КОНРАДУ ШМИДТУ В БЕРЛИН
Лондон, 27 октября 1890 г.
Дорогой Шмидт!
Пользуюсь первой свободной минутой, чтобы ответить Вам.
Я полагаю, что Вы поступите правильно, если примете предложение «Zuricher Post». Вы там можете научиться кое-чему в области экономики, в особенности, если будете иметь в виду, что Цюрих — это всё ещё только денежный и спекулятивный рынок третьего разряда, и поэтому все возникающие там впечатления ослаблены благодаря двойному и тройному отражению или намеренно искажены. Но Вы на практике познакомитесь со всем механизмом и будете вынуждены следить за биржевыми отчётами из первых рук — из Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Вены — и тогда перед Вами предстанет мировой рынок в его отражении как денежный рынок и рынок ценных бумаг. С экономическими, политическими и другими отражениями дело обстоит точно так же, как и с отражениями в человеческом глазу. Они проходят через собирательную линзу и поэтому представляются в перевёрнутом виде — вниз головой. Только отсутствует нервный аппарат, который для нашего представления поставил бы их снова на ноги. Биржевик видит движение промышленности и мирового рынка только в перевёрнутом отражении денежного рынка и рынка ценных бумаг, и поэтому следствие становится для него причиной. Это я наблюдал ещё в 40-х годах в Манчестере*: лондонские биржевые отчёты были совершенно непригодны для того, чтобы составить по ним представление о ходе развития промышленности и её периодических максимумах и минимумах, потому что эти господа пытались объяснять все явления кризисами денежного рынка, которые ведь по большей части сами являлись всего лишь симптомами. Тогда речь шла о том, чтобы начисто отрицать происхождение промышленных кризисов из временного перепроизводства, и дело поэтому имело к тому же ещё и тенденциозную сторону, побуждающую прибегать к извращениям. Теперь этот пункт отпадает — для нас, по крайней мере, раз и навсегда, — и к тому же несомненным фактом является то обстоятельство, что денежный рынок также может иметь свои собственные кризисы, при которых прямые нарушения промышленного производства играют лишь подчинённую роль или даже не играют никакой роли. Здесь надо кое-что выявить ещё и исследовать, особенно в историческом плане за последние 20 лет.
_____
* Энгельс имеет в виду свое пребывание в Манчестере в 1842—1844 гг. для изучения коммерческого дела на бумагопрядильной фабрике в Манчестере, принадлежавшей фирме «Эрмен и Энгельс». Эти годы сыграли важную роль в формировании мировоззрения Энгельса, в его переходе от идеализма к материализму и от революционного демократизма к коммунизму. — Ред.
Там, где существует разделение труда в общественном масштабе, отдельные процессы труда становятся самостоятельными по отношению друг к другу. Производство является в последнем счёте решающим. Но как только торговля продуктами обособляется от производства в собственном смысле слова, она следует своему собственному движению, над которым в общем и целом главенствует движение производства, но которое в отдельных частностях и внутри этой общей зависимости следует опять-таки своим собственным законам, присущим природе этого нового фактора. Это движение имеет свои собственные фазы и, в свою очередь, оказывает обратное действие на движение производства. Открытие Америки было вызвано жаждой золота, которая ещё до этого гнала португальцев в Африку (ср. Зётбер. «Добыча благородных металлов»), потому что столь сильно развившаяся в XIV и XV вв. европейская промышленность и соответствовавшая ей торговля требовали больше средств обмена, чего Германия — великая страна серебра в 1450—1550 гг. — не могла доставить. Завоевание Индии португальцами, голландцами, англичанами с 1500 по 1800 г. имело целью импорт из Индии. Об экспорте туда никто не помышлял. И все же какое колоссальное обратное действие оказали на промышленность эти открытия и завоевания, вызванные чисто торговыми интересами: только потребность экспорта в эти страны создала и развила крупную промышленность.
