ФРАНЦУ МЕРИНГУ В БЕРЛИН
Лондон, 14 июля 1893 г.
Дорогой г-н Меринг!
Только сегодня могу, наконец, поблагодарить Вас за любезно присланную мне «Легенду о Лессинге». Мне хотелось не просто послать Вам формальное подтверждение в получении книги,
но в то же время сказать кое-что о ней самой — о её содержании. В этом причина задержки.
Я начинаю с конца — с приложения «Об историческом материализме», в котором существо дела Вы изложили превосходно и для всякого, кто свободен от предвзятого мнения, убедительно. Если у меня и возникают некоторые возражения, то лишь против того, что Вы приписываете мне б`ольшие заслуги, чем следует, даже если считать всё то, до чего я, быть может, додумался бы — со временем — самостоятельно, но что Маркс, обладая более проницательным глазом и более широким кругозором, открыл намного раньше. Тот, кому выпало на долю счастье проработать в течение 40 лет вместе с таким человеком, как Маркс, при его жизни обычно не пользуется тем признанием, на которое, казалось бы, мог рассчитывать. Но когда великий человек умирает, легко случается, что его менее значительного соратника начинают оценивать выше, чем он того заслуживает, и это, по-видимому, происходит сейчас со мной. История в конце концов всё поставит на своё место, но к тому времени я благополучно отправлюсь на тот свет и ни о чём ничего не буду знать.
Кроме этого, упущен ещё только один момент, который, правда, и в работах Маркса, и моих, как правило, недостаточно подчёркивался, и в этом отношении вина в равной мере ложится на всех нас. А именно — главный упор мы делали, и должны были делать, сначала на выведении политических, правовых и прочих идеологических представлений и обусловленных ими действий из экономических фактов, лежащих в их основе. При этом из-за содержания мы тогда пренебрегали вопросом о форме: какими путями идёт образование этих представлений и т. п. Это дало нашим противникам желанный повод для кривотолков, а также для искажений, разительным примером чего является Пауль Барт*.
_____
* П.Барт. «Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана включительно». — Ред.
Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идёт о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления — или из своего собственного, или из мышления своих предшественников. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порождён мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдалённого и от мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так как для него всякое действие кажется основанным в последнем счёте на мышлении, потому что совершается при посредстве мышления.
Исторический идеолог (исторический означает здесь просто собирательный термин для понятий: политический, юридический, философский, теологический, — словом, для всех областей, относящихся к обществу, а не просто к природе) располагает
в области каждой науки известным материалом, который образовался самостоятельно из мышления прежних поколений и прошёл самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений. Конечно, на это развитие могут воздействовать в качестве сопутствующих причин и внешние факты, относящиеся к этой или иной области,
но факты эти, как молчаливо предполагается, представляют собой опять-таки просто плоды мыслительного процесса, и таким образом мы всё время продолжаем оставаться в сфере чистой мысли, которая как будто благополучно переваривала даже самые упрямые факты.
Именно эта видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем, идеологических представлений в любой области прежде всего и ослепляет большинство людей. Если Лютер и Кальвин «преодолевают» официальную католическую религию, а Гегель — Канта и Фихте, если Руссо своим республиканским общественным договором косвенно «преодолевает» конституционалиста Монтескьё, то это — процесс, который остаётся внутри теологии, философии, государствоведения, представляет собой этап в развитии этих областей мышления и вовсе не выходит за пределы мышления.
А с тех пор как к этому прибавилась буржуазная иллюзия о вечности и абсолютном совершенстве капиталистического производства, — с этих пор даже «преодоление» меркантилистов физиократами и А.Смитом рассматривается как чистая победа мысли, не как отражение в области мышления изменившихся экономических фактов, а как достигнутое, наконец, истинное понимание неизменно и повсюду существующих фактических
условий. Выходит, что если бы Ричард Львиное сердце и Филипп-Август ввели свободу торговли, вместо того, чтобы впутываться в крестовые походы, то можно было бы избежать 500 лет нищеты и невежества.
