия помешает вступлению советских войск в Эстонию, после побед вермахта в Польше, проявлялась в поведении эстонской дипломатии. Вслед за Р.Маазингом в Берлин был направлен агент эстонской политической полиции барон А.Юкскюль с тем же поручением — выяснить, как советско-германский договор отразится на судьбе Эстонии. Барона обнадёжили, а вскоре в середине сентября 1939 года в Таллин прибыл руководящий работник немецкой разведки доктор Клее. Из бесед с ним ведущих членов правительства Эстонии последним стало ясно, что война Германии с Советским Союзом лишь отложена по стратегическим соображениям, а подготовка к войне будет продолжаться.
24 сентября в Москву прибыл министр иностранных дел Эстонии К.Селтер для подписания советско-эстонского договора о торговле. В ходе переговоров с Селтером Молотов заявил о неудовлетворительном состоянии советско-эстонских отношений. Селтеру был представлен проект договора о взаимопомощи, в соответствии с которым СССР получал возможность размещать на территории Эстонии военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска. Делегация Эстонии отказалась подписать договор и по-кинула Москву.
Как сообщалось в докладной замнаркома внутренних дел СССР И.И.Масленникова от 27 сентября, «в прилегающей к СССР пограничной полосе Эстонии, под видом проведения осенних маневров, происходило сосредоточение полевых частей эстонской армии. Граница была усилена. На отдельные кордоны были доставлены станковые пулеметы и установлены орудия в направлении СССР. В районе Усть-Нарова отмечалось передвижение танков. В город Нарва прибыло несколько войсковых подразделений, приведённых в боевую готовность. На начало октября был намечен призыв состава 1909—1916 годов рождения, а приписанных к артиллерийским частям — в возрасте до 40 лет». В свою очередь, по сведениям эстонских властей, к границам Эстонии было подведено около 160 тыс. советских войск.
Одновременно сразу после предложения Молотова Селтеру о заключении договора о взаимной помощи эстонское правительство вновь направило своих эмиссаров в Берлин — полковника Маазинга и барона Юкскюля. Вернувшись в Таллин, они сообщили: что германское правительство рассматривает размещение советских войск на эстонской территории как временное явление.
Как утверждал в своих воспоминаниях X.Р.Лессер, бывший адъютант главнокомандующего эстонской армии генерала Лайдонера, в своём письме Пятсу Гитлер заявил, что Германия не будет возражать, если в Эстонии будут размещены советские войска. В то же время Гитлер просил эстонское правительство «потерпеть» до осени 1940 года. Это письмо во многом объясняло последующее поведение Пятса и его окружения. В эти дни Лайдонер заявил: «Если бы была надежда, что откуда-нибудь придёт помощь.., то мы бы воевали».
Однако не только отказ Германии, не желавшей в это время идти на ухудшение отношений с СССР, но и широкая оппозиция такому союзу в Эстонии не позволяли правящим кругам республики взяться за оружие. Признавая непопулярность проектов эстонско-советской войны, Лайдонер говорил: «Нетрудно предсказать, каково было бы влияние коммунистической пропаганды в случае развязывания этой войны... Кроме всего прочего, трудно начать войну, когда тебе предлагают договор об оказании помощи».
28 сентября, в тот же день, когда был подписан советско-германский договор о дружбе и границе, Эстония и СССР подписали договор о взаимной помощи. Как подчёркивал Риббентроп в телеграмме Гитлеру, направленной в тот же день из Москвы, договор не означал «упразднения эстонской системы правления».
Однако на следующий же день Гитлер отдал приказ о перемещении в Германию 86 тыс. немцев, проживавших в Эстонии и Латвии. (Позже Герма-ния подписала договоры с Эстонией и Латвией о репатриации из этих республик лиц немецкой национальности. По договору с Латвией от 30 декабря 1939 года выезду из Латвии подлежали немцы, которые до 15 декабря 1939 года выскажут свое желание отказаться на вечные времена от латвийского гражданства).
Хотя эстонское правительство знало, что уже не может рассчитывать на поддержку Германии, министр иностранных дел Эстонии Селтер в ходе переговоров в Москве старался свести к минимуму усиление влияния СССР на свою страну, а потом отверг советское предложение о размещении в Эстонии 35 тыс. красноармейцев и соглашался лишь на 15 тысяч. Тогда участвовавший в переговорах Сталин предложил ограничиться 25 тысячами, заметив при этом: «Не должно быть слишком мало войск — а то вы их окружите и уничтожите».
В соответствии с пактом о взаимопомощи СССР и Эстония обязывались «оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае возникновения прямого нападения или угрозы нападения со стороны любой великой европейской державы по отношению морских границ Договаривающихся Сторон в Балтийском море или сухопутных их границ через территорию Латвийской Республики, а равно и указанных в статье III баз».
Третья статья определила право Советского Союза «иметь на эстонских островах Сааремаа (Эзель), Хийумаа (Даго) и в городе Палдиски (Балтийский Порт) базы военно-морского флота и несколько аэродромов для авиации на правах аренды по сходной цене». Договор закреплял за СССР право держать на участках, отведённых под базы и аэродромы, «ограниченное количество советских наземных и воздушных вооружённых сил, максимальная численность которых определяется особым соглашением».
Участники договора обязывались не участвовать в союзах или коалициях, направленных против другой стороны. СССР обязывался «оказывать эстонской армии помощь на льготных условиях вооружением и прочими военными материалами». В договоре подчеркивалось: «Проведение в жизнь настоящего пакта ни в какой мере не должно затрагивать суверенных прав Договаривающихся Сторон, в частности, их экономической системы и государственного устройства».
Договор, подписанный в Москве, соответствовал всем нормам между-народного права и был зарегистрирован в Лиге Наций 13 октября 1939 года за номером 4 643 в Официальном Регистре договоров Секретариата в соответствии со статьей 18 Устава этой организации. Это свидетельствует о том, что никто не сомневался в законности этого договора, который ныне кое-кем считается следствием «преступного пакта Молотова — Риббентропа».
И хотя советско-эстонский договор не посягал на суверенитет страны, Никитин так характеризовал реакцию верхов Эстонии: «Правящая буржуазная эстонская верхушка, промышленная буржуазия заключали пакт о взаимопомощи с большим недоверием и неохотой. В приходе Красной Армии видели подрыв своего господства, видели начало своего конца». Особенно негативной была реакция эстонских военных. «В правительстве при обсуждении вопроса о заключении эстонско-советского пакта выступали ярыми противниками заключения этого пакта генерал Лайдонер и бывший премьер-министр Энпалу... Эстонское высшее офицерство настроено было всё время против СССР, шло всецело за Лайдонером и не сочувствовало пакту. В особенности враждебно настроен кайцелит», то есть правые вооруженные отряды.
В то же время отказ Германии воспрепятствовать советско-эстонскому договору и начавшийся вскоре выезд десятков тысяч немцев из страны вызвал искреннюю позитивную реакцию в широких народных массах. Как отмечал Никитин, «эстонцы выражают чувство удовлетворения по поводу отъезда немцев из Эстонии. Своё удовлетворение их отъездом они обосновывают тем, что немцы всегда в Прибалтике вели себя как завоеватели и поработители. Вместе с экономическим угнетением они несли с собой и национальное угнетение, они стремились уничтожить национальную культуру и т. п. ...Фашизм, который упорно прививали немцы в Эстонии и который был по нутру правящей эстонской буржуазии, взятый вместе с воспоминаниями о немцах как завоевателях, родил в эстонских широких кругах чувство ненависти. Хозяйничанье немцев и их заносчивость по отношению к эстонскому населению, угроза полным порабощением, если придёт Гитлер, ещё больше разжигали у эстонцев чувство ненависти к немцам».