Так и с денежным рынком. Как только торговля деньгами отделяется от торговли товарами, она приобретает — при известных условиях, определяемых производством и торговлей товарами, и в этих пределах — своё собственное развитие, имеет особые законы и фазы, которые определяются её собственной природой. Когда же вдобавок к этому торговля деньгами в своем дальнейшем развитии расширяется до торговли ценными бумагами — причём эти ценные бумаги состоят не только из государственных бумаг, но к ним присоединяются и акции промышленных и транспортных предприятий, и торговля деньгами завоевывает, таким образом, прямое господство над частью производства, которое в общем и целом господствует над нею, — тогда обратное действие торговли деньгами на производство становится ещё сильнее и сложнее. Торговцы деньгами являются собственниками железных дорог, шахт, металлургических заводов и т. д. Эти средства производства приобретают двоякий характер: их работа должна приспособляться то к интересам непосредственного производства, то к потребностям акционеров, поскольку они же являются банкирами. Самый яркий пример этого — североамериканские железные дороги. Вся работа их зависит в данное время от биржевых операций какого-нибудь Джея Гулда, Вандербилта и т. д. — операций, совершенно чуждых деятельности отдельной дороги и её интересам как средства сообщения. И даже здесь, в Англии, мы наблюдали десятилетиями продолжавшуюся борьбу различных железнодорожных обществ из-за разграничения их территорий, борьбу, в которой растрачивались колоссальные деньги не в интересах производства и транспорта,
а исключительно в силу соперничества, преследовавшего большей частью лишь цель облегчить биржевые операции торговцев деньгами, владеющих акциями.
В этих нескольких замечаниях о моем понимании отношения производства к торговле товарами и их обоих к торговле деньгами я в основном уже ответил на Ваши вопросы об историческом материализме вообще. Это легче всего понять с точки зрения разделения труда. Общество порождает известные общие функции, без которых оно по может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют новую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также и
по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными по отношению к ним, и — появляется государство. А затем происходит то же, что и при торговле товарами и позднее при торговле деньгами. Новая самостоятельная сила, правда,
в общем и целом должна следовать за движением производства, но она, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на условия и ход производства в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной ею и постепенно развивавшейся дальше относительной самостоятельности. Это есть взаимодействие двух неодинаковых сил: с одной стороны, экономического движения, а с другой — новой политической силы, которая стремится к возможно большей самостоятельности и, раз уже она введена в действие, обладает также и собственным движением. Экономическое движение в общем и целом проложит себе путь, но оно будет испытывать на себе также и обратное действие политического движения, которое оно само создало и которое обладает относительной самостоятельностью. На экономическое движение оказывает влияние, с одной стороны, движение государственной власти,
а с другой — одновременно с нею порождённой оппозиции. Как на денежном рынке отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками движение промышленного рынка, и, конечно, отражается превратно, так и в борьбе между правительством и оппозицией отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов, и точно так же превратно: уже не прямо, а косвенно, не как борьба классов, а как борьба за политические принципы, и притом так превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам стало ясно, в чём суть.
Обратное действие государственной власти на экономическое развитие может быть троякого рода. Она может действовать в том же направлении — тогда развитие идёт быстрее; она может действовать против экономического развития — тогда в настоящее время у каждого крупного народа она терпит крах через известный промежуток времени; или она может ставить экономическому развитию в определённых направлениях преграды и толкать его в других направлениях. Этот случай сводится в конце концов к одному из предыдущих. Однако ясно, что во втором и третьем случаях политическая власть может причинить экономическому развитию величайший вред и может вызвать растрату сил и материала в массовом количестве.
Кроме того, имеется ещё случай завоевания и грубого уничтожения экономических ресурсов, вследствие чего прежде при известных обстоятельствах бесследно гибли все результаты экономического развития целой местности или нации. Теперь этот случай имеет по большей части противоположные последствия, по крайней мере у больших народов. Побеждённый в итоге выигрывает иногда и в экономическом, и в политическом, и в моральном отношениях больше, чем победитель.