На эту сторону дела, которой я здесь смог коснуться лишь слегка, мне думается, все мы обратили внимания меньше, чем она того заслуживает. Это старая история: вначале всегда из-за содержания не обращают внимания на форму. Повторяю, я сам это делал, и эта ошибка всегда бросалась мне в глаза уже post festum*. Поэтому я не только далёк от того, чтобы в связи с этим как-то упрекать Вас, — на это у меня, как виновного в том же ещё раньше Вас, нет и никакого права, напротив, — но я всё же хотел бы обратить Ваше внимание на этот пункт для будущего.
_____
* — буквально: после праздника, то есть с запозданием. — Ред.
В связи с этим находится также нелепое представление идеологов: не признавая самостоятельного исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины. Так, например, Барт по поводу духовного сословия и религии, у Вас стр. 475. Мне очень понравилось, как Вы разделались с этим до невероятности пошлым субъектом. И его-то назначают профессором истории в Лейпциг! Ведь там был старик Ваксмут, правда, такой же узколобый, но прекрасно владевший фактами, совсем другого склада человек!
О книге же вообще я могу только повторить то, что уже не раз говорил по поводу статей, когда они появлялись в «Neue Zeit»; это — наилучшее из имеющихся изложений генезиса прусского государства, пожалуй, могу сказать даже единственное хорошее, в большинстве случаев вплоть до мелких подробностей правильно раскрывающее все взаимосвязи. Можно только сожалеть, что Вы не могли одновременно охватить также всё дальнейшее развитие вплоть до Бисмарка, и невольно рождается надежда, что Вы это сделаете в другой раз и дадите общую картину
в связном изложении, начиная с курфюрста Фридриха-Вильгельма и кончая старым Вильгельмом*. Ведь работа Вами уже проделана предварительно и, по крайней мере по основным вопросам, даже можно считать и окончательно. А это должно быть сделано прежде, чем рухнет всё это обветшавшее здание. Разрушение монархически-патриотических легенд хоть и не является такой уж необходимой предпосылкой для устранения прикрывающей классовое господство монархии (ибо чистая, буржуазная республика в Германии оказалась пройденным этапом,
не успев возникнуть), но всё же служит одним из самых действенных рычагов для такого устранения.
Тогда у Вас также будет больше простора и возможностей для изображения истории одной Пруссии как частицы общегерманского убожества. Это и есть тот пункт, в котором я кое в чём расхожусь с Вами, именно с Вашим пониманием предпосылок раздробленности Германии и неудачи немецкой буржуазной революции XVI века. Если мне удастся переработать историческое введение к моей «Крестьянской войне», что случится, надеюсь, ближайшей зимой, то я смогу развить там относящиеся к этому вопросы. Не то чтобы я считал приведённые Вами предпосылки неправильными, но я выдвигаю наряду с ними и другие и несколько иначе группирую их.
При изучении немецкой истории, которая представляет собой одно сплошное убожество, я всегда убеждался, что лишь сравнение с соответствующими периодами истории Франции даёт правильный масштаб, ибо там происходило как раз противоположное тому, что у нас. Там — образование национального государства из disjectis mem-bris** феодального государства, у нас в это же время — самый глубокий упадок. Там — редкостная объективная логика во всём ходе процесса, у нас — дикий, всё усиливающийся сумбур. Там — в период средневековья английский завоеватель, вмешиваясь в пользу провансальской народности против северофранцузской, является представителем чужеземного вторжения. Войны с англичанами представляют собой своего рода Тридцатилетнюю войну, которая, однако, оканчивается там изгнанием вторгшихся иностранцев и подчинением Юга Северу. Затем следует борьба центральной власти против опирающегося на свои иностранные владения бургундского вассала*, роль которого соответствует роли Бранденбурга — Пруссии, но эта борьба оканчивается победой центральной власти и завершает образование национального государства**. У нас же как раз
в этот момент национальное государство разваливается окончательно (если только «немецкое королевство» в пределах Священной римской империи» можно назвать национальным государством) и начинается, в больших масштабах, разграбление немецких земель. Это для немцев в высшей степени постыдное сравнение, но именно поэтому оно особенно поучительно,
а с тех пор как наши рабочие снова выдвинули Германию в первые ряды исторического движения, нам стало несколько легче мириться с позором прошлого.