Заключение советско-эстонского договора породило у трудящихся Эстонии надежды на перемены в стране. Никитин записал в своём дневнике, что в советско-эстонском договоре «рабочие круги, крестьянство и интеллигенция видели ... предпосылку и удобный момент для борьбы с реакционным правительством за свои права. Эстонско-советский пакт и вступление советских войск на территорию Эстонии расценили по аналогии с Западной Белоруссией и Украиной. Отсюда различного рода делегации рабочих союзов: текстильщиков, деревообделочников и т. д. с просьбами о смычке с советскими профсоюзами, с жалобами на притеснение профсоюзов эстонским правительством, с жалобами на аресты и усиление режима Пятса-Лайдонера».
Вскоре после подписания договора с Эстонией, 2 октября, в Москве на-чались советско-латвийские переговоры. Во встрече с латвийской делегацией принял участие Сталин. По словам латвийского министра иностранных дел В.Мунтерса, Сталин заявил: «Прошло двадцать лет; мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров. Австрия, Чехословакия и Польша как государства уже исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть. Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно». Как и в ходе советско-эстонских переговоров, СССР требовал размещения своих Вооружённых Сил на территории Латвии.
Договор с Латвией предусматривал введение в эту прибалтийскую республику 25 тыс. солдат. В соответствии с советско-латвийским договором о взаимной помощи, подписанным 5 октября, Латвия предоставила СССР право создать военно-морские базы в Лиепае и Вентспилсе, базу береговой артиллерии между Вентспилсом и Питрагсом, а также несколько аэродромов. 10 октября правительство Латвии утвердило этот договор на своём заседании. Несколько позже было заключено и советско-латвийское торговое соглашение.
3 октября 1939 года в Москве начались переговоры с министром иностранных дел Литвы Ю.Урбшисом, в которых также принял участие Сталин, а 10 октября был подписан литовско-советский договор о взаимной помощи. СССР получил право разместить гарнизоны Красной Армии в городах Вилейке, Алитус, Приенай и «пользоваться восемью посадочными площадками для авиации». В Литву был введен 20-тысячный контингент советских войск. В соответствии с договором СССР передал Литве город Вильнюс (Вильно) и Вильнюсскую (Виленскую) область, занятую Красной Армией после вступления на территорию Польши.
Это было очередным поворотом в сложной судьбе этого древнего города и прилегающей к нему местности. Претензии Польши на этот край обусловливались преобладанием здесь польского населения. Требования Литвы обосновывались не столько наличием там литовцев (около одного процента населения Вильнюса), сколько исторической ролью Вильнюса как первой столицы литовского государства. Лишь благодаря этому договору, который сейчас в Литве объявляют неравноправным, страна обрела свою древнюю столицу.
Законность трёх договоров, заключённых в Москве с 28 сентября по 10 октября, никем не подвергалась сомнению. В своем выступлении по радио 12 октября президент К.Ульманис дал высокую оценку подписанному договору. Он сказал: «Следует подчеркнуть, что пакт, как это обычно свойственно пактам Советского Союза, отличается своей ясностью, определённостью и обязательством соблюдения интересов второй стороны, является действительно взаимным. Этот пакт дает нам гарантию устранения опасности войны или даже её предотвращения. Пакт увеличивает также ещё больше безопасность Советского Союза. То же самое относится к нашим соседям и на севере и на юге, к Эстонии и Литве».
Разумеется, эти договоры не были бы подписаны правительствами Эстонии, Латвии, Литвы, если бы они не знали, что Германия отказалась от своей гегемонии в Прибалтике. Но в реальной обстановке 1939 года альтернативой этим договорам могла стать лишь оккупация прибалтийских республик германскими войсками. Реальность этого была подтверждена событиями после 22 июня 1941 года.
Заявления о том, что после подписания советско-германского договора о ненападении и договоров с Эстонией, Латвией и Литвой Прибалтика превратилась в советский протекторат, вопиющим образом искажают правду. Как бы ни усиливались возможности для давления у державы, имеющей военные базы на территории другой страны, это не означает установления протектората над ней. Никто ныне не называет Японию, Испанию, Англию и другие страны, где имеются базы США, американскими протекторатами. Авторы утверждений об установлении советского протектората над Прибалтикой на основе советско-германского договора и трёх договоров осени 1939 года проявляют упрощённое мышление. Содержание договоров, заключённых осенью 1939 года СССР с Эстонией, Латвией, Литвой, исчерпывалось созданием военных баз на территории трёх республик и взаимными обязательствами о помощи в случае нападения.
Вскоре после ратификации договоров Советский Союз и страны Прибалтики приступили к их реализации. 18—19 октября советские войска в составе 21 347 человек, 78 орудий, 283 танков, 255 самолетов вошли на территорию Эстонии.
Комментируя ввод советских войск в Прибалтику в своей беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым 25 октября, Сталин говорил: «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать — строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придёт время, когда они сами это сделают».
Ко всему прочему, подписанные договоры благоприятствовали развитию экономических отношений между прибалтийскими государствами и СССР. Следует иметь в виду, что после начала Второй мировой войны экономики Эстонии, Латвии и Литвы оказались в бедственном положении из-за почти полного закрытия Балтийского моря для торгового судоходства. Многие внешнеторговые связи были прерваны. Промышленность трёх стран оказалась без сырья.
Между тем 18 октября 1939 года А.И.Микояном и послом Латвии в СССР Ф.Коцынем в Москве было подписано советско-латвийское соглашение о развитии экономических отношений. Историк А.А.Дризул писал: «Латвийскую промышленность ждали бы в будущем ещё большие затруднения, если бы не торговое соглашение с СССР. По нему латвийская промышленность получила необходимое ей сырье из СССР, благодаря чему вышла из кризиса, в который была ввергнута начавшейся мировой войной». Соглашение, в частности, предусматривало предоставление Латвии транзита её товаров по железным дорогам СССР и Беломор-Балтийскому каналу, а также через порты Чёрного моря.
Эти выгоды были очевидны многим в Прибалтике. Большинство людей воспринимали ввод советских войск, как способ спасти себя от участи населения Польши. В октябре в Таллине, Риге, Каунасе и других городах происходили многотысячные демонстрации трудящихся, приветствовавших заключение договоров с СССР. Такие же демонстрации состоялись при вступлении советских войск в Эстонию, Латвию и Литву.
21 октября 1939 года Никитин сообщал в НКИД СССР о нескольких инициативах со стороны как правительственных, так и общественных организаций, направленных на демонстрацию улучшения эстонско-советских отношений. Министр иностранных дел Пийп сообщал Никитину об организации «концерт-акта», на котором должны были выступить министр и советский полпред. (На это было дано согласие). Полпред просил указаний НКИД и в связи с просьбой эстонского профсоюза строительных рабочих организовать приём в рабочем доме для команд кораблей, заходящих в Таллин, и ответно посетить советские корабли на таллинском рейде. Он просил также рассмотреть просьбу эстонского профсоюза текстильщиков принять делегацию на Октябрьские торжества.