С правом дело обстоит точно так же. Как только становится необходимым новое разделение труда, создающее профессиональных юристов, открывается опять-таки новая самостоятельная область, которая при всей своей общей зависимости от производства и торговли все же обладает особой способностью обратно воздействовать на эти области. В современном государстве право должно не только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу внутренних противоречий. А для того чтобы этого достичь, точность отражения экономических отношений нарушается всё больше и больше. И это происходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс законов представляет собой резкое, несмягченное, неискаженное выражение господства одного класса: ведь это противоречило бы «понятию права». Чистое, последовательное понятие права революционной буржуазии эпохи 1792—1796 гг. фальсифицировано во многих отношениях уже в Кодексе Наполеона*, а в той мере, в какой это понятие права в нём воплощено, оно должно претерпевать ежедневно всяческие смягчения благодаря возрастающей силе пролетариата. Но это не мешает тому, что Кодекс Наполеона является тем сводом законов, который лежит в основе всех новых кодификаций во всех частях света. Таким образом, ход «правового развития» состоит по большей части только в том, что сначала пытаются устранить противоречия, вытекающие из непосредственного перевода экономических отношений в юридические принципы, и установить гармоническую правовую систему, а затем влияние и принудительная сила дальнейшего экономического развития опять постоянно ломают эту систему и втягивают её в новые противоречия (я здесь говорю пока только о гражданском праве).
_____
* Кодекс Наполеона — здесь имеется в виду система буржуазного права, представленная пятью кодексами (гражданским, гражданским процессуальным, торговым, уголовным и уголовно-процессуальным), принятыми при Наполеоне I
в 1804—1810 годах. — Ред.
Отражение экономических отношений в виде правовых принципов точно так же необходимо ставит эти отношения на голову. Этот процесс отражения происходит помимо сознания действующего; юрист воображает, что оперирует априорными положениями, а это всего лишь отражения экономических отношений. Таким образом, всё стоит на голове. А что это извращение, представляющее собой, пока оно ещё не раскрыто, то, что мы называем идеологическим воззрением, в свою очередь, оказывает обратное действие на экономический базис и может его в известных пределах модифицировать, — это мне кажется само собой разумеющимся. Основа наследственного права — экономическая, если предположить одинаковую ступень развития семьи. Несмотря на это, будет очень трудно доказать, что, например,
в Англии абсолютная свобода завещаний, а во Франции сильное её ограничение объясняются во всех частностях только экономическими причинами. Но и то и другое оказывает очень значительное обратное действие на экономику благодаря тому, что влияет на распределение имуществ.
Что же касается тех идеологических областей, которые ещё выше парят в воздухе — религия, философия и т. д., — то у них имеется предысторическое содержание, находимое и перенимаемое историческим периодом, содержание, которое мы теперь назвали бы бессмыслицей. Эти различные ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т. д. имеют по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в качестве причины ложные представления о природе. И хотя экономическая потребность была и с течением времени всё более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, всё же было бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц экономические причины. История наук есть история постепенного устранения этой бессмыслицы или замены её новой, но всё же менее нелепой бессмыслицей. Люди, которые этим занимаются, принадлежат опять-таки к особым областям разделения труда, и им кажется, что они разрабатывают независимую область. И поскольку они образуют самостоятельную группу внутри общественного разделения труда, постольку их произведения, включая и их ошибки, оказывают обратное влияние на всё общественное развитие, даже на экономическое. Но при всём том они сами опять-таки находятся под господствующим влиянием экономического развития. В философии, например, это можно легче всего доказать для буржуазного периода. Гоббс был первым современным материалистом (в духе XVIII века), но он жил в то время, когда абсолютная монархия во всей Европе переживала период своего расцвета, а в Англии вступила в борьбу с народом, и был сторонником абсолютизма. Локк был в религии, как и в политике, сыном классового компромисса 1688 года*. Английские деисты** и их более последовательные продолжатели — французские материалисты были настоящими философами буржуазии, французы — даже философами буржуазной революции.
В немецкой философии от Канта до Гегеля отразился немецкий обыватель — то в позитивном, то в негативном смысле. Но, как особая область разделения труда, философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определённым мыслительным материалом, который передан ей её предшественниками и из которого она исходит. Этим объясняется, что страны, экономически отсталые, в философии всё же могут играть первую скрипку: Франция в XVIII веке по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия, как и всеобщий расцвет литературы в ту эпоху, была также результатом экономического подъёма. Преобладание экономического развития в конечном счёте также и над этими областями для меня неоспоримо, но оно имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью: в философии, например, воздействием экономических влияний (которые опять-таки оказывают действие по большей части только в своем политическом и т. п. выражении) на имеющийся налицо философский материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создаёт заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части косвенным образом, между тем как важнейшее прямое действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения.