Совершенно особая отличительная черта немецкого развития состоит также в том, что две составные части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия — баварской, Бранденбург — саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли себе только потому, что опирались на свои иноземные, не немецкие владения: Австрия — на Венгрию (не говоря уже о Богемии), Бранденбург — на Пруссию. На западной границе, подвергавшейся наибольшей опасности, ничего подобного не было, на северной границе защищать Германию от датчан предоставили самим датчанам,
а Юг так мало нуждался в защите, что те, кто должен был охранять границы — швейцарцы, — даже смогли сами отделиться от Германии!
Однако я увлёкся всевозможными рассуждениями; пусть эта болтовня послужит Вам по крайней мере доказательством того, как живо заинтересовала меня Ваша работа.
Ещё раз сердечная благодарность и привет от Вашего
Ф.Энгельса.
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 82—86, 464.
_____
* — Вильгельмом I. — Ред.
** — разрозненных частей. — Ред.
* — Карла Смелого. — Ред.
** Герцогство Бургундское, образовавшееся в IX в. в Восточной Франции, в районе верхнего течения Сены и Луары и позднее присоединившее значительные территории (Франш-Конте, часть Северной Франции, Нидерланды), стало в XIV—XV вв. самостоятельным феодальным государством, которое достигло наибольшего могущества во второй половине XV в. при герцоге Карле Смелом. Герцогство Бургундское, стремившееся к расширению своих владений, служило препятствием к образованию централизованной французской монархии; бургундская феодальная знать в союзе с французскими феодалами противодействовала централизаторской политике французского короля Людовика XI и вела завоевательную войну против швейцарцев и Лотарингии. Людовику XI удалось добиться образования коалиции из швейцарцев и лотарингцев против Бургундии. В войне против коалиции (1474—1477) войска Карла Смелого были разгромлены и сам он убит в битве при Нанси (1477). Его владения были разделены между Людовиком XI и сыном германского императора Максимилианом Габсбургом. — Ред.
Версия для печати
Лондон, 14 июля 1893 г.Дорогой г-н Меринг!
Только сегодня могу, наконец, поблагодарить Вас за любезно присланную мне «Легенду о Лессинге». Мне хотелось не просто послать Вам формальное подтверждение в получении книги,
но в то же время сказать кое-что о ней самой — о её содержании. В этом причина задержки.
Я начинаю с конца — с приложения «Об историческом материализме», в котором существо дела Вы изложили превосходно и для всякого, кто свободен от предвзятого мнения, убедительно. Если у меня и возникают некоторые возражения, то лишь против того, что Вы приписываете мне б`ольшие заслуги, чем следует, даже если считать всё то, до чего я, быть может, додумался бы — со временем — самостоятельно, но что Маркс, обладая более проницательным глазом и более широким кругозором, открыл намного раньше. Тот, кому выпало на долю счастье проработать в течение 40 лет вместе с таким человеком, как Маркс, при его жизни обычно не пользуется тем признанием, на которое, казалось бы, мог рассчитывать. Но когда великий человек умирает, легко случается, что его менее значительного соратника начинают оценивать выше, чем он того заслуживает, и это, по-видимому, происходит сейчас со мной. История в конце концов всё поставит на своё место, но к тому времени я благополучно отправлюсь на тот свет и ни о чём ничего не буду знать.
Кроме этого, упущен ещё только один момент, который, правда, и в работах Маркса, и моих, как правило, недостаточно подчёркивался, и в этом отношении вина в равной мере ложится на всех нас. А именно — главный упор мы делали, и должны были делать, сначала на выведении политических, правовых и прочих идеологических представлений и обусловленных ими действий из экономических фактов, лежащих в их основе. При этом из-за содержания мы тогда пренебрегали вопросом о форме: какими путями идёт образование этих представлений и т. п. Это дало нашим противникам желанный повод для кривотолков, а также для искажений, разительным примером чего является Пауль Барт*.
_____
* П.Барт. «Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана включительно». — Ред.
Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идёт о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления — или из своего собственного, или из мышления своих предшественников. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порождён мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдалённого и от мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так как для него всякое действие кажется основанным в последнем счёте на мышлении, потому что совершается при посредстве мышления.
Исторический идеолог (исторический означает здесь просто собирательный термин для понятий: политический, юридический, философский, теологический, — словом, для всех областей, относящихся к обществу, а не просто к природе) располагает
в области каждой науки известным материалом, который образовался самостоятельно из мышления прежних поколений и прошёл самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений. Конечно, на это развитие могут воздействовать в качестве сопутствующих причин и внешние факты, относящиеся к этой или иной области,
но факты эти, как молчаливо предполагается, представляют собой опять-таки просто плоды мыслительного процесса, и таким образом мы всё время продолжаем оставаться в сфере чистой мысли, которая как будто благополучно переваривала даже самые упрямые факты.
Именно эта видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем, идеологических представлений в любой области прежде всего и ослепляет большинство людей. Если Лютер и Кальвин «преодолевают» официальную католическую религию, а Гегель — Канта и Фихте, если Руссо своим республиканским общественным договором косвенно «преодолевает» конституционалиста Монтескьё, то это — процесс, который остаётся внутри теологии, философии, государствоведения, представляет собой этап в развитии этих областей мышления и вовсе не выходит за пределы мышления.
А с тех пор как к этому прибавилась буржуазная иллюзия о вечности и абсолютном совершенстве капиталистического производства, — с этих пор даже «преодоление» меркантилистов физиократами и А.Смитом рассматривается как чистая победа мысли, не как отражение в области мышления изменившихся экономических фактов, а как достигнутое, наконец, истинное понимание неизменно и повсюду существующих фактических
условий. Выходит, что если бы Ричард Львиное сердце и Филипп-Август ввели свободу торговли, вместо того, чтобы впутываться в крестовые походы, то можно было бы избежать 500 лет нищеты и невежества.
На эту сторону дела, которой я здесь смог коснуться лишь слегка, мне думается, все мы обратили внимания меньше, чем она того заслуживает. Это старая история: вначале всегда из-за содержания не обращают внимания на форму. Повторяю, я сам это делал, и эта ошибка всегда бросалась мне в глаза уже post festum*. Поэтому я не только далёк от того, чтобы в связи с этим как-то упрекать Вас, — на это у меня, как виновного в том же ещё раньше Вас, нет и никакого права, напротив, — но я всё же хотел бы обратить Ваше внимание на этот пункт для будущего.
_____
* — буквально: после праздника, то есть с запозданием. — Ред.
В связи с этим находится также нелепое представление идеологов: не признавая самостоятельного исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины. Так, например, Барт по поводу духовного сословия и религии, у Вас стр. 475. Мне очень понравилось, как Вы разделались с этим до невероятности пошлым субъектом. И его-то назначают профессором истории в Лейпциг! Ведь там был старик Ваксмут, правда, такой же узколобый, но прекрасно владевший фактами, совсем другого склада человек!
О книге же вообще я могу только повторить то, что уже не раз говорил по поводу статей, когда они появлялись в «Neue Zeit»; это — наилучшее из имеющихся изложений генезиса прусского государства, пожалуй, могу сказать даже единственное хорошее, в большинстве случаев вплоть до мелких подробностей правильно раскрывающее все взаимосвязи. Можно только сожалеть, что Вы не могли одновременно охватить также всё дальнейшее развитие вплоть до Бисмарка, и невольно рождается надежда, что Вы это сделаете в другой раз и дадите общую картину
в связном изложении, начиная с курфюрста Фридриха-Вильгельма и кончая старым Вильгельмом*. Ведь работа Вами уже проделана предварительно и, по крайней мере по основным вопросам, даже можно считать и окончательно. А это должно быть сделано прежде, чем рухнет всё это обветшавшее здание. Разрушение монархически-патриотических легенд хоть и не является такой уж необходимой предпосылкой для устранения прикрывающей классовое господство монархии (ибо чистая, буржуазная республика в Германии оказалась пройденным этапом,
не успев возникнуть), но всё же служит одним из самых действенных рычагов для такого устранения.