Однако НКИД оценивал скромные просьбы эстонских профсоюзов в контексте событий в Европе, вызывавших растущее беспокойство советского руководства. «Странная война» продолжалась, а боевые действия и политические акции Англии и Франции приобретали всё более странный характер. В конце сентября возобновились тайные переговоры между Лондоном и Берлином. Гитлер заявлял посреднику в этих переговорах шведскому предпринимателю Б.Далерусу: «Если англичане хотят мира, они могут его получить за две недели, не потеряв при этом лица». О возможности заключения мира активно писали в германских газетах и говорили по германскому радио.
В этой обстановке советское руководство стремилось не давать никому повода для обвинений в нарушении договоров, подписанных со странами Прибалтики и в попытках укрепить советское влияние в этом регионе. В ответ на письмо Никитина в НКИД 23 октября из Москвы пришла резкая по тону телеграмма Молотова следующего содержания: «Нашей политики в Эстонии в связи с советско-эстонским пактом о взаимопомощи Вы не поняли... Видно, что Вас ветром понесло по линии настроений советизации Эстонии, что в корне противоречит нашей политике. Вы обязаны, наконец, понять, что всякое поощрение этих настроений насчёт советизации Эстонии или даже простое непротивление этим настроениям на руку нашим врагам и антисоветским провокаторам. Вы таким неправильным поведением сбиваете с толку и эстонцев вроде Пийпа, который думает, видимо, что ему теперь необходимо говорить просоветские речи 7 ноября. Вы должны заботиться только о том, чтобы наши люди, и в том числе наши военные в Эстонии, в точности и добросовестно выполняли пакт взаимопомощи и принцип невмешательства в дела Эстонии и обеспечить такое же отношение к пакту со стороны Эстонии».
Не менее категоричными были и указания наркома обороны К.Е.Ворошилова, который в своем приказе от 25 октября 1939 года предписывал «принять все необходимые меры для того, чтобы весь личный состав наших частей, находящихся в Эстонии, от рядового красноармейца до высшего начсостава, точно и добросовестно выполнял каждый пункт пакта о взаимопомощи и ни в коем случае не вмешивался бы во внутренние дела Эстонской республики». В приказе утверждалось, что «различные антисоветские провокаторы будут пытаться и уже пытаются изобразить вступление наших частей в Эстонию как начало её советизации».
В этой связи нарком приказывал: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии... Всякие попытки военнослужащего, независимо от его положения прикинуться «архилевым» и вести коммунистическую пропаганду, хотя бы среди отдельных лиц эстонского населения, будут рассматриваться как антисоветский акт, направленный на дискредитацию договора о взаимопомощи с Эстонией. Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злейшим врагам социализма и строжайше наказывать».
Советские войска строго соблюдали всевозможные правила, регламентирующие их отношения с местным населением. Об этом свидетельствует эпизод из воспоминаний Маршала Советского Союза К.А.Мерецкова: «Как командующий Ленинградским округом я отвечал за безопасность баз в Эстонии. В одном месте срочно требовалось обеспечить неприкосновенность участка. Я вступил в контакт с правительством Эстонии, взял у него необходимое разрешение, затем получил согласие эстонского помещика, собственника данного земельного участка, и приказал построить укрепления.
И вот на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) во время моего доклада о положении на новых базах Молотов упрекнул меня за «неуместную инициативу». Я пытался возражать, но он не слушал. Мне было не по себе, однако тут взял слово Сталин и, посмеиваясь, заметил Молотову: «А почему твой Наркомат опаздывает? Армия не может ждать, пока твои люди расшевелятся. А с Мерецковым уже ничего не поделаешь. Не срывать же готовые укрепления». На этом вопрос был исчерпан».
Советские войска, которые без соответствующих международных соглашений не имели права даже договориться с местным помещиком о строительстве насыпи для артбатареи, не предпринимали ничего для вмешательства во внутренние дела. Введение войск не нарушило экономической жизни. Авторитарные режимы сохранялись в неприкосновенности. Коммунистические партии и ряд других левых организаций были по-прежнему запрещены. Тысячи коммунистов и других противников авторитарных режимов продолжали находиться в тюрьмах.
Строгое выполнение советской стороной обязательств договора заставило правящие круги Эстонии по-новому оценить сложившуюся обстановку. «Сейчас, — подчеркивал Никитин, — ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним именно согласно духу и букве, или, как здесь теперь установился термин, «по-джентльменски». Бывший министр иностранных дел Эстонии Селтер, подписавший договор, в беседе с Никитиным 17 ноября говорил: «Нам при заключении пакта нужно было иметь очень много решимости и смелости, чтобы согласиться на такой огромной важности шаг, как впуск Красной Армии в сердце страны, на который мы решились, теперь (он) всё больше и больше оправдывается, и нам не приходится нисколько сожалеть об этом шаге».
Увидев, что советские войска, оказавшиеся в Эстонии, строго придерживаются буквы и духа договора от 28 сентября и не вмешиваются в дела страны, правительство Пятса-Лайдонера развернуло репрессии против тех сил, которые рассчитывали на скорые перемены в обществе после прихода Красной Армии. Государственная дума продлила на год положение «усиленной охраны» в стране. Были резко увеличены ассигнования на содержание полиции, усилен нажим на профсоюзы. Руководство профсоюза текстильщиков было арестовано, произведены аресты и среди других «неблагонадежных лиц». Союз текстильщиков был закрыт. Председатель таллинского профсоюза металлистов и организатор профсоюза строительных рабочих были высланы за то, что вели переговоры с торговым представительством Советского Союза о предоставлении их членам работы на советских базах.
Аналогичным образом вели себя правительства и других прибалтийских стран. 16 ноября 1939 года министерство внутренних дел Латвии издало распоряжение, в котором говорилось: «Отдельные граждане на железнодорожных станциях, в местах расположения советских войск обращаются к советским воинам с различными вопросами и «пристают к ним со своими взглядами или услугами». В распоряжении указывалось, что «граждан, которые без надобности беспокоят советских воинов и пристают со своими услугами и любезностями, необходимо в незаметном порядке задерживать». Начальник агентурного отдела латвийской охранки Стиглиц приказал 21 ноября: «Обязываю вас в будущем следить, чтобы нигде и ни при каких обстоятельствах местные граждане … не тревожили и не беспокоили советских воинов различными ненужными вопросами, разговорами или иным образом. В отношении лиц, повинных в указанных действиях, обязываю вас начать строгое следствие, не исключая ареста виновных, причем арестовывать следует тогда, когда советские воины не присутствуют, то есть не видят».
За упоминание об СССР как союзнике Латвии стали штрафовать. За прослушивание московского радио полагались штраф и тюрьма. В латвийской армии за разговоры с красноармейцами давали 15 суток ареста. Всё это свидетельствует о том, что ввод советских войск в три прибалтийские страны никоим образом не ограничил их правительства даже в проведении антисоветской политики.
В ответ на старания Красной Армии соблюдать договоры, власти в Прибалтике стали создавать трудности для размещения советских войск. Ссылаясь на жилищный кризис, личному составу советских вооружённых сил отказывали в жилье. Недружественному поведению властей способствовало также начало советско-финляндского конфликта.