_____
* Имеется в виду государственный переворот 1688 г., в результате которого в Англии была низложена династия Стюартов и установлена конституционная монархия во главе с Вильгельмом Оранским (с 1689 г.), основанная на компромиссе между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией. В английской буржуазной историографии этот государственный переворот получил название «славной революции». — Ред.
** Деисты — сторонники религиозно-философского учения, признающего бога как безличную разумную первопричину мира, но отрицающего его вмешательство в жизнь природы и общества. В условиях господства феодально-церковного мировоззрения деизм нередко выступал с рационалистических позиций, критикуя средневековое теологическое мировоззрение, разоблачая паразитизм и шарлатанство духовенства. Однако деисты в то же время шли на компромисс с религией, выступая за сохранение её для народных масс в рациональной форме. — Ред.
О религии я сказал самое необходимое в последней главе брошюры о Фейербахе*.
Следовательно, если Барт полагает, что мы отрицали всякое обратное влияние политических и т. д. отражений экономического движения на само это движение, то он просто сражается с ветряными мельницами. Ему следует заглянуть лишь в «18 брюмера» Маркса, где речь и идёт почти только о той особой роли, которую играют политическая борьба и события, конечно, в рамках их общей зависимости от экономических условий; или посмотреть «Капитал», например, отдел о рабочем дне, где показано, какое решительное действие оказывает законодательство, которое ведь является политическим актом, или отдел, посвященный истории буржуазии (24-я глава**). К чему же мы тогда боремся за политическую диктатуру пролетариата, если политическая власть экономически бессильна? Насилие (то есть государственная власть) — это тоже экономическая сила!
_____
* Ф.Энгельс. «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». — Ред.
** Главу о рабочем дне в I томе «Капитала» см. настоящее издание, т. 23, стр. 242—311, главу 24 под названием «Так называемое первоначальное накопление» — стр. 725—773. — Ред.
Но у меня сейчас нет времени критиковать саму книгу. Сначала должен выйти III том*), да и вообще я считаю, что это отлично может сделать, например, Бернштейн.
Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там — следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия (хотя взаимодействующие силы очень неравны: экономическое движение среди них является самым сильным, первоначальным, решающим), что здесь нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало…
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 414—421, 517.
_____
* — «Капитала». — Ред.
Версия для печати
Лондон, 27 октября 1890 г.Дорогой Шмидт!
Пользуюсь первой свободной минутой, чтобы ответить Вам.
Я полагаю, что Вы поступите правильно, если примете предложение «Zuricher Post». Вы там можете научиться кое-чему в области экономики, в особенности, если будете иметь в виду, что Цюрих — это всё ещё только денежный и спекулятивный рынок третьего разряда, и поэтому все возникающие там впечатления ослаблены благодаря двойному и тройному отражению или намеренно искажены. Но Вы на практике познакомитесь со всем механизмом и будете вынуждены следить за биржевыми отчётами из первых рук — из Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Вены — и тогда перед Вами предстанет мировой рынок в его отражении как денежный рынок и рынок ценных бумаг. С экономическими, политическими и другими отражениями дело обстоит точно так же, как и с отражениями в человеческом глазу. Они проходят через собирательную линзу и поэтому представляются в перевёрнутом виде — вниз головой. Только отсутствует нервный аппарат, который для нашего представления поставил бы их снова на ноги. Биржевик видит движение промышленности и мирового рынка только в перевёрнутом отражении денежного рынка и рынка ценных бумаг, и поэтому следствие становится для него причиной. Это я наблюдал ещё в 40-х годах в Манчестере*: лондонские биржевые отчёты были совершенно непригодны для того, чтобы составить по ним представление о ходе развития промышленности и её периодических максимумах и минимумах, потому что эти господа пытались объяснять все явления кризисами денежного рынка, которые ведь по большей части сами являлись всего лишь симптомами. Тогда речь шла о том, чтобы начисто отрицать происхождение промышленных кризисов из временного перепроизводства, и дело поэтому имело к тому же ещё и тенденциозную сторону, побуждающую прибегать к извращениям. Теперь этот пункт отпадает — для нас, по крайней мере, раз и навсегда, — и к тому же несомненным фактом является то обстоятельство, что денежный рынок также может иметь свои собственные кризисы, при которых прямые нарушения промышленного производства играют лишь подчинённую роль или даже не играют никакой роли. Здесь надо кое-что выявить ещё и исследовать, особенно в историческом плане за последние 20 лет.