Тогда у Вас также будет больше простора и возможностей для изображения истории одной Пруссии как частицы общегерманского убожества. Это и есть тот пункт, в котором я кое в чём расхожусь с Вами, именно с Вашим пониманием предпосылок раздробленности Германии и неудачи немецкой буржуазной революции XVI века. Если мне удастся переработать историческое введение к моей «Крестьянской войне», что случится, надеюсь, ближайшей зимой, то я смогу развить там относящиеся к этому вопросы. Не то чтобы я считал приведённые Вами предпосылки неправильными, но я выдвигаю наряду с ними и другие и несколько иначе группирую их.
При изучении немецкой истории, которая представляет собой одно сплошное убожество, я всегда убеждался, что лишь сравнение с соответствующими периодами истории Франции даёт правильный масштаб, ибо там происходило как раз противоположное тому, что у нас. Там — образование национального государства из disjectis mem-bris** феодального государства, у нас в это же время — самый глубокий упадок. Там — редкостная объективная логика во всём ходе процесса, у нас — дикий, всё усиливающийся сумбур. Там — в период средневековья английский завоеватель, вмешиваясь в пользу провансальской народности против северофранцузской, является представителем чужеземного вторжения. Войны с англичанами представляют собой своего рода Тридцатилетнюю войну, которая, однако, оканчивается там изгнанием вторгшихся иностранцев и подчинением Юга Северу. Затем следует борьба центральной власти против опирающегося на свои иностранные владения бургундского вассала*, роль которого соответствует роли Бранденбурга — Пруссии, но эта борьба оканчивается победой центральной власти и завершает образование национального государства**. У нас же как раз
в этот момент национальное государство разваливается окончательно (если только «немецкое королевство» в пределах Священной римской империи» можно назвать национальным государством) и начинается, в больших масштабах, разграбление немецких земель. Это для немцев в высшей степени постыдное сравнение, но именно поэтому оно особенно поучительно,
а с тех пор как наши рабочие снова выдвинули Германию в первые ряды исторического движения, нам стало несколько легче мириться с позором прошлого.
Совершенно особая отличительная черта немецкого развития состоит также в том, что две составные части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия — баварской, Бранденбург — саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли себе только потому, что опирались на свои иноземные, не немецкие владения: Австрия — на Венгрию (не говоря уже о Богемии), Бранденбург — на Пруссию. На западной границе, подвергавшейся наибольшей опасности, ничего подобного не было, на северной границе защищать Германию от датчан предоставили самим датчанам,
а Юг так мало нуждался в защите, что те, кто должен был охранять границы — швейцарцы, — даже смогли сами отделиться от Германии!
Однако я увлёкся всевозможными рассуждениями; пусть эта болтовня послужит Вам по крайней мере доказательством того, как живо заинтересовала меня Ваша работа.
Ещё раз сердечная благодарность и привет от Вашего
Ф.Энгельса.
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 82—86, 464.
_____
* — Вильгельмом I. — Ред.
** — разрозненных частей. — Ред.
* — Карла Смелого. — Ред.
** Герцогство Бургундское, образовавшееся в IX в. в Восточной Франции, в районе верхнего течения Сены и Луары и позднее присоединившее значительные территории (Франш-Конте, часть Северной Франции, Нидерланды), стало в XIV—XV вв. самостоятельным феодальным государством, которое достигло наибольшего могущества во второй половине XV в. при герцоге Карле Смелом. Герцогство Бургундское, стремившееся к расширению своих владений, служило препятствием к образованию централизованной французской монархии; бургундская феодальная знать в союзе с французскими феодалами противодействовала централизаторской политике французского короля Людовика XI и вела завоевательную войну против швейцарцев и Лотарингии. Людовику XI удалось добиться образования коалиции из швейцарцев и лотарингцев против Бургундии. В войне против коалиции (1474—1477) войска Карла Смелого были разгромлены и сам он убит в битве при Нанси (1477). Его владения были разделены между Людовиком XI и сыном германского императора Максимилианом Габсбургом. — Ред.
Версия для печати