Советско-финляндская война сопровождалась резким взрывом антисоветских эмоций в мире. Это благоприятствовало организации активной антисоветской кампании и военной помощи Финляндии со стороны Запада. 14 декабря, по решению Лиги Наций, СССР был исключён из этой организации. Англией, Францией и Швецией было направлено в Финляндию более 500 самолетов. Вооружения поступали также из США, Норвегии, Италии и других стран. Одновременно разрабатывались планы создания экспедиционного корпуса союзников численностью свыше 100 тыс. человек для высадки на севере на помощь финнам и бомбардировки городов СССР.
12 марта 1940 года в Москве был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. Последняя уступила Карельский перешеек, северо-западный берег Ладожского озера в районе Куолоярви, часть полуостровов Рыбачий и Средний и сдавала в аренду СССР полуостров Ханко с прилегающими островами. Граница от Ленинграда была отодвинута, но ценой немалых человеческих жертв. Советско-финляндская война не способствовала престижу СССР как мощной военной державы.
Свидетельства военной слабости СССР содействовали активизации антисоветской ориентации прибалтийских правительств. Ещё накануне войны на пост эстонского посланника в Хельсинки был назначен бывший начальник штаба военно-морских сил Эстонии А.Варма, слывший «знатоком России». Одновременно в Хельсинки был направлен и военный представитель Эстонии. С началом войны эстонский генеральный штаб организовал передачу Финляндии разведывательных сведений о Советском Союзе. Из Эстонии и Латвии были посланы в Финляндию добровольцы, принявшие участие в военных действиях. Эстонских добровольцев насчитывалось 3 тысячи. В Латвии неожиданно возник дефицит белого полотна. Оказалось, что огромные партии этого материала были направлены в Финляндию для маскировочных халатов. Обсуждался вопрос о вступлении этих стран в боевые действия против СССР на стороне Финляндии.
Зимой 1939/40 года активизировала свою деятельность Балтийская Антанта, и в декабре 1939 года в Таллине состоялась 10-я конференция министров иностранных дел стран-участниц этой организации. Высказав свою солидарность с Финляндией, министры в то же время заявили, что они должны делать «политику, которую навязывает нам сама география», то есть ограничиться заявлениями о солидарности без прямой военной помощи стране Суоми.
В то же время развивалось военное сотрудничество трёх стран Прибалтики. В ноябре-декабре 1939 года состоялся обмен визитами начальников штабов Литвы и Латвии. В декабре 1939 года три литовских генерала ездили в Эстонию и Латвию. Состоялись обмены визитами и между военными Эстонии и Латвии. На секретных совещаниях военные руководители не скрывали возможности нападения на советские войска, размещённые на прибалтийских базах. Так, 31 января 1940 года капитан штаба латвийской армии Алкснитис заявил на одном из совещаний военных: «Части Красной Армии в Латвии находятся в мешке… Их легко сразу ликвидировать».
Руководители прибалтийских стран намекали на возможность начала войны. 11 февраля 1940 года в своем выступлении президент Ульманис заявил: «Если придет этот тяжелый и решительный момент, то в среднем одному из каждого третьего хутора придётся одеть военную форму… Если бы это не было важным делом, я бы об этом не говорил». Советский историк В.Сиполс писал: «Эта речь Ульманиса была воспринята в Латвии как прямой призыв к вооружённому выступлению против советских гарнизонов в ближайшее же время. Айзсарги (члены правых военизированных организаций. — Ю.Е.) открыто толковали речь Ульманиса таким образом. В городах и селах разбрасывали листовки, призывающие к выступлениям против советских гарнизонов». В английской и французской печати появились сообщения, в которых говорилось о скором выступлении латвийских войск и айзсаргов против частей Красной Армии, размещенных в Латвии.
Напоминания о былой борьбе против Советской власти часто звучали в феврале 1940 года на торжественных собраниях в Литве и Эстонии по случаю годовщин провозглашения независимости. Выступая на собрании по случаю государственного праздника Эстонии, министр общественных дел Латвии и руководитель айзсаргов А.Берзинь говорил о «совместной борьбе в освободительной войне за независимость и свободу обоих народов».
В информационном письме полпредства СССР в Латвии в НКИД СССР от 23 марта 1940 года говорилось, что заключение пактов о взаимопомощи этими странами с СССР рассматривалось министрами лишь «как вынужденная политика на время войны». По информации полпредства, не прекращались «постоянные намеки руководителей этих стран на угрозу их свободе и независимости со стороны СССР». В Латвии целенаправленно осуществлялось «проведение разнузданной антисоветской агитации среди населения, армии, айзсаргов и в школах».
Характеризуя антисоветскую направленность внешней политики прибалтийских правительств, историки Р.Мисиунас и Р.Таагепера в своём исследовании, изданном в США, писали: «Вероятно, руководящие круги в Риге и Каунасе разделяли убеждение эстонского президента Пятса в неизбежности германо-советского столкновения к концу 1940 года. Такое мышление убеждало в правильности упрямства по отношению к СССР. Это также требовало усилий, направленных на постепенное усиление германской ставки в этом регионе в качестве противовеса. Такая политика отражалась в росте торговли с рейхом... Между декабрем 1939 года и апрелем 1940 года все три государства заключили торговые соглашения, в соответствии с которыми Германия должна была закупать около 70% всего балтийского экспорта». (Это обязательство строго выполнялось.
Воспользовавшись политической ситуацией, Германия стала вновь укреплять свои позиции в Прибалтике. На секретном совещании начальников генеральных штабов армий прибалтийских государств, на котором обсуждались вопросы боеспособности Красной Армии и общей политики в отношении советских войск в Прибалтике, присутствовал германский военный атташе в Эстонии.
В мае 1940 года в Эстонию прибыл доктор Клее, имевший инструкции от В.Кейтеля. Клее встретился с министром внутренних дел Эстонии А.Юримаа. По словам присутствовавшего на этой встрече начальника политической полиции Эстонии Соомана, «Клее заявил, что Германия скоро начнёт войну с Советским Союзом, о чём Гитлер неоднократно заявляет в партийных и военных кругах».
В.Сиполс писал: «К маю-июню 1940 г. многие латыши стали получать из Германии от репатриировавшихся из Латвии в конце 1939 года немцев письма, в которых они просили о сохранении оставленного ими имущества, о подыскании для них квартир и т. д., так как они в скором времени возвратятся в Латвию. Резко усилилось также шпионская деятельность гитлеровцев». Теперь объектами внимания немецкой разведки стали также советские воинские части, размещённые в Прибалтике. Продолжалась и засылка из Прибалтики немецких шпионско-диверсионных групп на советскую территорию.
В феврале 1940 года А.Сметона послал в Берлин начальника департамента политической полиции А.Повагайтиса, дав ему поручение «информировать правящие круги Германии о том, что президент Сметона решил переориентироваться на Германию и надеется получить от последней необходимую помощь». Повагайтис должен был также выяснить, «согласна ли Германия взять Литву под свой протекторат».
В Берлине Повагайтис получил заверения в том, что «протекторат над Литвой Германия, возможно, осуществит до сентября 1940 года и, во всяком случае, не позднее окончания войны на Западе». Выслушав информацию Повагайтиса, Сметона дал ему указания относиться к немцам с максимальной предупредительностью и «оказывать им необходимую помощь, если таковая им в чем-либо от литовского правительства потребуется». Как отмечал Сиполс, «в соответствии с этим указанием, помимо других услуг, литовская охранка оказывала гитлеровцам содействие в переправке шпионов на территорию СССР». Совершенно очевидно, что договоренности между СССР и Германией 1939 года, предусматривавшие невмешательство «третьего рейха» в дела Прибалтики, вопиющим образом нарушались.