_____
* Энгельс имеет в виду свое пребывание в Манчестере в 1842—1844 гг. для изучения коммерческого дела на бумагопрядильной фабрике в Манчестере, принадлежавшей фирме «Эрмен и Энгельс». Эти годы сыграли важную роль в формировании мировоззрения Энгельса, в его переходе от идеализма к материализму и от революционного демократизма к коммунизму. — Ред.
Там, где существует разделение труда в общественном масштабе, отдельные процессы труда становятся самостоятельными по отношению друг к другу. Производство является в последнем счёте решающим. Но как только торговля продуктами обособляется от производства в собственном смысле слова, она следует своему собственному движению, над которым в общем и целом главенствует движение производства, но которое в отдельных частностях и внутри этой общей зависимости следует опять-таки своим собственным законам, присущим природе этого нового фактора. Это движение имеет свои собственные фазы и, в свою очередь, оказывает обратное действие на движение производства. Открытие Америки было вызвано жаждой золота, которая ещё до этого гнала португальцев в Африку (ср. Зётбер. «Добыча благородных металлов»), потому что столь сильно развившаяся в XIV и XV вв. европейская промышленность и соответствовавшая ей торговля требовали больше средств обмена, чего Германия — великая страна серебра в 1450—1550 гг. — не могла доставить. Завоевание Индии португальцами, голландцами, англичанами с 1500 по 1800 г. имело целью импорт из Индии. Об экспорте туда никто не помышлял. И все же какое колоссальное обратное действие оказали на промышленность эти открытия и завоевания, вызванные чисто торговыми интересами: только потребность экспорта в эти страны создала и развила крупную промышленность.
Так и с денежным рынком. Как только торговля деньгами отделяется от торговли товарами, она приобретает — при известных условиях, определяемых производством и торговлей товарами, и в этих пределах — своё собственное развитие, имеет особые законы и фазы, которые определяются её собственной природой. Когда же вдобавок к этому торговля деньгами в своем дальнейшем развитии расширяется до торговли ценными бумагами — причём эти ценные бумаги состоят не только из государственных бумаг, но к ним присоединяются и акции промышленных и транспортных предприятий, и торговля деньгами завоевывает, таким образом, прямое господство над частью производства, которое в общем и целом господствует над нею, — тогда обратное действие торговли деньгами на производство становится ещё сильнее и сложнее. Торговцы деньгами являются собственниками железных дорог, шахт, металлургических заводов и т. д. Эти средства производства приобретают двоякий характер: их работа должна приспособляться то к интересам непосредственного производства, то к потребностям акционеров, поскольку они же являются банкирами. Самый яркий пример этого — североамериканские железные дороги. Вся работа их зависит в данное время от биржевых операций какого-нибудь Джея Гулда, Вандербилта и т. д. — операций, совершенно чуждых деятельности отдельной дороги и её интересам как средства сообщения. И даже здесь, в Англии, мы наблюдали десятилетиями продолжавшуюся борьбу различных железнодорожных обществ из-за разграничения их территорий, борьбу, в которой растрачивались колоссальные деньги не в интересах производства и транспорта,
а исключительно в силу соперничества, преследовавшего большей частью лишь цель облегчить биржевые операции торговцев деньгами, владеющих акциями.
В этих нескольких замечаниях о моем понимании отношения производства к торговле товарами и их обоих к торговле деньгами я в основном уже ответил на Ваши вопросы об историческом материализме вообще. Это легче всего понять с точки зрения разделения труда. Общество порождает известные общие функции, без которых оно по может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют новую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также и
по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными по отношению к ним, и — появляется государство. А затем происходит то же, что и при торговле товарами и позднее при торговле деньгами. Новая самостоятельная сила, правда,
в общем и целом должна следовать за движением производства, но она, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на условия и ход производства в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной ею и постепенно развивавшейся дальше относительной самостоятельности. Это есть взаимодействие двух неодинаковых сил: с одной стороны, экономического движения, а с другой — новой политической силы, которая стремится к возможно большей самостоятельности и, раз уже она введена в действие, обладает также и собственным движением. Экономическое движение в общем и целом проложит себе путь, но оно будет испытывать на себе также и обратное действие политического движения, которое оно само создало и которое обладает относительной самостоятельностью. На экономическое движение оказывает влияние, с одной стороны, движение государственной власти,
а с другой — одновременно с нею порождённой оппозиции. Как на денежном рынке отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками движение промышленного рынка, и, конечно, отражается превратно, так и в борьбе между правительством и оппозицией отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов, и точно так же превратно: уже не прямо, а косвенно, не как борьба классов, а как борьба за политические принципы, и притом так превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам стало ясно, в чём суть.