Одновременно правящие круги прибалтийских стран стали обсуждать вопрос об организационном оформлении антисоветского военного сотрудничества трёх стран. Эстонская газета «Пяевалехт» писала: «Возникает вопрос, не следует ли уже теперь приступить к дополнению договора о сотрудничестве прибалтийских государств статьями о военной помощи с тем, чтобы зафиксировать уже фактически сложившееся положение». Хотя СССР предлагал оружие странам Прибалтики на льготных условиях, военная техника и снаряжение закупались в Германии. Правительства прибалтийских стран стали на путь саботажа договоров с СССР. Обсуждая эстонско-советский договор, председатель Государственной думы Эстонии Ю.Улуотс заявил: «Мы должны сделать его возможно более жидким».
В республиках усиливалась антисоветская пропаганда. «В феврале 1940 года в Таллине стал издаваться печатный орган Балтийской Антанты — журнал «Ревю Балтик» на английском, французском и немецком языках. В первом же его номере премьер-министр Латвии подчеркнул, что в настоящее время отпали все политические препятствия для полного сотрудничества трёх прибалтийских государств. Это интерпретировалось в Москве как возможность создания военного союза трёх стран. В это время в Прибалтике происходили похищения советских военнослужащих и истязания их с целью выведать военные секреты Советского государства. Производились также многочисленные аресты граждан, обслуживавших советские войска.
Вряд ли подобные действия были возможны, если бы Прибалтика была советским протекторатом. Активные внешнеполитические действия против своего протектора, легальная закупка оружия за рубежом, направление жителей «протектората» для службы в армиях, сражавшихся против страны-протектора, активная пропаганда против этой страны были абсолютно немыслимы ни в германском протекторате Богемия и Моравия, ни в других оккупированных гитлеровцами в 1939—1941 годах странах Европы. Создается впечатление, что те, кто оплакивает «покорение» Прибалтики Советским Союзом осенью 1939 года, считают, что «бремя» договоров 28 сентября — 10 октября чрезмерно препятствовало развитию связей Эстонии, Латвии и Литвы и оформлению блока с Германией против СССР. Между тем совершенно очевидно, что действия прибалтийских стран являлись нарушениями договоров о взаимной помощи. Обстановка в Прибалтике свидетельствовала о том, что режимы Пятса, Ульманиса и Сметоны прекрасно оценили разницу между действиями вермахта в Польше и боями Красной Армии на «линии Маннергейма». Перед Советским правительством вставали перспективы не только утраты военных позиций в Прибалтике, но и возможного быстрого разгрома советских частей в случае, если бы Гитлер, опираясь на возрождающиеся связи с прибалтийскими правительствами, решил напасть на СССР.
В начале мая в Москве проходили эстонско-советские переговоры по поводу заключения соглашения о расширении советских военных баз. 13 мая эстонский посол в СССР А.Рей сообщил из Москвы: «После того, как на протяжении некоторого времени (примерно между 1—10 мая) русские, похоже, не особенно спешили, но с окончанием наших переговоров нас внезапно позавчера вечером (в субботу 11 мая) вызвали в Кремль, где в ходе полуторачасовой беседы обсуждались нерешённые вопросы... Молотов сказал, подытоживая вкратце: все эти вопросы сравнительно мелкие, и мы напрасно тратим на них время в тот момент, когда на Западе развиваются очень большие и важные события; мы не можем больше тянуть, а должны незамедлительно завершить переговоры. Он потребовал, чтобы к 13 мая соглашение было готово так, чтобы его можно было подписать. Мы не сомневаемся, что под влиянием событий в Голландии и Бельгии Кремль решил незамедлительно завершить переговоры с нами».
Ускорение темпов переговоров свидетельствовало о том, что Советское правительство прекрасно понимало временность передышки на советской западной границе. Вероломное нападение Германии на Бельгию и Голландию 10 мая означало конец этой «странной войны». Недавний молниеносный захват Дании и крупнейших городов Норвегии свидетельствовал о больших возможностях вермахта. Исходя из этого, Советское правительство стремилось подготовиться к тому часу, когда Германия, покончив с военными действиями на Западе, повернёт на восток. В Прибалтике же понимали, что события, происходившие на западной границе Германии, затронут и её восточных соседей. Прежде всего были приняты меры для того, чтобы обеспечить политическую и материальную базу правящей верхушки этих стран в случае её бегства за границу.
Часть латвийского и эстонского золотого запаса была переправлена в Соединённые Штаты, а часть эстонских архивов была вывезена в миссию в Стокгольм. Как справедливо констатировали Р.Мисиунас и Р.Таагепера, «Советы, очевидно, понимали, что в случае любого военного конфликта они не могут полагаться на балтийские государства как на своих союзников».
В это время активизировались усилия по созданию новых политических комбинаций, вступавших в противоречие с договорами 1939 года между СССР и прибалтийскими государствами. В 20-х числах мая стали распространяться сообщения о том, что к укрепляющемуся сотрудничеству трёх прибалтийских стран готова присоединиться Финляндия. Финский корреспондент швейцарской газеты «Бунд» писал, что «Финляндия намерена более тесно сблизиться с тремя прибалтийскими странами и образовать с ними экономический и политический блок».
В эти дни английские войска численностью в 300 тыс. человек были прижаты к морю у Дюнкерка. Голландия, Бельгия, Люксембург и Северная Франция оказались в руках немцев. Один из руководителей Коммунистической партии Эстонии тех лет X.Аллик так характеризовал настроения правящих кругов Прибалтики в начале июня: «Англичане после катастрофы под Дюнкерком эвакуировались на свои острова, а Франция стояла перед капитуляцией. Если до сих пор часть прибалтийской, и особенно эстонской буржуазии была ориентирована на победу Англии и Франции в идущей борьбе, то теперь решительно победила прогерманская ориентация. Буржуазия не без оснований ждала, что после победы на Западе Гитлер обратит оружие на восток — против Советского Союза, и начала подготовку к созданию подходящего для него плацдарма».
В конце мая произошло исчезновение двух солдат советского гарнизона в Литве. 25 и 30 мая правительство СССР заявило об их похищении и выразило энергичный протест против случившегося. Обсуждение этого инцидента продолжилось в ходе поездки в Москву министра иностранных дел Литвы Ю.Урбшиса, а затем и премьер-министра А.Меркиса. В ходе переговоров с последним Молотов обвинил министра внутренних дел и директора отдела безопасности МВД Литвы в проведении антисоветской политики. Кроме того, премьер-министр был обвинен в том, что он превратил Балтийскую Антанту в военный союз, направленный против СССР.
Тревожная информация поступала также из других прибалтийских республик. Имелись сведения о том, что «под видом проведения «балтийской недели» и «праздника спорта» фашистские организации Эстонии, Латвии и Литвы при попустительстве правительств готовились захватить власть и обратиться к Германии с просьбой ввести войска в эти страны. Решающее выступление было назначено на 15 июня — день открытия праздников. К этому времени приурочивалась и кровавая расправа над активными антифашистами.