Обратное действие государственной власти на экономическое развитие может быть троякого рода. Она может действовать в том же направлении — тогда развитие идёт быстрее; она может действовать против экономического развития — тогда в настоящее время у каждого крупного народа она терпит крах через известный промежуток времени; или она может ставить экономическому развитию в определённых направлениях преграды и толкать его в других направлениях. Этот случай сводится в конце концов к одному из предыдущих. Однако ясно, что во втором и третьем случаях политическая власть может причинить экономическому развитию величайший вред и может вызвать растрату сил и материала в массовом количестве.
Кроме того, имеется ещё случай завоевания и грубого уничтожения экономических ресурсов, вследствие чего прежде при известных обстоятельствах бесследно гибли все результаты экономического развития целой местности или нации. Теперь этот случай имеет по большей части противоположные последствия, по крайней мере у больших народов. Побеждённый в итоге выигрывает иногда и в экономическом, и в политическом, и в моральном отношениях больше, чем победитель.
С правом дело обстоит точно так же. Как только становится необходимым новое разделение труда, создающее профессиональных юристов, открывается опять-таки новая самостоятельная область, которая при всей своей общей зависимости от производства и торговли все же обладает особой способностью обратно воздействовать на эти области. В современном государстве право должно не только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу внутренних противоречий. А для того чтобы этого достичь, точность отражения экономических отношений нарушается всё больше и больше. И это происходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс законов представляет собой резкое, несмягченное, неискаженное выражение господства одного класса: ведь это противоречило бы «понятию права». Чистое, последовательное понятие права революционной буржуазии эпохи 1792—1796 гг. фальсифицировано во многих отношениях уже в Кодексе Наполеона*, а в той мере, в какой это понятие права в нём воплощено, оно должно претерпевать ежедневно всяческие смягчения благодаря возрастающей силе пролетариата. Но это не мешает тому, что Кодекс Наполеона является тем сводом законов, который лежит в основе всех новых кодификаций во всех частях света. Таким образом, ход «правового развития» состоит по большей части только в том, что сначала пытаются устранить противоречия, вытекающие из непосредственного перевода экономических отношений в юридические принципы, и установить гармоническую правовую систему, а затем влияние и принудительная сила дальнейшего экономического развития опять постоянно ломают эту систему и втягивают её в новые противоречия (я здесь говорю пока только о гражданском праве).
_____
* Кодекс Наполеона — здесь имеется в виду система буржуазного права, представленная пятью кодексами (гражданским, гражданским процессуальным, торговым, уголовным и уголовно-процессуальным), принятыми при Наполеоне I
в 1804—1810 годах. — Ред.
Отражение экономических отношений в виде правовых принципов точно так же необходимо ставит эти отношения на голову. Этот процесс отражения происходит помимо сознания действующего; юрист воображает, что оперирует априорными положениями, а это всего лишь отражения экономических отношений. Таким образом, всё стоит на голове. А что это извращение, представляющее собой, пока оно ещё не раскрыто, то, что мы называем идеологическим воззрением, в свою очередь, оказывает обратное действие на экономический базис и может его в известных пределах модифицировать, — это мне кажется само собой разумеющимся. Основа наследственного права — экономическая, если предположить одинаковую ступень развития семьи. Несмотря на это, будет очень трудно доказать, что, например,
в Англии абсолютная свобода завещаний, а во Франции сильное её ограничение объясняются во всех частностях только экономическими причинами. Но и то и другое оказывает очень значительное обратное действие на экономику благодаря тому, что влияет на распределение имуществ.