14 июня 1940 года, в самый разгар германского блицкрига во Франции Советское правительство предъявило правительству Литвы следующие требования:
«1. Чтобы немедленно были преданы суду министр внутренних дел г. Скучас и начальник департамента политической полиции г. Повагайтис как прямые виновники провокационных действий против советского гарнизона в Литве.
2. Чтобы немедленно было сформировано такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-литовского Договора о взаимопомощи и решительное обуздание врагов Договора.
3. Чтобы немедленно был обеспечен свободный пропуск на территорию Литвы советских воинских частей для размещения их в важнейших центрах Литвы в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия, направленные против советского гарнизона в Литве».
Хотя президент Сметона призывал оказать военное сопротивление СССР, а всех членов правительства покинуть страну, он остался в меньшинстве. Правительство Литвы приняло решение удовлетворить требования СССР. Премьер-министр Меркис подал в отставку, а Сметона поручил бывшему главнокомандующему армии генералу С.Раштикису сформировать новое правительство. Через несколько часов министр иностранных дел, который всё ещё находился в Москве, сообщил правительству, что Раштикис также неприемлем для Кремля и что заместитель наркома иностранных дел В.Г.Деканозов будет послан в Литву как представитель Москвы, который будет наблюдать за формированием нового кабинета. Сметона в сопровождении нескольких высокопоставленных членов правительства покинул свою страну.
15 июня советские войска вступили на литовскую территорию. Латвийский посол в Литве писал в официальном сообщении в Ригу: «Войска передвигаются в отличном порядке, соблюдая очень хорошую дисциплину, никого не трогая. По отношению к населению они корректны и приветливы».
По призыву подпольного горкома Компартии Литвы десятки тысяч людей в Каунасе вышли 15 июня на улицы города, чтобы с цветами, красными лентами и транспарантами встретить части Красной Армии. 15—16 июня прошли массовые митинги и демонстрации в Каунасе, Вильнюсе, Паневежисе. Их участники приветствовали красноармейцев. В Каунасе участники демонстрации направились к тюрьме. Они были разогнаны полицией. В них стреляли. Несколько человек были ранены.
Тем временем 16 июня Молотов сделал представление латвийскому посланнику Ф.Коциньшу, в котором говорилось: «На основании имеющихся у Советского правительства фактических материалов, а также на основании происходившего в Москве в последнее время обмена мнений между Председателем Совнаркома СССР В.М.Молотовым и председателем Литовского Совета министров г. Меркисом Советское правительство считает установленным, что правительство Латвии не только не ликвидировало созданный ещё до заключения советско-латвийского Пакта взаимопомощи военный союз с Эстонией, направленный против СССР, но и расширило его, привлекши в этот союз Литву, и старается вовлечь в него также Финляндию». В ноте утверждалось, что «Латвия вместе с другими Прибалтийскими государствами занялась оживлением и расширением упомянутого выше военного союза».
В ноте упоминались два совещания стран Балтийской Антанты, факты сотрудничества генштабов трёх стран, создание печатного органа Антанты — «Ревю Балтик». «Все эти факты, — утверждалось в ноте, — говорят о том, что латвийское правительство грубо нарушило советско-латвийский Пакт о взаимопомощи, который запрещает обеим сторонам «заключать какие-либо союзы или участвовать в коалициях, направленных против одной из Договаривающихся сторон».
На этом основании Советское правительство требовало: «1) чтобы немедленно было сформировано в Латвии такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-латвийского Пакта о взаимопомощи; 2) чтобы немедленно был обеспечен свободный пропуск на территорию Латвии советских воинских частей для размещения их в важнейших центрах Латвии в количестве достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-латвийского Пакта о взаимопомощи и предотвратить возможные провокационные действия против советского гарнизона в Латвии».
Аналогичное представление было сделано 16 июня эстонскому посланнику в Москве Рею для передачи правительству Эстонии, которое вскоре подало в отставку. Президент К.Пятс поручил формирование нового правительства генералу Лайдонеру. Создавалось впечатление, что Пятс и Лайдонер собирались усидеть в правительственных креслах по крайней мере до осени 1940 года, когда, по их расчетам, в Прибалтику должны были прийти немцы. Подобные же усилия предпринимали в Риге Ульманис и его окружение.
Требования обеспечить безопасность на территории республики в период ввода советских войск были удовлетворены эстонским правительством. Одновременно Лайдонер решил воспользоваться этими мерами для укрепления репрессивного аппарата и предотвращения выступлений против правительства. 17 июня Лайдонер опубликовал постановление, которое запрещало до 1 июля 1940 года «любые публичные и закрытые собрания, скопления народа, сходки, шествия и манифестации, а также обсуждение и принятие на них различных решений и резолюций». Запрещалась и подготовка к подобным собраниям, шествиям и манифестациям.
Такие же меры приняли и латвийские власти. 17 июня по распоряжению правительства Латвии было введено осадное положение в Риге. Было запрещено покидать квартиры с 10 часов вечера до 4 часов утра. 19 июня осадное положение было распространено на всю Латвию.
17 июня советские войска начали вступать в Таллин, Нарву, Изборск и другие города. Генерал Траксмаа и его помощники были приглашены в полпредство для обсуждения вопросов о расквартировании частей Красной Армии. Как отмечалось в обзоре событий в Эстонии с 15 по 25 июня 1940 года, подготовленном первым секретарем полпредства СССР в Эстонии А.Власюком, «население Таллина сочувственно встречало красноармейцев, посылая дружеские приветы танковым частям и механизированной пехоте. Местные власти не чинили никаких препятствий и внешне стремились поддерживать порядок и спокойствие. Страшно нервно и внутренне злобно реагировали на совершающиеся события торговопромышленники и коммерческие круги, а также члены различного рода реакционных организаций: вапсовцы, кайцелитовцы. В первый же день вступления наших частей не обошлось без реакционных выпадов. В районе Копли, когда эстонский рабочий приветствовал прибывшие туда части, реакционные элементы набросились на него и сильно избили».
В течение 18, 19, 20 июня продолжалось вступление в Эстонию и размещение там советских войск. В обзоре полпреда Никитина отмечалось, что «всюду, где только появлялись бойцы и командиры Красной Армии, их тепло встречали, приветствовали трудящиеся Эстонии... Маршируя стройным шагом, красноармейцы распевали песни, и к ним присоединялись эстонцы — рабочие и молодежь... В течение этих дней у здания посольства и по улицам города не прекращается пение советских революционных песен, таких, как «Каховка», «Москва», «Песня о Родине», «Тачанка», «Конармейская». После того как войска Советского Союза вступили в Эстонию и когда по всей стране стало известно об отставке правительства, в народе пробудилось оживление и дух поднятого настроения — ликование».
Во многих городах Прибалтики население с энтузиазмом встретило советские войска. Это отношение населения к Красной Армии вызвало взрыв раздражения среди властей, и полиция Пятса и Ульманиса беспощадно разгоняла демонстрации солидарности с красноармейскими частями.
Участник этих событий в Риге П.Черковский вспоминал: «На Привокзальной площади было море народа... Два танка были сплошь устланы цветами. Цветы бросали на танки ещё и ещё. Вдруг около вокзала прозвучали выстрелы. Полиция старалась рассеять демонстрантов». При разгоне демонстрации в Риге было ранено 29 человек, из них двое скончались. Полицейская расправа вызвала всеобщее возмущение в Латвии.
Аналогичные действия предпринимали и эстонские власти. Под видом помощи вступающим советским войскам по приказу Лайдонера полиция разгоняла митинги и арестовывала ораторов, выступавших с приветствиями в адрес Красной Армии. В этой связи уполномоченный Москвы А.А.Жданов, прибывший в Эстонию для переговоров по формированию правительства, запрашивал: «Не следует ли вмешаться в это дело или оставить до нового правительства».
Только после получения сообщений из Риги о жертвах полицейских расправ и о разгонах демонстраций в Эстонии Советское правительство решило пресечь эти действия полиции Пятса и Ульманиса. В ответной телеграмме Молотов 20 июня писал: «Надо твердо сказать эстонцам, чтобы они не мешали населению демонстрировать свои хорошие чувства к СССР и Красной Армии. При этом намекнуть, что в случае стрельбы в демонстрантов советские войска возьмут демонстрантов под свою защиту».
Тем временем уполномоченные СССР А.Я.Вышинский, А.А.Жданов, В.Г.Деканозов, прибывшие соответственно в Ригу, Таллин и Вильнюс, вели переговоры с правящими кругами трёх республик о формировании правительств. После консультации с Деканозовым премьер-министром и министром иностранных дел Литвы был назначен В.Креве-Мицкевичус. Министром финансов стал Э.Галанаускас, занимавший тот же пост в предыдущем кабинете А.Меркиса. Единственный коммунист в новом правительстве Литвы занял пост министра внутренних дел.
Как правило, работники полпредств в трёх прибалтийских столицах рекомендовали кандидатов в члены правительств, которые были известны им как сторонники сотрудничества с СССР, но, разделяя левые убеждения, не являлись членами компартий. Среди предложенных кандидатов в состав нового эстонского правительства преобладали левые социалисты, члены фракции «трудового народа» Государственной думы. Ясно, что шаги Советского правительства были направлены на то, чтобы поставить во главе трёх республик просоветские, но не советские правительства. Советское правительство могло опасаться того, что Германия, увидев слишком быструю «советизацию» Прибалтики, может ускорить неминуемое нападение на СССР.
Такие опасения имели свои основания. 15 июня Молотов вызвал Шуленбурга и официально сообщил ему о вступлении советских войск в Прибалтику. Эта новость стала неприятной неожиданностью для германского посла. Как отмечал историк У.Ширер, действия СССР «были унижением для Гитлера, но так как он пытался организовать вторжение в Англию, он ничего не мог поделать по этому поводу». Гитлер понимал, что вступление советских войск в Прибалтику наносит серьёзный удар по немецким планам похода на восток. Эта реакция Гитлера лишний раз свидетельствует о вздорности заявлений о том, что «пакт Молотова — Риббентропа» передал Прибалтику Советскому Союзу. Если бы было так, то с чего бы фюреру возмущаться по поводу события, о котором было якобы договорено ещё 9 месяцев назад.
Ощутив неблагоприятную реакцию Берлина, Советское правительство постаралось успокоить германское правительство. 22 июня ТАСС опубликовал заявление, в котором сообщалось о том, что в Прибалтике размещено не более 18—20 советских дивизий. В заявлении выражалась надежда на то, что «слухи и пропаганда не смогут подорвать добрососедские отношения между СССР и Германией».
Москва исходила из того, что появление в Вильнюсе, Риге и Таллине коммунистических правительств могло бы вызвать отрицательную реакцию Берлина. Однако подъём народных выступлений в Прибалтике вносил коррективы в эти расчёты, учитывавшие лишь внешнеполитические соображения. Как свидетельствует участник событий 1940 года А.Зандман, лозунги о «демократическом правительстве», которых придерживалась до сих пор Компартия Латвии, после событий 17—20 июня казались уже неуместными и устаревшими для коммунистов и сочувствовавших им людей.
Отчёты полпредств из Прибалтики и воспоминания коммунистов отмечают позитивное отношение широких масс к смене правительств. Комиссия АН ЭССР в своем докладе 1989 года, цель которого — обосновать «противозаконность» вступления Эстонии в СССР, всё же признала, что «большая часть народа Эстонии по различным причинам приветствовала новое правительство: демократически настроенная интеллигенция связывала с этим устремления к демократизации государственного строя, наиболее бедные слои населения надеялись на улучшение своего материального и социального положения, основная часть крестьянства добивалась уменьшения долгов, ложащихся на хутора, малоземельные и безземельные крестьяне хотели получить землю, коммунисты видели в этом один из этапов реализации своих программных требований. Это подтверждают многочисленные митинги, народные собрания, резолюции трудовых коллективов и программные документы созданных новых организаций».
Рекомендации полпреда Никитина, которые он направил в Москву 26 июня, свидетельствовали о том, что полпредство даже в это время не помышляло о возможности установления в республике социалистических порядков. Меры, предложенные полпредством, ограничивались следующим: 1) «помогать новому правительству своими консультациями»; 2) «разверты-вая военное строительство, будем привлекать всемерно эстонских рабочих и тем самым ликвидировать безработицу»; 3) создание в Эстонии сети обществ дружбы с СССР, показ советских кинокартин и выступления артистов; 4) «в организуемой газете на русском языке широко развернём ряд статей о советском строительстве во всех областях народной жизни»; 5) создание консульства в Нарве; 6) назначение помощника полпреда в связи с увеличением работы.
Самая последняя рекомендация звучала осторожно: «В связи с выявившимися на митингах требованиями рабочих об организации легальной компартии необходимо продумать и этот вопрос».
Работники полпредства исходили из того, что статус дипломатического представительства СССР, а стало быть, и независимый статус Эстонии сохранится. В своём обзоре событий в стране, направленном 26 июня, первый секретарь полпредства СССР в Эстонии Власюк настаивал на ассигновании «дополнительных средств в 5 000 крон» «в связи со значительным увеличением объема работы до конца года».
Ссылаясь на «основные линии направления культурной работы в условиях новой обстановки в Эстонии», определенные Ждановым, Власюк излагал программу деятельности ВОКСа в этой республике. Полпредство рекомендовало отстранить от руководства Общества эстонско-советской дружбы Пунга, родственника Пятса, и сделать общество «самым массовым, с широким доступом к нему широких слоев народа, кому до сего времени путь в общество был закрыт плутократическим режимом». Предлагалось, чтобы «культурная работа по линии ВОКСа» охватила «все центры Эстонии, в первую очередь, кроме Таллина и Тарту, Нарву, Пярну, Изборск, Валк, Вильянди и др., где должны быть основаны филиалы Общества эстонско-советской дружбы».
Поскольку всю деятельность по пропаганде советского образа жизни планировалось вести через Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, ничто не говорило о том, что в полпредстве предполагали, что Эстония скоро перестанет быть «заграницей». Власюк подчеркивал: «Тов. Жданов в разговоре, который я с ним имел, заметил, что ВОКСу незачем разбрасываться с мероприятиями в странах, где нельзя получить такого результата, какой мы получим в прибалтийских странах в связи с изменившейся политической обстановкой. Поэтому на прибалтийские страны в целом и в особенности на Эстонию ВОКСу необходимо обратить основное внимание».
В это время менялась обстановка и на южном участке западной границы СССР. 23 июня Молотов вызвал Шуленбурга и сообщил ему о том, что «решение бессарабского вопроса не требует отлагательства». Он заявил, что Советское правительство рассчитывает на то, что Германия «не будет препятствовать, а поддержит советские действия». Это заявление, по словам Ширера, вызвало «тревогу в вермахте, которая распространилась на генеральный штаб». Возникли опасения, что Советский Союз предпримет попытку завладеть Румынией, от нефти которой зависела судьба всех военных операций Германии.