Что же касается тех идеологических областей, которые ещё выше парят в воздухе — религия, философия и т. д., — то у них имеется предысторическое содержание, находимое и перенимаемое историческим периодом, содержание, которое мы теперь назвали бы бессмыслицей. Эти различные ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т. д. имеют по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в качестве причины ложные представления о природе. И хотя экономическая потребность была и с течением времени всё более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, всё же было бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц экономические причины. История наук есть история постепенного устранения этой бессмыслицы или замены её новой, но всё же менее нелепой бессмыслицей. Люди, которые этим занимаются, принадлежат опять-таки к особым областям разделения труда, и им кажется, что они разрабатывают независимую область. И поскольку они образуют самостоятельную группу внутри общественного разделения труда, постольку их произведения, включая и их ошибки, оказывают обратное влияние на всё общественное развитие, даже на экономическое. Но при всём том они сами опять-таки находятся под господствующим влиянием экономического развития. В философии, например, это можно легче всего доказать для буржуазного периода. Гоббс был первым современным материалистом (в духе XVIII века), но он жил в то время, когда абсолютная монархия во всей Европе переживала период своего расцвета, а в Англии вступила в борьбу с народом, и был сторонником абсолютизма. Локк был в религии, как и в политике, сыном классового компромисса 1688 года*. Английские деисты** и их более последовательные продолжатели — французские материалисты были настоящими философами буржуазии, французы — даже философами буржуазной революции.
В немецкой философии от Канта до Гегеля отразился немецкий обыватель — то в позитивном, то в негативном смысле. Но, как особая область разделения труда, философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определённым мыслительным материалом, который передан ей её предшественниками и из которого она исходит. Этим объясняется, что страны, экономически отсталые, в философии всё же могут играть первую скрипку: Франция в XVIII веке по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия, как и всеобщий расцвет литературы в ту эпоху, была также результатом экономического подъёма. Преобладание экономического развития в конечном счёте также и над этими областями для меня неоспоримо, но оно имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью: в философии, например, воздействием экономических влияний (которые опять-таки оказывают действие по большей части только в своем политическом и т. п. выражении) на имеющийся налицо философский материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создаёт заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части косвенным образом, между тем как важнейшее прямое действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения.
_____
* Имеется в виду государственный переворот 1688 г., в результате которого в Англии была низложена династия Стюартов и установлена конституционная монархия во главе с Вильгельмом Оранским (с 1689 г.), основанная на компромиссе между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией. В английской буржуазной историографии этот государственный переворот получил название «славной революции». — Ред.
** Деисты — сторонники религиозно-философского учения, признающего бога как безличную разумную первопричину мира, но отрицающего его вмешательство в жизнь природы и общества. В условиях господства феодально-церковного мировоззрения деизм нередко выступал с рационалистических позиций, критикуя средневековое теологическое мировоззрение, разоблачая паразитизм и шарлатанство духовенства. Однако деисты в то же время шли на компромисс с религией, выступая за сохранение её для народных масс в рациональной форме. — Ред.
О религии я сказал самое необходимое в последней главе брошюры о Фейербахе*.
Следовательно, если Барт полагает, что мы отрицали всякое обратное влияние политических и т. д. отражений экономического движения на само это движение, то он просто сражается с ветряными мельницами. Ему следует заглянуть лишь в «18 брюмера» Маркса, где речь и идёт почти только о той особой роли, которую играют политическая борьба и события, конечно, в рамках их общей зависимости от экономических условий; или посмотреть «Капитал», например, отдел о рабочем дне, где показано, какое решительное действие оказывает законодательство, которое ведь является политическим актом, или отдел, посвященный истории буржуазии (24-я глава**). К чему же мы тогда боремся за политическую диктатуру пролетариата, если политическая власть экономически бессильна? Насилие (то есть государственная власть) — это тоже экономическая сила!
_____
* Ф.Энгельс. «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». — Ред.
** Главу о рабочем дне в I томе «Капитала» см. настоящее издание, т. 23, стр. 242—311, главу 24 под названием «Так называемое первоначальное накопление» — стр. 725—773. — Ред.
Но у меня сейчас нет времени критиковать саму книгу. Сначала должен выйти III том*), да и вообще я считаю, что это отлично может сделать, например, Бернштейн.
Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там — следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия (хотя взаимодействующие силы очень неравны: экономическое движение среди них является самым сильным, первоначальным, решающим), что здесь нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало…
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 414—421, 517.
_____
* — «Капитала». — Ред.
Версия для печати