Вечером 26 июня 1940 года Советское правительство передало румынскому посланнику в Москве Давидеску заявление, в котором указывалось, что «Советский Союз считает необходимым и своевременным в интересах восстановления справедливости приступить совместно с Румынией к немедленному решению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу. Правительство СССР считает, что вопрос о возвращении Бессарабии органически связан с вопросом о передаче Советскому Союзу той части Буковины, население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава». Впоследствии требование о передаче Северной Буковины обосновывалось и тем, что ещё в ноябре 1918 года Народное Вече Буковины приняло решение о воссоединении с Советской Украиной.
Румынское правительство согласилось лишь на проведение переговоров. В ответ на это Советское правительство потребовало очищения румынскими войсками и занятия Красной Армией «территории Бессарабии и Северной Буковины в течение четырех дней, начиная с 14 часов по московскому времени 28 июня». Румынское правительство обратилось за консультацией к Германии. По словам У.Ширера, «Риббентроп в панике направил инструкции из своего специального поезда посланнику в Бухаресте, советуя румынскому правительству уступить, что оно и сделало 27 июня. На следующий день советские войска вступили во вновь приобретённые территории, а Берлин вздохнул с облегчением, так как, по крайней мере, богатые источники нефти и продовольствия не были отрезаны захватом Россией всей Румынии».
Как писал Ширер, эти события «подстегнули Гитлера к действию». По словам А.Йодля, «основное решение» было принято «уже в ходе западной кампании», скорее всего в июне. Позже Гитлер сказал Кейтелю, «что он намеревается начать нападение на СССР осенью 1940 года». 21 июля 1940 года Гитлер приказал Браухичу, чтобы тот начал разработку этой военной операции. По словам Браухича, «Гитлер был уязвлен захватами Сталина на востоке». И опять-таки, если Гитлер считал, что договор 1939 года привел к разделу Прибалтики, Польши и Бессарабии, то почему же он был «уязвлен» действиями СССР? Правда, под влиянием возражений Кейтеля Гитлер отодвинул срок, и 29 июля Йодль официально объявил оперативному отделу Генерального штаба о том, что «Гитлер собирается напасть на СССР весной 1941 года». Таким образом, вступление советских войск в Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину означало, что Красная Армия завершила выход на тот рубеж, который ровно через год превратился в линию советско-германского фронта.
В обстановке нарастания угрозы германского нападения и одновременно растущей радикализации настроений в середине июля в трёх республиках Прибалтики состоялись выборы в их законодательные собрания, которые принесли полную победу сторонникам установления Советской власти. Ныне трудно сказать, в какой степени эти итоги безальтернативных выборов отражали настроения населения и даже насколько данные об итогах были безупречными. Однако, как ни старались в Прибалтике в 1989 году, но юридически обоснованных доказательств нарушений процедуры выборов 1940 года они не сумели обнаружить.
Обращение высших законодательных органов трёх республик Прибалтики с просьбой о принятие в состав СССР и одновременное решение Верховного Совета СССР о создании Молдавской ССР привели к расширению границ Советского Союза. Хотя всё это произошло после подписания договоров с Германией и достижения известных договоренностей, из этого отнюдь не следует, что эти политические изменения были юридическими последствиями этих договоров или сомнительных по происхождению приложений к ним. После того, не значит вследствие того.
Выводы:
Совершенно очевидно, что советско-германские договоры от 23 августа и 28 сентября 1939 года и другие договоренности, достигнутые в ходе переговоров между правительствами СССР и Германией во время разработки этих договоров, нельзя рассматривать в отрыве от быстро менявшейся международной обстановки того времени. Все эти соглашения отражали действия их участников в период подготовки военных действий Германии и развязывания этой страной мировой войны. Германия старалась не допустить выступления против неё Красной Армии. СССР руководствовался стремлением не завоевать земли Польши и прибалтийских государств, а поставить предел германским захватам.
Лишь растущая агрессивность Германии и военные успехи вермахта всякий раз вынуждали СССР принимать ответные меры, чтобы упредить агрессора. Так, угроза со стороны Германии нарушить достигнутые договоренности заставила СССР занять Западную Украину и Западную Белоруссию, а затем настаивать на согласии правительств прибалтийских государств на создание советских военных баз на территории Эстонии, Латвии и Литвы. Растущая угроза безопасности нашей страны в тогдашней международной обстановке в значительной степени обусловила требования СССР к Финляндии относительно сдвига советско-финляндской границы к северу от Ленинграда.
Лишь после того, как стало ясно, что Германия без труда одолела англо-французские вооружённые силы, а также армии Нидерландов и Бельгии и готова начать поход на восток, правительство СССР предприняло новые меры для обеспечения своей безопасности. Именно этим объяснялся ввод новых войск в государства Прибалтики. Вмешательство представителей СССР в процесс формирования правительств Эстонии, Латвии и Литвы объяснялось стремлением не установить Советскую власть в этих странах, а не допустить присутствия в этих государствах заведомых врагов нашей страны, которые всё активнее объявляли о своей враждебности по мере успехов германского оружия в Западной Европе. В этой обстановке СССР также потребовал очищения территории Бессарабии, захвата которой он никогда не признавал.
Хотя эти действия осуществлялись в «сфере влияния» СССР, определённой соответствующими договоренностями 1939 года, правительство Германии всякий раз болезненно реагировало на них, а Советское правительство было вынуждено выступать с разъяснениями по поводу их обоснованности. Было очевидно, что Германия рассматривала достигнутые договоренности и сами договоры как временные, сомнительные, не дающие оснований для однозначных толкований и не обязательные для соблюдения соглашения. Они были нужны рейху лишь до того времени, когда Германия будет готова для нападения на СССР. Об этом же свидетельствовало и распоряжение Гитлера о начале подготовки войны против Советского Союза в июле 1940 года, то есть менее чем через год после подписания.
О том, что Германия не считалась с какими бы то ни было договоренностями, свидетельствовал ввод германских войск в 1940 году в Финляндию, которая считалось входящей в советскую «сферу влияния». Протесты Молотова против этих действий в ходе его переговоров в Берлине в ноябре 1940 года не возымели своего действия. О нежелании считаться с интересами СССР свидетельствовали также ввод германских войск в Румынию в 1940 году, а затем в Болгарию весной 1941 года.
Исходя из этих фактов, можно рассматривать договоры 1939 года и прочие договоренности, связанные с ними, лишь как документы, отражающие неустойчивое состояние предвоенного перемирия между СССР и Германией, а потому постоянно игнорировавшиеся «третьим рейхом». Об этом же свидетельствует их вероломное нарушение Германией менее чем через 2 года после их подписания.
Вступление же Бессарабии, Северной Буковины, Западной Украины, Западной Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР стало следствием не договоренностей с Германией, а соответствующего волеизъявления народов этих областей и республик.
Очевидно, что спекуляции вокруг советско-германских договоров 1939 года и иных договоренностей вопиющим образом искажают историческую реальность. Вот уже в течение нескольких десятков лет произвольная интерпретация этих соглашений используется для дискредитации нашей страны и прикрытия авантюристических планов её ограбления в интересах правящих кругов ряда стран.
Версия для печати
